Для нового поколения россиян правитель страны — это Путин. Других они не помнят. Путинская эпоха существует так долго, что она уже сама прошлое. В том числе и такое прошлое, от которого она торжественно отрекается. То, что она сегодня крикливо шельмует, в жирные нулевые годы преподносилось ею же самой как триумф. Тогдашнее согласие народа ни о чем не думать в обмен на развлечения и полноценное питание клеймится сегодня как упадок морали. Бюрократию кошмарят за повальное воровство, хотя данная ею когда-то присяга на верность сопровождалась прямым дозволением черпать жизненные блага, ни на кого, кроме высшего начальства, не оглядываясь.
Путинская система самокритики не предусматривает. Но встреча с последствиями собственной деятельности все чаще ее озадачивает. А эти последствия подступают со всех сторон.
Тон в публичной жизни стали задавать несколько новых человеческих типов. Точнее, даже и не новых, но мало-помалу оказавшихся на высоких общественных ступенях. К примеру, веселое слово «гопник» (вариант: «ликующая гопота») прилагали когда-то только к околоначальственной молодежи — бодрой, темной, расторможенной, крикливой и не занимавшей серьезных должностей. Сегодняшний гопник не обязательно молод. Он может оказаться человеком зрелых или даже немолодых лет, который сумел успешно переродиться, пройдя университеты эпохи. Сенатор, член правительства, топ-менеджер гигантской корпорации. Это сегодняшний быт. Гопники пришли на смену обаятельным «новым русским» 90-х годов, которые были с ними во многом схожи, но выгодно отличались от своих преемников наличием деловой хватки и отсутствием клинической тяги к высоким официальным постам.
Ясно, что бремя государственного служения одни только гопники вынести бы не смогли. Им в помощь наша эпоха выдвинула еще два феномена — некомпетентных технократов и аморальных охранителей устоев. Вот на этих трех столпах все сейчас и держится.
Технократам сегодняшнего дня тоже можно найти предшественников в 90-х. Но только тогдашним экономическим реформаторам неоткуда было взять ни готовые рецепты, ни политический опыт. Не говоря о том, что на первых порах они видели в себе носителей высшей истины и искренне верили, что прокладывают дорогу к процветанию. А сегодняшние технократы — это послушные властям самонадеянные дилетанты широкого профиля, готовые нагрянуть со своим «эффективным менеджментом» куда угодно и «решить» любую проблему — от обновления судостроения до обновления системы московских парковок, и от перезагрузки пенсионной системы до перезагрузки Академии наук.
Этот бесподобный сплав политической темноты, покорности верховной власти и легкости на безответственные эксперименты, упакованные в передовитый жаргон, не мог возникнуть сразу. Он зрел в недрах системы и созрел лишь недавно, как необходимый противовес и одновременно дополнение к гопническому ее отряду.
Так же, как и третий отряд, охранительный. Его предшественники, дубоватые резонеры-консерваторы и амбициозные силовики ельцинских лет, обитавшие внутри власти или роившиеся вокруг нее, даже и близко не подходили к своим сегодняшним преемникам ни по решительности действий, ни по глубине фальши. Дело не просто в радикальном изменении общественной роли силовиков, при всей верности наблюдения, что Следственный комитет стал сегодня центральным политическим и идеологическим учреждением государства, а словосочетание «возбуждено уголовное дело» — наиболее часто встречающимся сообщением с новостной ленты.
Но это еще и принципиально новая роль доносительства, которое утратило прежнюю конфиденциальность и сегодня само себя с гордостью афиширует. Где они, эти скромные стукачи прежних лет? Политик, решив разом заткнуть рты всем своим критикам, обрушивает на них лавину публичных доносов.
В роли коллективного доносчика раз за разом выступает целый парламент. Фирмы, учреждения и целые ведомства переносят деловые споры в СК РФ. Правильно, что упраздняют Высший арбитражный суд. Есть теперь и без него кому заняться арбитражем. По той же причине пора закрыть и все пропагандистские подразделения и пиар-конторы при кремлевской администрации. Только мешают работать Маркину.
Утвердилось лицемерие нового типа, такое радикальное, что оно, пожалуй, уже и не совсем лицемерие. Раньше под ним понималось притворство, придание благообразия неблагообразным вещам.
