С ПАРКОМ, ДА С ХМЕЛЬКОМ или ИДЕЯ СЧАСТЬЯ.

 ПАРКОМ, ДА С ХМЕЛЬКОМ или ИДЕЯ СЧАСТЬЯ.

                                                         1.

   В небольшой деревянной летней кухне, которая пристроена к дому Николая Кузнецова, за пустым столом сидит: Виктор, напротив брат его Николай, а рядом с ним я.

Через окно я вижу на лавочке соседа Николая: Ивана Федоровича. В тени тридцать градусов, а Иван Фёдорович в фуфайке и валенках. Отогревается за прошедшие семьдесят лет. Распотрошила его жизнь, вытряхнула здоровье, изъела морщинами лицо и выкинула в фуфайке и валенках на подзаборную лавочку доживать остаток. А остаток не предскажешь. В любой момент может свернуться.

   А раньше, что было. Размах в плечах, голос, как звон колоколов церковных… А сейчас загнала его жизнь в глухой угол, обломала плечи и голос сдунула, оставив шепот. Да не в этом главное. Что за душу ты приобрёл, Иван Фёдорович? Жизнь резанула, потоптала тебя по живому: голодом, войной, лагерями, а под конец долбанула перестроечной пенсией и сыном алкоголиком. Вот и душа твоя. Вся залатанная.

   Глядя на него, я невольно переношу мысли об Иване Фёдоровиче на себя, Виктора, Николая. «А чем, собственно говоря, гарантированы мы от такого конца? Или кто-нибудь другой. Да, ничем. Дело даже не в том: в глухом или светлом углу мы проживём, а в том, как из глухого, так и из светлого угла на вечную волю не выберешься. Да Бог с ней с этой вечной волей. Тут бы на старости лет не попасть в неволю. Виктор попал. Десять лет назад надорвал позвоночник на элеваторе и стал инвалидом первой группы. Николая перестройка перебросила из Москвы в станицу. Работал на почтовом ящике главным инженером, а перестройка, словно шулер, смешала карты. Отдала почтовый ящик под торговые склады. Остался Николай без работы, и пришлось махнуть ему к отцу и матери на станичные огороды. С утра до вечера за овощными подпорками жизни на огороде и скребется».

   О себе стараюсь не думать, но иногда старания напрасны. Хлынут мысли и тот же самый вопрос: а ты? Любишь поболтать о смысле жизни, а какой он у тебя? Чем ты можешь свою душу успокоить? Чем? И сможешь ли ты когда-нибудь сказать себе просто, без вороха слов: не напрасно.

                                                               2.

   Я бы и далее поковырял себя, но мне приходиться отвлекаться, когда раздаются слова Николая, а они никак не вписываются в мои.

- Хорошо, прямо хорошо, - говорит он, поглаживая по кругу свой бочковатый живот.

   Промахнулся со словами Николай. Виктору мало, что он разогрел в бане свою внешнюю шестидесятилетнюю плоть, ему нужно разогреться ещё и внутри, и он делает первую засечку.

- Не совсем, - сурово бросает он.

   «Сейчас сцепятся, - думаю я. – Интересно, кто же на ком поездит и кнутом отхлестает, а, может быть, сомкнуться и на меня усядутся».

   Я бы ухнул из кухни, да на улицу, под солнышко и легкий ветерок, под тенёк к развесистой старой дикой груше, морщинистой, как и Иван Федорович, где у меня устроен соломенный лежак, или, как говорит Николай, соломенное логово, из которого меня можно выкурить, если поджечь солому, но я остаюсь. Любопытно, кто, кого прихватит?

   Я смотрю, как Виктор левой рукой захватывает свой длинный нос, словно хочет притянуть его к столу и понюхать, чем пахнет, но чем может пахнуть «голый» стол. Разве что клеенкой, в середине которой тиснуто что-то вроде русского богатыря, но с перехлестом: разъевшийся, краснощекий мордоворот, заглатывающий кусок мяса, край которого чуть ли не достает до земли, что крепко раздражает охотничью собаку Николая Хана, который всеми лапами пытается выдрать мясо из рук краснощекого молодца, но разве из клеенки выдерешь. Эх, Хан, Хан и тебя достала реклама.

   По недовольному лицу Виктора я вижу, что запах стола ему не нравиться, и он подает сигнал Николаю, постукивая кончиком костыля по столу.

