ЭЙСНЕР Алексей Владимирович. «Человек начинается с горя...»

                                                          

ЭЙСНЕР Алексей Владимирович (5/18 октября 1905, С.-Петербург – 30 ноября 1984, Москва).  Русский поэт, переводчик, прозаик, драматург.

Сын  киевского губернского архитектора , учился  В Петербургском кадетском корпусе. После Гражданской войны вывезен отчимом в Константинополь (1920), затем, проживал на  Принцевых  островах, в Болгарии, в Югославии. Закончил  Первый Русский Великого Князя Константина Константиновича кадетский корпус в Сараево.

Почти шестьдесят лет назад, в январе 1954-го, генеральный прокурор Руденко, министр внутренних дел Круглов и министр юстиции Горшенин направили в президиум ЦК КПСС записку о пересмотре состава "особо важных государственных преступников". Начиналась эпоха "Большой реабилитации"

Одним из тех, кто вернулся в жизнь из сталинских лагерей, был Алексей Владимирович ЭЙСНЕР.

Из рассказов Алексея Эйснера

"В 1936 году в Мадрид на международный конгресс писателей приехал Алексей Толстой. Кто-то в Москве рассказал ему обо мне и посоветовал встретиться.

Встреча состоялась. Он расспрашивал о тех, с кем сводила меня судьба в Сербии, Чехословакии, Франции. В его гостиничном номере мы проговорили ночь. А утром Алексей Николаевич хлопнул себя по коленям и полушутя, полу вполне серьезно предложил: "То, что вы рассказываете, Алеша, тянет на миллион рублей. Если, конечно, хорошо написать. Давайте: вы рассказываете, я записываю. Миллион - пополам!"

Я тогда еще подумал, что,если когда-нибудь возьмусь писать воспоминания, я их так и назову "Миллион - пополам!".

---

Его имени не найдешь в общих энциклопедиях и справочниках. Однако для людей, его знавших, он очень многое значил.

Алексей Владимирович Эйснер вышел из лагеря уже немолодым человеком, ему было около пятидесяти. За спиной была длинная и удивительная жизнь. В революцию мальчишкой его вывезли в Константинополь, а затем он оказался в русском кадетском корпусе в Сербии. Эмиграция продолжилась в Праге, потом в Париже.

Он встречался и дружил со многими замечательными людьми русской эмиграции - Мариной Цветаевой, Сергеем Эфроном, Петром Струве, Георгием Адамовичем, ходил в ту же церковь, что и Николай Бердяев.

Зарабатывал чем придется: мойкой окон, рабочим на стройках. Писал стихи, стал известным поэтом. Мало кто из русских парижан не помнил строчки Эйснера "Человек начинается с горя...

                                          


В 1936 году он едет в Испанию защищать Республику. Он - боец 12-й Интернациональной бригады, отважно воюет, становится адъютантом легендарного Лукача. Сближается со знаменитым советским разведчиком Хаджи Мамсуровым, воевавшим в Испании под именем Ксанти.



Из рассказов Алексея Эйснера

"Мне довелось видеть, как в небе над Мадридом советские летчики вступили в бой с фашистскими самолетами. Несколько "ястребков" бесстрашно атаковали немецкие "юнкерсы", один из них был подбит, остальные улетели.

На следующий день я увидел наших летчиков в ресторане. Их обслуживал не рядовой официант, а сам метрдотель. Высокий старик принес меню и учтиво ждал, когда почетные гости сделают выбор. В меню не было русского текста. Немного посовещавшись, старший ткнул пальцем в три места , надеясь, что это будет "первое", "второе" и "третье". Короче - борщ, котлеты и компот.

"Метр" принес большую серебряную супницу. В ней плавали все дары моря - червячки, моллюски и рачки. Он разлил этот изысканный "суп" по тарелкам. Ребята долго смотрели на это блюдо, шептались, и потом старший подозвал "метра" и использовал весь запас испанских слов:

"Камарад, но пассаран!"

---

Республиканская армия терпит поражение, интербригадовцы  разъезжаются: кто - домой, кто - в эмиграцию.



Из рассказов Алексея Эйснера

"К нам в штаб 12-й Интербригады часто приезжал Эрнест Хемингуэй.

Мы часто засиживались за полночь, и мне кажется, что ему было интересно слушать о всех перипетиях моей странной жизни. Отзвуки тех разговоров я потом нашел в его романе "По ком звонит колокол".

Но вот пришло время нам всем расставаться. Война за Республику кончалась.

Хемингуэй собирался домой. В последний вечер он неожиданно обратился ко мне.

- Алеша, приезжайте в Америку. Вам будет интересно.

Я засмеялся: как далеко было это предложение от реальности - на какие шиши поеду я туда?

