Эх, чего только не бывает на свете! И уж поистине всё удивительное рядом. Пример тому – история Майкла Баффета, пилота, исчезнувшего при загадочных обстоятельствах в 2008 год, а в этом, 2012 году, откуда-то явившегося вновь. Стоя около своей «условной» могилы, устроенной его матерью, Майкл роняет потрясающую фразу о том, что на самом-то деле всё это время он пропадал в Раю. Надо ли удивляться, что за Майклом с тех пор охотятся самые знаменитые журналисты и телевизионщики, предлагая сумасшедшие гонорары за подробное интервью. Только в ответ они получают лишь сардоническую усмешку этого фантастического путешественника.
Конечно, куда проще было бы объявить Баффета не нормальным, отправив его туда, где живут наполеоны, гитлеры и прочие авторитетные исторические персонажи, да только в Майкле не заметно и одного процента неадекватности. К тому же, как объяснить странные обстоятельства его возвращения?
Но давайте по порядку.
В 2008 году Майкл Баффет работает в составе археологической экспедиции в долине Большой реки. Экспедиция, ведущая раскопки древней цивилизации, называемая учёными «вечной цивилизацией», настолько щедро финансируется, что даже имеет в своём распоряжении небольшой вертолёт, пилотом которого является Майкл Баффет.
В один из дней середины июля 2008 года Майкл собирается лететь за грузом. Расстояние до базы всего 150 километров. Его друг Билл Нортон напрашивается в помощники, но Майкл, похлопав друга по плечу, шутливо выдаёт:
– Извини, Билл, но Боливар двоих не вынесет. Сегодня будет слишком много груза, и мне не нужен лишний балласт…
Билл, в отличие от своего друга, не такой большой любитель творчества О, Генри, чтобы тут же понять о каком Боливаре речь, и потому не сразу находится с ответом.
Но в этот раз «Боливар» не выносит и одного! Майкл штатно поднимается в воздух, но когда минут через двадцать, Билл Нортон включает рацию, сообразив, наконец, что нужно ответить другу, то не находит его в эфире. Баффет просто куда-то исчезает! У людей, только что проводивших вертолёт в небо, возникает впечатление, будто именно в небе-то он и растворяется. Но, разумеется, при чём тут небо… Эти красивые слова, произнесённые кем-то на обряде поминовения, лишь для этого обряда и хороши, а на самом-то деле всем понятно, что свалился вертолёт где-то в диких джунглях, да и всё. Мало ли таких случаев?
Специально прибывшая команда службы спасения 911 ищет Майкла почти месяц, но разгляди-ка маленькую стрекозу вертолёта под мощным ковром поглощающей зелени... Жаль, конечно, молодого, весёлого и даже ещё неженатого пилота, да уж, видно, так ему суждено…
И вот в июне 2012 года Майкл Баффет возвращается в этот мир живым и даже чуть помолодевшим, хотя по возрасту ему и так лишь тридцать четыре года. Он предстаёт перед людьми в наряде аборигена какого-то дикого племени. Кроме того, при нём лёгкая лодка, на которой он сплавился откуда-то с верховьев Большой реки и посуда, в которой хранилась пища, позволившая ему прожить более двух недель сплава. Археологи, всё ещё продолжающие раскопки «вечной цивилизации» и Билл Нортон в том числе, оказываются в смятении. Ведь все трофеи Майкла Баффета из коллекции «вечной цивилизации». Это выглядит даже насмешкой над многолетней работой экспедиции, стоимостью в сотни тысяч долларов. Зачем скрупулёзно склеивать какую-нибудь чашку из древних черепков, кисточкой очищая их от пыли и грязи, когда вот она – такая же чашка только в самом «свежем» виде, но со всеми характеристиками древней технологии? Да ведь по сути-то тут надо уже не в песке ковыряться, а в голове бывшего пилота экспедиции…
Но Майкл-то молчит. Все мольбы и уговоры пролетают мимо его ушей. И что с ним делать? Не пытать же, в самом деле?! Хотя некоторым отчаянным журналистам хочется уже просто взять за шкирку этого нечаянного путешественника и вытрясти из его памяти всё, что он знает.