- Это почему же не совсем? – идёт в напор Николай, искоса поглядывая на костыль и на всякий случай, а случаи в размолвках с Виктором бывают всякие, поэтому Николай к косому взгляду ещё принимает дополнительные меры. Он обеими руками защищает своё тяжеловесное место.

   Не сбавляя тон, и не переставая стучать костылём, Виктор закручивает слово. Он любит пофилософствовать, а философствовать он начал, когда пролежал год в больнице.

   Был я в больнице у Николая. Лечащий врач оказался честным и на мой вопрос: может в другую больницу перевезти, ответил: да куда бы Вы его не тащили, а костыль покупать придется. Словом, намекнул на расходы для костыля, ну, разумеется, и для себя.

- Это почему же не совсем? – цепляется Николай.

- Если б было совсем, то я бы не сказал: не совсем.

- Ты не тютири (словцо – то какое, и откуда он его выскреб), - отдуваясь, шлепает Николай. – И не стучи. Стол не порти.

- Да я вот пробую, - отбивает Виктор. - Крепкий он? Не хиляк? Если на него подкинуть что – ни будь такое нужное и увесистое после баньки - выдержит он или загнется?

   Николай понимает постановку, но он обижен вчерашним происшествием с сыном Виктора и наезжает на него, но не в лоб, а издалека.

- С одной стороны ты счастливый человек, Вить. У тебя сын младший в полиции работает, на дорогах стоит и шкуру не только с водителей машин дерёт, но даже с пешеходов. Зарабатывает. И хорошо зарабатывает. Молодца. – Он подтверждает «молодца» ударом кулака по столу. - С другой стороны как бы и не счастливый, что такого сына, - Николай меняет слово «молодца» на «подлеца», - имеешь. Вчера он меня остановил, я думал: поздороваться с дядькой хочет, а он взял и ободрал меня. И хорошо ободрал. Я ему Артём, Артём. Что ты, дорогой, и прочее ласковое. Я же твой дядька. Зебра козлиная, - цедит Николай, - отпустил, пока не признал во мне своего дядьку.

- Да, - тянет Виктор. – Парень правильный. По бизнес – законам работает. За дорогами хорошо смотрит. Никакая сволочь не проскочит. Что родственник, что не родственник, ему плевать. Карманы то у тех и других есть. А главное ни одной аварии на его дороге нет. За такой порядок можно всё простить ему. Я вот прощаю. А ты, Валерка?

   Во. Так и знал. Захватил всё-таки своим языком. Выпутаться мне помогает Николай.

- Да от какого чёрта аварии могут быть, - срывается он. – Плешь ты станичная.

   Слово не по адресу, Виктор не плешивый и не лысый, но в таких ситуациях главное Николаю наколотить побольше слов, чтоб загнать брата.

-Водители за два километра до поста дорожку по степи вокруг него проложили и за три километра после поста только и выезжают на дорогу. Кругляк делают, чтоб на посту из карманов не скрести.

   Да. Такого открытия Виктор не ожидал. Первые минуты он с перебоями заглатывает воздух, а потом срывается со стула. Оказывается, в таком напряжении он и без костыля может обходиться.

- Курляк ты, а не брат. - Он обвешивает Николая ещё кое-чем зубастым. - Племянника не жалеешь, а он бедный с ног сбивается.

- Это почему он с ног сбивается, - пыхтит Николай, вести переговоры ему мешает живот, он съедает его голос. - Карманы вниз тянут?

   Виктор с сожалением смотрит на Николая.

- Ни хрена ты в бизнесе не понимаешь. Что ж ты раньше о дорожке не говорил. А то Артём все мозги свои поломал, мне каждый день жалуется. Обеднели люди, отец. Машины перестали покупать. Две, три за день проедут, и то не едут, а как навозные жуки ползут. А что с навоза возьмешь? Оказывается, они деньги по степной дорожке провозят. Ну, ничего. Я тракториста Фёдора попрошу, он им проспект с ямами сделает. На дорогу выедут.

   Эх, проморгал Николай, и задний ход не помог.

- А меня в долю возьмете?

- Я вначале на калькуляторе просчитаю, сколько денег по степной мимо сына провезли. Может, ещё и в долгу останешься. А ты на Артёма грешишь. Долго он признавал в тебе дядьку и за сколько?