Хемингуэй помолчал, достал чековую книжку, что-то там написал и протянул мне чек со словами:

- Сумму проставите сами. Тогда, когда это вам понадобится".

---

Эйснер получает разрешение вернуться в Россию. Его встречают приветливо, поселяют в шикарном номере гостиницы "Москва". Кажется, начинается новая жизнь.



Из рассказов Алексея Эйснера

"В сороковом году я приехал  в  СССР. Меня пригласили на площадь Дзержинского. Большие начальники сидели за длинным столом, угощали меня крепким чаем и бутербродами и расспрашивали, что я делал в Испании. Я рассказывал. Услышав, что на пути к Москве я пересек несколько государственных границ, кто-то спросил:

- Какую границу пересекать было труднее всего?

Я ответил:

- Советскую.

Все радостно засмеялись, поздравили с возвращением на Родину, пожелали удачи.

Через неделю меня арестовали".

---

О последних шестнадцати годах Алексей Владимирович вспоминать не любил...

В Алексее Владимировиче удивительным образом соединилось что-то дореволюционное, что-то французское, эмигрантское, что-то от интербригады и что-то лагерное, конечно. Плюс темперамент, плюс огромный диапазон впечатлений, которые подарила ему судьба. Не я один слушал, раскрыв рот, не я один был сражен наповал его обаянием.



Из рассказов Алексея Эйснера

"Из ссылки я вышел с одной только справкой - у меня не было ни паспорта, ни жилья, ни близких, которые могли бы мне дать приют. Знающие люди подсказали, что войсками Прикарпатского военного округа командует мой добрый знакомый по Испании генерал Батов. Туда-то я и отправился.

Оказалось, что там же служит еще один мой друг по Испании генерал Хаджи Мамсуров. Боже мой, что это была за встреча! Нам было что вспомнить и за что выпить.

Через несколько дней мои друзья (а они были большими генералами) подготовили ходатайство о том, чтобы мне дали советское гражданство. Я хорошо помню, как в кабинете Батова Хаджи передал мне запечатанный пакет и сказал: "Вези в Москву, Алеша. Только ввези сам. А вот этим типам, - и он показал на штабного офицера, который принимал участие в подготовке документов, - этим типам не доверяй".

Я, между прочим, с "этими типами" был к тому времени хорошо знаком".

---

Очутившись после ссылки в Москве, Алексей Владимирович с головой нырнул в эту жизнь, которой он был лишен целых шестнадцать лет.

Он был консультантом в театрах, которые ставили спектакли об эмиграции и об Испании. Он - автор воспоминаний, у него выходят книги о генерале Лукаче, о Болгарии, куда он ездил встречаться с друзьями по интербригаде. Его вечера воспоминаний в Доме ученых, в больших библиотеках собирали преданную аудиторию, которая с удовольствием не один час слушала не артиста, не музыканта, не чтеца-декламатора, а человека интересной судьбы, неординарных суждений.

В чем была притягательность личности Алексея Владимировича? Он был европеец в главном смысле этого слова. Для него мир не был ограничен "железным занавесом", как для большинства из нас. Он знал Европу изнутри и без особого напряжения вводил других людей в этот мир.

Счастливы были те, кому он повстречался в жизни и кого признал своим другом. А был ли счастлив он сам? В революцию страна отвергла его семью.

Он узнал нужду и эмигрантскую неприкаянность. Возвращение на родину обернулось тюрьмой и ссылкой.

И все-таки он был счастливым человеком. Счастье было в характере. Знал безденежье, но никогда не унывал. Был богат верными и надежными друзьями. Испанская дружба прошла через всю жизнь. Получить комнату в тесной Москве после лагеря помог Павел Батов, о военной пенсии хлопотал Хаджи Мамсуров. Друзья по Испании принимали его в других странах. Двери множества московских квартир были распахнуты перед ним. Счастливый был человек. Несмотря на то что из жизни были вычеркнуты годы самого лучшего возраста, несмотря на гибельные воркутинские шахты и ссылку в Караганду.

    

РАЗЛУКА


Летят скворцы в чужие страны.
Кружится мир цветущий наш...
Обклеенные чемоданы
Сдают носильщики в багаж.

И на вокзалах воздух плотный
Свистки тревожные сверлят.
И, как у птицы перелетной,
У путников застывший взгляд.

И мы прощаемся, мы плачем,
Мы обрываем разговор...
А над путями глаз кошачий
Уже прищурил семафор.

Уже взмахнул зеленым флагом
В фуражке алой бритый бог...
И лишь почтовая бумага
Теперь хранит следы тревог.

И в запечатанном конверте
Через поселки и поля
Несут слова любви и смерти
Размазанные штемпеля.