И знаете что? Эта история до сих пор не известна всем, кроме самого Майкла и …меня. Да, да, именно так. Дело в том, что у меня, как у давнего пользователя Интернета, лишь в одном сообществе «Мой мир» более 200 тысяч друзей, которых я условно считаю читателями, утешаясь мыслью, что, возможно, несколько процентов от этого числа, и впрямь, читатели. Но знали бы вы, что сыплется мне в почту от такого количества зарегистрированных друзей! Меня, например, постоянно забавляют предложения отослать пять долларов в обмен на громадное наследство моих «дядюшек» в Канаде, Австралии, а то и в Мозамбике… Разумеется, всё это тут же улетает в корзину. Так вот туда же едва не спланировало и письмо Майкла Баффета, написанное таким же ломаным языком, как и письма о наследстве. «Хороший ден! Ти ест рашен писател, а я ест…». Впрочем, мне легче изложить это собственными словами. Сначала мой американский незнакомец объясняет, откуда он знает русский язык (ну, для повествования это не важно), а потом обещает поведать свою потрясающую историю, при условии, что перелагая её для публикации, я так запутаю читателей, что они никогда не вычислят место реальных событий. Что ж, время от времени я получаю и подобные предложения, от людей, не обладающих литературными способностями. И, разумеется, отказываюсь. А вот от истории Майкла Баффета отказаться не смог.
Впрочем, судите сами. Вот вам наконец-то (сколько уж тянуть кота за хвост) истинная и правдивая история Майкла Баффета.
…Полёт за грузом для Майкла – дело привычное. Подняв вертолёт на заданную высоту, он сверяет курс по карте, а потом летит, почти беззаботно поглядывая на тёмно-зелёную пену джунглей. День стоит солнечный, живой океан внизу струится испарениями. Под стеклянным колпаком салона жарко, и Майкл невольно вспоминает бассейн с хрустальной водой дома, в его родном Колорадо. Эх, когда ещё удастся ему навестить отца и маму… И тут-то, излишне размечтавшись, пилот с опозданием замечает позади себя мотающийся из стороны в сторону, но стремительно несущийся смерч! В этом гибком резком жгуте мелькают на большой высоте мусор и целые деревья, поднятые с земли. Пилот резко меняет курс, но хлёсткий жгут смерча, теперь уже, будто направленно, гонится за вертолётом! Майклу кажется, что его машина, настигнутая потоком, становится тряпкой в зубах бешеной собаки. Сказать, что его трясёт, значит, не сказать ничего – Майкла безжалостно колотит в салоне, как муху в спичечном коробке… А через какие-то минуты, когда пилот уже перестаёт понимать происходящее, мир и вовсе гаснет для него…
Но, пожалуй, в ту же секунды вспыхивает вновь только уже на каком-то далёком кадре мгновенно продёрнутой реальности. Возвращение происходит от острой боли в ноге, которую чем-то пеленают. Пеленающий, заметив его болезненную реакцию, несколько раз резко надавливает в разных точках ноги, и боль исчезает. Она именно исчезает, а не тает, как это происходит обычно. Нога, как будто оказывается сразу и полностью отключенной.
Открыв глаза, Майкл обнаруживает себя в окружении аборигенов с чёткими, точёными чертами лица, с кожей светлого шоколада. Каждый из мужчин и женщин, склонившихся над ним, примерно двухметрового роста. Вся их одежда – набедренные повязки, и, бог ты мой, как они сложены... Природа будто эталонно отлила их тела из самого качественного человеческого материала, придав самые совершенные формы из всех возможных. Майкл заворожено любуется аборигенами, не смотря на всю странность новой реальности. На людях нет и каких-либо причудливых украшений, нет краски на лицах, нет татуировок не теле. И, кроме того, никаких проколотых носов, спиленных зубов, вытянутых мочек ушей. Тут, пожалуй, даже нечто обратное. Кажется, что чистота и естественность тела – это их намеренная цель. Майкл невольно отмечает и то, что по его понятиям, всегда было верным свидетельством породы – это полное отсутствие родинок.