- Часа два. Мать твою, - приглаживает Николай племянника. - Всё из кармана выгреб.

- Нда, - вздыхает Виктор, - это потому, что степную дорожку ты ему не открыл, да и видать, сильно ты изменился, что он два часа тебя никак не мог разглядеть. -   Он трамбует костылём живот Николая.

- Да убери ты к чёртовой матери свою тыкалку. Дырок в животе наделаешь.

   Николай делает попытку выбраться из-за стола. Виктор налегает грудью на стол и прижимает его к стене.

- Говоришь, я счастливый человек, - начинает Виктор, зажав брата в углу.

– Ты тоже счастливый человек. У тебя два сына. Живут в Москве. Деньжат присылают. А как ты ими распоряжаешься? – Он смотрит на стол, а он, как был пустой, так и остался пустым, но это же не дело после баньки пустоту созерцать и в горло ничего не вливать, а в живот не вкладывать. – Всё в огород, да свиньям и курам кидаешь. Направление не то. Цель мелковатая, - сыпет он. - Для станичника не подходит. Нужно брать шире, размашистей. Во, как.

   «Во, как» действительно круто. Голова Николая «съедает» шею и вжимается в плечи.

- Так если я не в огород, не свиньям и не курам кидать буду, - в противовес идет Николай, - то я со своей пенсией на пол – дороги к магазину подохну. Даже не на пол - дороги. Одна нога будет во дворе, другая за воротами.

- Да, отбросишься, - на все сто соглашается Виктор, - на поминки сыновья твои, конечно, приедут и в отличие от тебя правильно распорядятся деньгами.

   Николай сбивает тему поминок, и под его прицел попадаю я.

- Валерка у нас сам счастливый человек, - не говорит, а булькает он. – Валерка – москвич.

   Что тут скажешь о таком выводе? Счастье в Москве, а как перетащить его в станицу ни Виктор, ни Николай не знают, да и остальные станичники тоже.

   Костыль шаркает по столу, меняет направление и его кончик, как змея, ползёт на меня.

   Забыл я об Иване Фёдоровиче. А как тут помнить будешь, если на твой карман налегают, а это такая штука, что дороги в жизни пробивает и из тупиков выводит.

- Хрен с вами, - я понимаю, что вдвоём они обломают меня. - Сколько затаривать, чтоб мы были самые счастливые?

- Ну, если мерять по животу - взбадривается Николай.

- И по костылю, - добавляет Виктор.

- То примерно литр, - заканчивает Николай.

   Надо же! Как по ступенькам прошлись и не споткнулись.

   Я поднимаюсь, но Виктор осаживает меня.

- Ты понял, - Виктор заостряет костыль, как указательный палец. – Примерно, - тянет по слогам он, - а не точно, а точно это, - он считает нас, - Три бутылки. И пива три…

- Бутылки, - бросаю я.

- Литра, - пузырит Николай. – Разве тремя бутылками пива три бутылки водки отлакируешь.

- Никогда, - с натиском говорит Виктор, убирая костыль со стола. – Просто наляпаешь.

- Так это же много, - отбиваюсь я. – Это же, какое здоровье нужно иметь, чтоб всё выдуть?

- Такого много никогда не бывает, - поучает Виктор. - И ещё! В доме всегда должен быть запас. Приедут к Николаю гости, а у него в холодильнике ни капли нет. Так что он говорить станет: сейчас сбегаю за водкой. Не культурно это. Хозяин и на побегушках. Или на тебя покажет и скажет: он выпил, а тебе стыдно будет.

   Через полчаса стол заполняется. И с огорода, и с погреба… С огородом порядок. Николай немного его общипал и запустил в него Хана. Не подойдешь. А вот возле погреба несогласие.

- Ты тащи, тащи, - кричит Виктор Николаю, - я знаю, что там кое-что ещё осталось. Не всё вынес.

- Да ни хрена там уже нет, - отбивается Николай. – Одни земляные жабы в погребе остались.

   На половине выпитого и съеденного Виктор откидывается на спинку стула и внимательно смотрит на Николая.

- Что уставился? – срывается Николай. - Твой сын вчера за два часа разглядывания меня всё, что было, из карманов выдрал, а ты, что хочешь?

