Как "в СССР все были винтиками системы"

Вот представьте себе - вам 22 года и вы составили проект, скажем, новой Конституции. Вы, будучи совершенно посторонним человеком, приходите в Кремль, просите о встрече с руководством государства и предлагаете этот проект. Как считаете, в какое время этот проект рассмотрели бы - сегодня, в светлое демократическое время, или в двадцатых годах, во времена ужасного тоталитаризма?
Вопрос на самом деле смешной - сегодня вас не то что к Путину, к завалящему третьему помощнику шестого заместителя кремлёвского дворника никто не пустит.
А вот как оно было при Советах. Уровень тогдашних свобод действительно поражает воображение. Рассказывает секретарь Сталина Борис Бажанов (От РП: Для понимания ситуации важно знать, что на тот момент Бажанов не был секретарём Сталина - это был вообще его первый визит в Кремль. Секретарём Сталина он станет только в августе 1923-го, т.е. через 15 месяцев после описываемых событий. Впоследствии Бажанов стал предателем, бежал из СССР и помогал "разоблачать чекистских агентов". Т.е. приукрашивать демократизм советской системы у него на момент написания мемуаров не было никакого резона):

Я взялся за работу и составил проект нового устава партии.
Переделал я его очень сильно. Проверив все, я напечатал на машинке два параллельных текста: налево - старый, направо - новый, подчеркнув все измененные места старого и новые места моего текста.
С этим документом я явился к Кагановичу. Его секретарь Балашов
заявил мне, что товарищ Каганович очень занят и никого не принимает. Я
настаивал:
- А ты все-таки доложи. Скажи, что я по очень важному делу.
- Ну, какое у тебя может быть важное дело,- урезонивал меня
Балашов.
- А ты все-таки доложи. Не уйду, пока не доложишь.
Балашов доложил. Каганович меня принял.
- Товарищ Бажанов. Я очень занят. Три минуты - в чем дело?
- Дело в том, товарищ Каганович, что я вам принес проект нового
устава партии.
Каганович был искренне поражен моей дерзостью.
- Сколько вам лет, товарищ Бажанов?
- Двадцать два.
- А сколько лет вы в партии?
- Три года.
- А известно ли вам, что в 1903 году наша партия разделилась на
большевиков и меньшевиков только по вопросу о редакции первого пункта устава?
- Известно.
- И все ж таки вы осмеливаетесь предложить новый устав партии?
- Осмеливаюсь.
- По каким причинам?
- Очень простым. Устав крайне устарел, годился для партии в условиях подполья, никак не отвечает жизни партии, которая у власти, и не дает ей необходимых форм для ее работы и эволюции.
- Ну, покажите.
Каганович прочел первый и второй пункты в старой редакции и новой, подумал.
- Это вы сами написали?
- Сам.
Потребовал объяснений. Объяснения я дал. Через несколько минут
просунувшаяся в дверь голова Балашова напомнила, что есть люди,
которым обещан прием, и пришло время для какого-то важного заседания.

Каганович его прогнал:
- Очень занят. Никого не принимаю. Заседание перенести на завтра.
Около двух часов читал, смаковал и обдумывал Каганович мой устав,
требуя объяснений и оправданий моим формулировкам. Когда все было
кончено, Каганович вздохнул и заявил:
- Ну, заварили вы кашу, товарищ Бажанов.
После чего он взял трубку и спросил у Молотова, может ли он его видеть по важному делу (Молотов был в это время вторым секретарем ЦК).
- Если ненадолго, приходите.
- Пойдем, товарищ Бажанов.
- Вот, - заявил, входя к Молотову, Каганович. - Вот этот юноша предлагает не более, не менее, как новый устав партии.
Молотов был тоже потрясен.
- А знает ли он, что в 1903 году...
- Да, знает.
- И тем не менее?..
- И тем не менее.
- И вы этот проект читали, товарищ Каганович?
- Читал.
- И как вы его находите?
- Нахожу превосходным.
- Ну, покажите.
С Молотовым произошло то же самое. В течение двух часов проект устава разбирался по пунктам, я давал объяснение, Молотов любопытствовал:
- Это вы сами написали?
- Сам.
- Ничего не поделаешь,- сказал Молотов, когда дошли до конца
проекта. - Пойдем к Сталину.
Сталину я тоже был представлен как юный безумец, который
осмеливается тронуть достопочтимую и неприкосновенную святыню. После тех же ритуальных вопросов - сколько мне лет, знаю ли я, что в 1903 году, и после формулировки причин, по которым я полагаю, что устав
надо переделать, было опять приступлено к чтению и обсуждению проекта.
Рано или поздно пришел вопрос Сталина: "И это вы сами написали?" Но в
этот раз за ним последовал и другой: "Представляете ли вы себе, какую
эволюцию, работы партии и ее жизни определяет ваш текст?" - и мой
ответ, что очень хорошо представляю и формулирую эту эволюцию так-то и
так-то. Дело было в том, что мой устав был важным орудием для
партийного аппарата в деле завоевания им власти. Сталин это понимал. Я тоже.
Конец был своеобразным. Сталин подошел к вертушке. "Владимир Ильич? Сталин. Владимир Ильич, МЫ ЗДЕСЬ В ЦК пришли к убеждению, что устав партии устарел и не отвечает новым условиям работы партии.
Старый - партия в подполье, теперь партия у власти и т. д." Владимир
Ильич, видимо, по телефону соглашается. "Так вот, - говорит Сталин, -
думая об этом, МЫ разработали проект нового устава партии, который и
хотим предложить". Ленин соглашается и говорит, что надо внести этот
вопрос на ближайшее заседание Политбюро. Политбюро в принципе согласилось и передало вопрос на предварительную разработку в Оргбюро. 19 мая 1922 года оргбюро выделило "Комиссию по пересмотру устава". Молотов был председателем, в нее входили и Каганович и его заместители Лисицын и Охлопков, и я в качестве секретаря.