Главное же, что и вовсе приводит его в смятение, это то, что у аборигенов с первобытным внешним обликом совершенно трезвые, осмысленные, умные и можно было бы даже сказать, интеллигентные лица…
Майкл переводит взгляд на свою ногу, обмотанную длинными листьями, подозревая, что нога его сломана. Но в голове ясность и полное осознание происходящего. Только вот что будет дальше? А что если эти породистые красавицы и красавцы – людоеды? Уж не для того ли они его лечат, чтобы потом зажаренным он оказался вкуснее? Хотя, конечно, вряд ли к будущей пище относятся с таким дружелюбием…
…Выздоровление Майкла продолжается две недели. Крайняя почтительность аборигенов, наталкивает пилота на мысль, что, кажется, они принимают его за какого-то ангела упавшего с неба. Его заботливо кормят, пытаются угадать любое желание. Он уже немного понимает их речь. Поначалу Майклу не хватает мяса, потому что вся пища в племени растительная, но скоро привыкает и к этому. Пытаясь осмыслить случившееся, Майкл думает о вертолёте, в котором, возможно, уцелела рация и карта, прикидывает, как далеко в сторону от маршрута он мог быть отброшен смерчем. Однако с этими вопросами лучше повременить. Сначала надо полностью восстановиться. Да и, кстати, воспользовавшись случаем, получше изучить жизнь этих удивительных людей. И тут-то Майкла буквально ошеломляет уже первое поверхностное открытие: в этом племени нет старых людей! Это тем более потрясающе, что особенностью цивилизации, раскопками которой занимается их экспедиция, является отсутствие захоронений. Потому-то её и назвали «вечной цивилизацией». Понятно, что у пилота в экспедиции были совсем иные заботы, но теперь Майкл пытается вспомнить всё, о чём ранее он слышал хотя бы краем уха. Интересно было бы узнать настоящий возраст этих людей. Ведь даже вождь Олун, почитаемый, как самый мудрый и опытный, настолько молод, что ему не дашь и тридцати пяти лет – ровесник, можно сказать. А ведь у вождя пятеро детей, причём младшей, самой красивой дочери Лауме где-то лет восемнадцать. Лаума… Ах, Лаума, Лаума... А вот она-то, кстати, ещё одна причина, чтобы не спешить с вопросами о рации и карте. В эту девушку, внешне самую совершенную из всех девушек мира, Майкл влюбляется со всей своей страстью.
Поправившись, и начав свободно ходить, пилот тщательно исследует окрестности селения, пытаясь отыскать хоть что-то похожее на захоронение. Но ничего не находит! Более того, Майклу кажется, что в общих чертах место, где расположено селение, напоминает рабочую площадь раскопок их экспедиции. Ну, да вон там, в стороне могли бы стоять палатки археологов, справа столовая, а чуть подальше площадка для его вертолёта… Или это уже просто какой-то сдвиг в его голове?
Удивительной кажется Майклу и та странная особенность, что в селении нет ссор. Вообще! Люди даже не говорят друг другу ничего резкого. Хм-м… Хорошо ли это? Ведь человек должен использовать весь диапазон, данных ему эмоций. Иначе жизнь не будет полной. Однако уже через несколько дней, Майкл приходит к выводу, что и с эмоциональным диапазоном у них всё в порядке. Просто весь этот диапазон смещён вверх. Его негативной подошвой является молчаливое огорчение, а вот под какой потолок уходит позитивное – ощущение обыденного счастья, Майклу понять не дано, как не дано обычному человеку слышать ультразвук.
Всё это так непривычно и странно, что Майкл поневоле задумывается: уж, не в этом ли причина их неувядающей молодости? Хотя и невероятное физическое совершенство людей племени тоже не сбросишь со счетов. Однажды Майкл и Лаума проходят мимо жилища знахаря Ёрра, ещё совсем недавно быстро поднявшего Майкла на ноги. Сегодня перед знахарем стоит один из рослых, подтянутых мужчин. Ёрр зажигает лучину, вставленную в отверстие сухого старого ствола с уклоном вниз. Потом берёт мужчину одной рукой за запястье и, засекая время по горящей лучине, роняет в чашку из другой руки одно за другим белые семечки какого-то плода. «Замеряет пульс», – догадывается Майкл.
Пока идёт счёт, Майкл снова ловит себя на невольном любовании красивыми молодыми людьми. Нет, гармония – это вовсе не какой-то общий единый эталон, как думалось ему раньше. Здесь гармонично сложены все, но одинаковых среди них нет. Выходит, что гармония имеет тысячи ликов.
Подсчёт пульса закончен, и мужчина тут же стремглав бежит по тропинке в сторону джунглей. Лаума знаком предлагает Майклу идти дальше.
– Что они делают? – спрашивает Майкл. – Подождём, пока он вернётся…
– Тогда приходи сюда завтра в это же время.
– Завтра?! Что же, всё это время он будет бежать?
– Да.
– И даже ночью? А если он на что-нибудь наткнётся?
– Он знает, как не наткнуться, – отвечает Лаума, смеясь над его наивными, как ей кажется, опасениями.
На следующий день, Майкл снова оказывается у жилища знахаря. Ёрр, сидя у входа, уже поджидает «клиента», здоровьем которого, как оказывается, недоволен. Ну, вот сейчас-то всё и выяснится.