- Несчастный ты человек, брат. Несчастный.

- Так ты же час назад говорил, что я счастливый. Перегрузился.

-Жизнь, - вздыхает Виктор, - она быстро меняется. Ну, какой ты счастливый. Подумай сам. Живешь один, с утра до вечера на огороде землю шабришь. Огородник ты, грабарь, вилочник, пильшик, топорник…, - он перечисляет все инструменты и под каждый подводит Николая, - ты же не человек, а животворящий инструмент.

- Верно, Вить, верно, - соглашается Николай. – Если посмотреть вот с высоты жизни, - он смотрит на бутылки, - то ты тоже ведь несчастливый человек. Что у тебя есть? Вот что принадлежит только тебе одному и больше никому? А!

   Николай даже делает попытку подняться из-за стола, но если он поднимется, то животом опрокинет и стол, а это Виктору не по душе, и он снова осаживает брата костылем.

- Да, - бормочет Виктор. – Ты прав. Несчастный я. Это точняк. Один огород только и есть у меня. И Валерка несчастный, - расходится Виктор, он не сторонник разделять, если все счастливые, то все; если все несчастные, то тоже все.

- Это почему не счастливый, - с усилием бормочу я, - это…

   Мысли в голове как бы есть, а вот зацепиться за язык они никак не могут.

- Потому, что у тебя нет огорода, - в тон отвечает Виктор. - А что это за человек, у которого нет огорода? У меня есть, у Николая есть. Выходит, что мы счастливые. А ты несчастливый.

- С огородом счастливый, с огородом несчастливый, - сбивает проклятая сорокоградусная меня на бормотание. - Ты определись со счастьем, а то заковырялся. Говори о счастье так, как говорят люди ученные. На верху. Там…

   Николай убирает подальше бутылки от меня, видя, что я готов даже стукнуть кулаком по столу.

- Э, - тянет Виктор. – Это такая тема, над которой вся Россия бьется и никак решить не может. Вот спрошу я тебя московская облицовка. В чём эта, как её, о которой все горланят, идея счастья, - он с силой колотит костылём по полу. - Вижу по твоей облицовке, что не знаешь. А я простой бывший узник - колхозник знаю. Идея счастья в огородах. Если всем дать по огороду, все будут счастливыми. Я тяпкой шурую и чинодралы с тяпкой. Тяпочниками мы все станем, а значит равными и счастливыми.

- Хрен тебе, - икая, перебивает Николай. – Где ж такую деньгу найти, чтобы такой огромный тяпочный завод отмахать. Да и, кроме того. Ты руками на тяпку будешь налегать, а чинодралы быстро свой завод откукуют и станут там моторчики делать, чтобы их к тяпкам присобачить. Они будут только на пульты нажимать, а тяпки сами станут скакать. – Он замолкает, а потом машет рукой. - Вот сейчас мы счастливые?

   Я и Виктор соглашаемся.

- А чтобы стать ещё больше счастливым, что нужно сделать?

   Виктор из колеи не выбивается.

- Выпить, - говорит он.

- Не. Пойдем-ка ещё разок пропаримся.

                                                             3.

   Мы поднимаемся и идём в баню. Я оглядываюсь и вижу, как Иван Федорович шаркая валенками по земле, направляется в дом. Калейдоскоп жизни. У каждого свой цвет и привести к одному цвету, вряд ли, удастся. С мыслей меня сбивает толчок Николая в спину: шагай быстрее.

   Мы заходим в баню. А парная пышет жаром. Мы надеваем войлочные шапки, рукавицы, залазим на полку и пошло, поехало. Заметались, закружились венички, рассекая воздух и нагоняя на нас горячие волны. Заискрилось в глазах. Завихрился пар. За уши кусает. А мы паримся и дубовыми, и березовыми, и крапивными... Хлёстко, с протяжкой, да так, что достает до костей. Подбрасываем на раскаленные камни мяту, настойки эвкалипта, шалфея, пиво… Натираем полки чесноком, потом мёдом… Застилаем их сеном, лопухами…Паримся от души, даже тело шипит, когда мы холодной водой из вёдер обливаемся, а потом домашним квасом из пятилитрового деревянного бочонка заправляемся. А после снова внутренний разогрев. Кровь бурлит. И голова хмельная, и душа песенная.

   Калейдоскоп жизни.

-