И мы над ними вспоминаем
Весенний вечер, пыльный сад...
          И под земным убогим раем –
          Великолепный видим ад.


                               1928

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ


          Чужое небо будет так же ясно,
Когда, себе и мертвым изменив,
Я вдруг пойму, что жил вдали напрасно
От лубочно-прекрасных сел и нив.

          И я решу торжественно и просто,
Что мне один остался путь – назад,
Туда, где слышно в тишине погоста
Мычанье возвращающихся стад.

          И, бредовой надеждой возрожденный,
Я в день отъезда напишу стихи
О том, что красный Бонапарт – Буденный –
Любимый сын и шашки, и сохи.

          А из окна вагона утром рано
Смотря на уходящие поля,
Скажу сквозь волны мягкие тумана:
Прощай, чужая скучная земля!

          И замелькают мимо дни и ночи,
Как за окном местечки и леса,
И вот уже я в трюме между бочек,
А ветер плещет солью в паруса.

          И скажут мне пронырливые греки:
«Сегодня будем. Скорость семь узлов».
Я промолчу. Ведь в каждом человеке
Бывают чувства не для мертвых слов.

          Я промолчу. И загремят лебедки,
Раздастся чья-то ругань, беготня...
А вечером в разбитой старой лодке
На темный берег отвезут меня.

          И в ясном небе только что взошедший
Прозрачный месяц будет проплывать,
А на земле какой-то сумасшедший
Песок и камни, плача, целовать...

          Но спин не разогнуть плакучим ивам,
Растоптанным цветам не зацвести, –
И разве можно будет стать счастливым,
Когда полжизни брошу на пути?

          Нет. Лишь одним бродягой станет больше.
И я пройду, тоской и счастьем пьян,
Всю родину от Иртыша до Польши,
Сбивая палкой кочки да бурьян.

          Мое лицо иссушат дождь и ветер.
Но голос дрогнет, нежен и суров,
Когда прощаться буду, на рассвете
Гостеприимный оставляя кров.

          И так вся жизнь: убогая деревня,
Курчавый лес, душистые хлеба,
Обедня в церкви маленькой и древней –
Великолепно строгая судьба!

          Но никогда не прекратится пытка –
Суд справедливый совести жесток, –
Случайная почтовая открытка,
В далеком поле поезда свисток

          Напомнят мне с неотразимой силой
Иную жизнь в покинутом краю,
Друзей заветы, женский голос милый,
Изгнание и молодость мою.


                               1926

ПРОЩАНИЕ


Елене Ивановне Меленевской


Прощайте, прощайте!.. Беснуется пес на цепи
И фыркают кони. Ворота распахнуты. Трогай.
Цыганскую песню поет колокольчик в степи.
Как в старом романсе, пылит столбовая дорога.

          Прощайте, прощайте!.. Последний сверлящий свисток.
          На грязном перроне отчаянно машут платками.
          И поезд, качаясь, уходит на Дальний Восток,
          Печально стуча по мостам на Оке и на Каме.

Прощайте!.. Исчезли уже берега за кормой.
Над реями трепетно реют красивые флаги.
Прощайте!.. Никто никогда не вернется домой
Из чайных Шанхая, из шумных притонов Малаги.

          Гремя, как поднос, опрокинулся аэродром,
          И Бахом рыдает орган ураганного ветра.
          Прощайте!.. Вопрос о прощанье поставлен ребром:
          Разлука на скорости до пятисот километров...

Я столько оставил в Париже, в Мадриде, в Москве,
Я в разных подъездах такие давал обещанья,
Я с жизнью прощался на выжженной солнцем траве,
Так что для меня и привычней, и проще прощанья!

          Прощай, дорогая. Бессмысленно смейся. Живи,
          Покорно врастая в лубки неуклюжего быта.
          Немного горюй о потерянной этой любви,
          Как в детстве своем горевала над куклой разбитой.

А если я встречусь с тобой и на прежних правах
О прежней любви захочу говорить по привычке,
Не слушай. Кто знает, что будет заметней в словах:
Большая любовь или очень большие кавычки.

          Прощай же. Без ветра, без моря, без рельс, без дорог
          И даже без слез. Но в стихах этих горьких и строгих
          Я громкую гордость бросаю тебе на порог...
                    Всегда спотыкайся теперь на пороге!


                               Воркута, 1948

                                                  

                     

Москва  Хованское кладбище (Северная территория, уч. 239). Здесь похоронены Эйснер Алексей Владимирович( 5/18 октябля 1905, С.-Петербург – 30 ноября 1984, Москва)   и его жена Рековская Инесса Феликсовна (17 марта 1932 – 5 июня 2000, Москва). 

Источник

"Миллион остался цел"
Владимир Шевелев