Ёрр поднимается на ноги, настраивает новую лучину и почти тут же из джунглей стремительно выбегает его пациент. Подбежав, он тут же протягивает руку знахарю. Сегодня для замера пульса используются чёрные семечки. Майкл смотрит на прибежавшего… И этот человек без еды и питья бежал целых 24 часа?! Лёгкая испарина на лице и теле, но дыхание, кажется, сбилось лишь чуть-чуть. А вот Ёрр огорчён. Высыпав на утоптанную поверхность земли белые и чёрные семечки, он сортирует их попарно друг против друга. Разумеется, сегодняшних, чёрных семечек больше. Но, похоже, что какое-то их количество допустимо. А вот чем больше семечек выкладывает знахарь после прочерченной «критической» линии, тем больше хмурится и мрачнеет. Потом, бормоча что-то недовольное, уходит в жилище и возвращается с порошками, завёрнутыми в свежие листья… «Всё, попал парень, – усмехается про себя Майкл, – придётся лечиться. Вот только от чего?»
Время идёт. Уже вполне освоив язык, Майкл вечерами у костра рассказывает людям племени о большом мире, о городах, странах, о машинах, о технике. Слушая его, они и плачут от восторга, и закрывают голову руками от страха и ужаса. Люди здесь непосредственны до такой степени, что всё рассказываемое словно пишется на их лицах. Майклу временами даже кажется, что их речь, внутреннее состояние и выражение лиц – это нечто единое, напрямую связанное друг с другом. Когда они собираются что-то сказать, Майкл уже успевает прочесть это по лицу. Может быть, потому-то они и молчаливы? Очень часто их «беседы», если это можно так назвать, состоят лишь из наблюдений за лицами друг друга. К Майклу же они всё чаще обращаются с именем, или, если точнее, прозвищем «Крепалуки». Собственных познаний Майкла не хватает, чтобы расшифровать значение этого слова, и тогда ему с готовностью поясняют, что прозвище дословно означает: «С кожей носорога на лице». То есть он для них человек, с кожей носорога на лице. Разумеется, Майкла это прозвище смущает, однако аборигеном оно видится в превосходной степени. Им, обладающим естественной и привычной непосредственностью, кажется, что способность к неизменному выражению лица означает некоторого рода совершенство, способность быть в себе. С удивлением Майкл застаёт однажды мальчишек племени за игрой «в крепалуки, то есть, в него. Суть игры состоит в том, что кто-то один из них рассказывает остальным какую-либо историю, и победителем становится тот, лицо которого дольше всех остаётся неподвижным и невозмутимым.
Игра эта становится разрешённой лишь для мальчиков, да и то взрослые мужчины поглядывают на них с некоторым сомнением. Между уважаемыми людьми племени возникает даже разногласие: одни считают эту игру полезной, другие вредной.
Майклу, рассказывающему о своём мире, любопытно наблюдать за лицами слушателей. Ох, чего только они не выражают! Но всякий раз, их взгляды устремлены вверх, туда, где по их представлениям, всё это и находится и откуда почему-то свалился их гость. Рассказчик же не спешит их поправлять – и в его голове есть сдвиг, укрепляющийся всё больше и больше. Майклу кажется, что он свалился не в пространстве, а во времени… Эх, если бы знать какой сейчас год на самом деле…
При всей простоте, неизменном добродушии и непосредственности аборигенов, Майклу не удаётся постичь их главную загадку – загадку молодости.
Странно то, что у них рождаются дети, но почему-то никто не умирает… Тут даже нельзя сказать, что у них не умирают старики, потому что стариков у них просто нет. Но куда, спрашивается, исчезают «лишние» люди? Ведь если сделать фантастическое допущение, что эти люди бессмертны, то их племя уже давно заселило бы все джунгли…
Однако ответов на это нет. И дело тут даже ни в том, что от Майкла что-то скрывается. Этих ответов нет и в голове аборигенов. Люди и сами не знают, почему так устроено. Они всего лишь живут, как у них получается, и этого им достаточно. У Майкла невольно возникает такой образ: вот есть большой внешне яркий, но, по сути, мрачноватый мир, потому что всё в нём движется в одну сторону – от рождения к смерти. Но, в этом мрачноватом мире есть одна узкая, светлая дорожка, полоска, где законы общего мира не действуют! Для чего эта дорожка нужна? Трудно сказать… Может быть, это сам Создатель оставил её для себя. Для того чтобы наблюдая за миром, спокойно прогуливаться туда – обратно по времени. Ну, а то, что какие-то люди догадались жить на ней, так пусть живут. Они ведь не мешают. Создатель бестелесен и проходит незаметно. Вот и прижились люди на этой тропинке Создателя, которая столь естественна для них, что вряд ли стоит о ней задумываться. Что ж, понять их бездумность не трудно – у главного, основного мира куда больше причин, страстей и страхов, чтобы биться над вопросами жизни и смерти…
Впрочем, Создатель Создателем, но Майклу остаётся непонятным и то, какому конкретному божеству, каким конкретным высшим силам поклоняется племя? Никаких признаков обожествления той или иной категории, обнаружить не удаётся. Пожалуй, тут возможны лишь два предположения: либо этой категории нет вовсе (что просто нонсенс для почти что первобытной цивилизации), либо эта божественная категория так органично растворена в самой жизни и обиходе племени, что постороннему глазу не заметна.