А теперь ничего ничему не придают. Судебные вердикты, будь они политическими или нет, а также и всевозможные обвинения, подозрения, предположения, которыми заполнено общественное пространство, даже внешне не претендуют ни на логику, ни на правдивость, ни на законосообразность. Ревнители веры щеголяют несоблюдением заповедей. Торжественно объявленная репатриация иностранных активов бюрократии не только не обернулась возвращением вывезенных триллионов долларов, но даже и не отразилась видимым образом на ежемесячном сальдо вывоза капитала за рубеж.
Весь этот разгул гопничества, сановного позерства, ведомственного и кланового экспериментаторства и демонстративного неправосудия совершенно не укладывается в стандарты старой советской номенклатуры, с ее осмотрительностью, иерархией, единообразными правилами поведения, жестким порядком прохождения службы и маскировкой репрессивных мероприятий. Номенклатурные нормы пережили революцию начала 90-х, они более или менее сохранялись в эпоху Ельцина и даже в первую фазу правления Путина.
Крах российской номенклатуры состоялся только теперь. Озабоченный поисками новых «духовных скреп» для народа, Кремль сумел разломать подлинные духовные скрепы, которые стягивали в одно целое бюрократию — исторически сложившийся становой хребет государства.
О последствиях можно строить догадки, но идейный распад руководящего класса страны произошел, и с нынешним его составом обратный ход, видимо, уже невозможен. Едва ли Путин стремился к этому сознательно. Так получилось само, в хаосе ситуативных решений.
И это не единственный плод собственного многолетнего правления, с которым он должен сегодня иметь дело. Их много. Вот, например, далеко не главный, но очень бросающийся в глаза: новая северокавказская лоялистская «элита», успевшая там вырасти за годы после войны за восстановление конституционного порядка. С ней теперь откровенно не знают что делать. Тормозов нет, умасливания воспринимает как слабость, на угрозы отвечает агрессией. Подлинное зеркало, в котором федеральный центр угадывает собственные черты, только доведенные до последней крайности.
Но это, в конце концов, локальная беда. Есть еще народ. Точнее, народ за вычетом интеллигенции, которую пришлось списать с баланса как безнадежно испорченную. Зато во всех остальных усматривают какое-то «путинское большинство», готовое якобы восторженно повиноваться в обмен на антиусыновительный закон, антигейский закон, цензуру интернета, приют, предоставленный Депардье и Сноудену, клерикализацию жизни и прочие ценные услуги, лихорадочно изобретаемые властями. На самом деле сила воздействия всех этих мероприятий на народные настроения пренебрежимо мала по сравнению с колебаниями всего двух индикаторов — уровня ксенофобии и представления о том, увеличивается благосостояние или нет.
Ксенофобия стоит отдельного разговора. Что же до благосостояния рядовых людей, то, начав свой подъем почти сразу после дефолта 1998-го, незадолго до начала правления Путина, оно бесперебойно растет до сих пор, хотя уже этот рост явно замедляется. Это, видимо, самый долгий и самый мощный рост жизненного уровня в истории страны. Кремль все эти годы старался убедить людей и преуспел в их убеждении, будто этот подъем объясняется не их трудом, не проеданием нефтедолларов, не преимуществами капиталистической системы, не ввозом, наконец, дешевой рабочей силы, а одним только сверхъестественным руководством вождя.
Следовательно, вождь будет единственным ответчиком и за спад уровня жизни, если таковой произойдет. А избежать его трудно. Рост всевозможных кредитов, который так умиляет начальство, — свидетельство того, что люди пытаются отстоять привычные стандарты жизни, залезая в долги. До бесконечности это продолжаться не может.
Общий спад народного потребления в любой момент может стать реальностью. А у властей нет доводов, которые убедили бы людей ответить на это упорным трудом, ростом профессионализма, предприимчивостью и всем прочим, что реально выводит из кризиса. У Кремля для этого нет даже и подходящего лексикона.
Язык, которым в трудные времена говорят с народом, нисколько не похож на тот, на котором шутят с гопотой, ловцами чинов и угодливыми просителями.
Мало кто на месте Путина торопился бы встретиться с неуклонно созревающими плодами собственной эры. Судя по тому, что царит в официальной атмосфере, ради избегания этой встречи истории приказано прекратить поступательное движение, вернуться куда-то назад, примерно в 1913 год, и в дальнейшем двигаться только в прошлое. Перезревшая эпоха сама не видит себе места в будущем.
Изложенное описывает только надводную часть айсберга.
То, что под уровнем воды, гораздо опаснее.
