О детстве

ДЕТСКИЙ ДОМ

В этом старом деревянном доме, покрытом отслоившейся зеленовато-грязной краской, стоял затхлый запах сырости, тишины и плесени. Казалось, такие звуки, как детский смех, шумные игры, ссоры и плачь, не должны проникать сюда и нарушать покой его привидений, но они проникали…

Особенно страшно было на втором этаже, там находился лазарет. В него-то я и попала почти сразу после приезда… Сказались, видимо, пара месяцев ежедневных слез до двух часов ночи… Я наивно полагала, что не каждое детское сердце выдержит расставание с домом, с мамой… Я ошибалась – каждое. Я думала, что я не выдержу – моя песенка спета: меня выдавили из семьи, как нарыв на грязном теле… Какой смысл жить дальше, если ты уже никому не нужен?

Наверно, нормальные люди задумываются о смысле жизни во взрослом возрасте. У них даже есть теории: негативистские, позитивистские, древнегреческие, римские… У меня не было теорий. Я сидела на кровати, поджав ноги к груди, изо всех своих щенячьих силенок с ужасом упираясь спиной в подушку, прижатую к спинке из металлических прутьев. В моей взлохмаченной, не первый день непричесанной голове, метались беспорядочно мысли, сталкиваясь друг с другом, не находя взаимопонимания и смысла в самих себе: для чего я живу? Говорят, Бога нет… если нет, с кем я общаюсь внутри себя? Могла ли я что-то изменить до тех пор, пока не появилась на свет? Ну, например, родиться в лучшей семье? или не рождаться? Существуют ли привидения в реале? Кто-то скрипнул половицей в соседней палате…

Внутри от горя все сжалось в тугой комок и превратилось в тяжелый камень. Эта тяжесть в груди мешала мне жить: двигаться, говорить, мыслить… Старый холодный дом скрипнул форточкой протяжно и заунывно: так, наверно, призраки жалуются на свою тяжкую долю… Мне страшно, страшно так, что заледенели руки и ноги, но я боюсь двинуться на кровати, чтобы натянуть одеяло: кровать тоже будет недовольно скрипеть, абсолютно с тем же звуком, как скрипела однажды в детстве веревка, раскачивающая на ветру висельника… Кричать? Страшно. Собственный крик пугает еще больше. Да и какой смысл в крике? Никто не придет… А, если вдруг и придет, то скорее всего накричит на меня и объяснит, что я дура…

В очередной раз наревевшись и устав от единственной позы, успокоив себя, как могла, детскими мыслями: «Я живу в СССР. Все-таки мне повезло: утром придет нянечка и принесет мне кашу и какао. Кашу я не хочу, а от какао меня рвет каждый раз, но это не главное. Главное, что кто-то придет и позаботится обо мне. А вот в Африке о детях вообще некому заботиться и они там умирают от голода… Нет, все-таки мне повезло: хорошо, что был Ленин, жалко, что он умер…», я засыпаю…

Однажды, в какое-то утро я просыпаюсь не от шуршания грязной тряпки по деревянному полу, а от чувства, что на меня кто-то внимательно смотрит. Наверно, это солнышко. Солнышко бьёт в глаза и не даёт их открыть.

- Привет! Хватит спать уже! Я тебя уже полчаса жду…

И я вдруг понимаю, что кому-то нужна. И кажется, все мои призраки, болезни и страхи резко испугались этого открытия и забились в ту дальнюю дыру под плинтусом, откуда каждый вечер выходит мышка, чтобы доесть мой ужин.

- Привет… Ты кто?

- Я- Сашка. У меня тут никого нет. Я подумал, вдруг ты будешь со мной играть?

- Играть? А во что мы будем играть? – это становится интересным, даже забавным: я с радостью взмахиваю одеялом, словно крылом, и спускаю босые ноги на теплый пол. Кажется, я не вставала с кровати два месяца. Меня шатает от слабости.

- Ну, я хотел тебе показать подъемный кран. И еще библиотеку. Тут есть чудная библиотека… Ты любишь читать?

- Ты так странно говоришь… «Чудная»… я не знаю… наверно, люблю. Я люблю сказки.

- Там есть сказки. Давай лопай скорее и пошли!

И я заталкиваю в себя холодную кашу, давясь от признательности к этому мальчику с глазами, как горящие угли, и магическими ресницами, притягивающими взгляд.

- У тебя бархатные глаза…

- Какие?

- Я не знаю… У моей мамы есть… было… длинное черное бархатное платье. Оно было такое мягкое… как твои глаза.

- Ну, ладно, пошли уже. Одевайся. Я жду тебя в соседней палате.

 

 

Оказывается, мир может быть ве-ли-ко-ле-пен.

Новое слово. Новый друг. Новые ощущения.

Мои ноги трясутся, мои руки не держат меня, но я смело карабкаюсь на подъёмный кран за новым другом, уговаривая себя: «Я столько раз лазила по гаражам, чердакам и крышам в Ленинграде! Ну, не может мне быть плохо! Тут и высота-то всего ничего…». Но на второй площадке мне все-таки становится плохо: наблюдаю, как каша стремительно вырвавшись из меня несется вниз, к земле… Чёрт… Только что обрела друга и сейчас он мне презрительно скажет: «Э… слабачка! Ещё и рёва к тому же!» - слёзы прорываются, несмотря на все мои старания сдержать их внутри моих глаз…

- Ну, что ты… Не плачь. Лиска, я тебе свою кашу вечером принесу. Не плачь. Давай спускаться. Ставь ногу сюда. Давай, я держу тебя. Мы до кабины в следующий раз заберёмся. Я тебе обещаю. Тебе просто надо привыкнуть к высоте.

Руки предательски дрожат, мои ноги переставляет Санька. Снизу тянет меня за ногу…

Это сейчас, я, уже взрослый человек, думаю, что, наверно, не надо было мне девочке в платьице и пальтишке спускаться за мальчиком… а тогда мы не думали об этом… Было все проще. Хочешь дружить? - Давай!

Кажется, на мне были колготки коричневого цвета… они у всех тогда были одинаковые – у мальчиков и у девочек. Или это в нашем детском доме только они были одинаковые?

Спустя два года Сашка принесёт мне свои новые джинсы, бывшие в ту пору в большом дефиците: «Одень это и я перестану за тебя бояться!» Я одела тогда его джинсы и больше не вылезала из брюк. Обкорнала волосы, ровно перед эпидемией педикулеза. И стала Лёхой.

А пока… пока мы были детьми. Детьми без национальностей и предубеждений, лишь детьми с круговой порукой и одинокими слезами, детьми озлобившимися и старавшимися сдержать в себе зло.

 

БИБЛИОТЕКА

 

Библиотека находилась в этом же старом, скрипящем всеми фибрами души, доме. Только в другом крыле. Работала она по неясному расписанию и книги там находились абсолютно любые… Моей любимой полкой стала нижняя в четвертом стеллаже справа – там стояли сказки всех народов мира. Мы, конечно же, не проходили их по программе и библиотекарша всячески старалась нам помешать их читать: её долгом было всучить нам программную литературу. Так как дверь в библиотеку скрипела неимоверно, входить приходилось открыто, но мы старались делать это с кем-то – легче было смешаться и тихо пройти к своим любимым стеллажам. Выносить неразрешенные книги мы боялись, потому Санька читал за тяжелой зеленой занавеской на подоконнике, а я на полу под стеллажом. Сашку несколько раз обнаруживали и выводили за ухо в коридор, меня же ни разу не нашли. Поняв, что мой способ безопаснее для ушей, мой друг облюбовал место под соседним шкафом, но ему было там неудобно: он был высоковат и плечист, в то время как я очень долго оставалась мелкой и худой. Читать под шкафом можно было только полностью распластавшись на полу и уперевшись подбородком в пол. Глаза быстро уставали смотреть исподлобья. Несколько раз нас запирали на ночь: тогда мы читали книги с самодельными фонариками из квадратной батарейки и маленькой лампочки, которые Сашке удалось свистнуть с уроков труда, болтали, спали под одним стеллажом, положив головы на книги или возле книг… Если утром нас обнаруживали взрослые, то они смотрели на нас как-то неприятно странно и шептались между собой…

А мы всего лишь еще были детьми: в те времена в СССР не было секса и мы откровенно не понимали, о чем шепчутся взрослые. Ну, или я не понимала.

 

ФИЛЬМЫ

 

В 81-ом году на экраны вышел фильм «Не бойся, я с тобой!» Мы смотрели его уже немного позже, в сельском клубе, вернее, через щёлку подполья, куда пришлось прятаться заранее и просидеть больше двух часов в ожидании сеанса…

- Скажи мне, я похож на Теймура?

- Очень похож.. только у тебя усов нет.

- Я вырасту и буду похож. Только я так петь не умею…

- Зачем тебе так петь?

- Чтобы люди убить не смогли, рука не поднялась…

 

Мы тогда были ещё детьми, мы не знали, что люди должны ненавидеть друг друга за национальность…