Самое же невыносимое для Майкла – это отчуждённость Лаумы. Они много времени проводят вместе, гуляют по берегу, собирают съедобные растения, готовят пищу, понимая друг друга с полу-жеста. Но всё это вроде как на одном месте! Проходит уже почти три года, а Лаума не позволяет и пальцем коснуться себя. Она, конечно же, видит, как Майкл плавится от любви, но своим чувством ответить не может. Лицо Лаумы всегда говорит одно и то же разочарованное: «Чужак…» Чего только не делает Майкл, привлекая её внимание. Поёт ей лучшие песни из тех, что поются в его мире, но она лишь смеётся над ними. Танцует, как танцуют в его мире и Лаума валится на траву от хохота. Увы, песни танцы её племени совсем иные…
Уже не зная, что предпринять, Майкл плетёт для неё из травы и бамбука различные корзиночки, шлёпанцы и коврики. И уже не знает, как измудриться ещё.
Племя живёт на берегу небольшой реки, очевидно притоке Большой реки. Река кипит рыбой, но рыбу они не ловят. Однажды, когда Майкл и Лаума сидят на берегу, наблюдая за прыжками больших красных рыбин, Майкл, вспомнив свой дом и родителей, впервые за всё время спрашивает себя о том, зачем он здесь? Зачем ему эта богиня, которую даже при самом счастливом ходе событий, не возьмёшь в большой мир? Хотя какой уж тут «счастливый ход событий…» Лаума, похоже, так и останется недоступной... И это отчаяние, смешанное с воспоминанием о маме, заставляет Майкла вспомнить и запеть её песню. И тут-то он впервые замечает, как серьёзно слушает его девушка. Она смотрит, словно, наконец-то, узнавая его. «Ты сегодня новый», – говорит она лицом и как будто уходит в его голос. Майкл, боясь спугнуть момент, закрывает глаза, чтобы ещё глубже быть в чувстве. И это ему удаётся. Из закрытых глаз выкатываются слезинки. И тут происходит нечто потрясающее. Майкл чувствует, как к его лицу приближается лицо Лаумы. Оно уже совсем близко, уже слышно её свежее, молочное дыхание. И Майклу кажется, что сама его жизнь становится объёмней, на несколько порядков гуще и насыщенней. Постоянный гомон птиц со всем их свистом и щёлканьем превращается в длинный гром. Запахи трав и цветов становятся тягучим бальзамом, вливающимся в ноздри и грудь. Что же будет сейчас? Что?! Майклу хочется немногого – ему будет достаточно одного её прикосновения пальцем. Но Лаума делает то, чего нельзя было и вообразить. Она вдруг подхватывает языком одну из его слезинок. А это уже не просто прикосновение. Это её откровенное, интимное действие, кажется, сразу на всю ширину распахивает двери их чувств. На мгновение Майкл даже пугается происходящему с ним. Внутри его такая буря, которая, кажется, разорвёт само сердце. Так вот какова энергетика женщин этого мира! Или, пожалуй, лишь какая-то малая крупинка её. Какова же эта сила вся? Неужели она будет доступна ему?!
Майкл уже не поёт. Не может. Он лишь остолбенело смотрит на Лауму. И в мире теперь лишь тишина и покой. Мир стоит. В нём нет запахов, нет звуков. Лаума медленно возвращается в свою прежнюю позу. На её смуглом прекрасном лице умиротворение тихой божественной улыбки. «Как хорошо…», – говорит её лицо. Потом Лаума поднимается и уходит в селение. Майкл не способен даже встать.
…В эту ночь у Майкла нет сна. Лицо горит, душа трещит от переполненности. Майкл мечется по жилищу, но всюду только стены и стены. Вот она надежда! Её сердце дрогнуло, пошло навстречу! Остаётся лишь как-то закрепить это движение, не упустить удачу. Спасибо тебе, мама, твоя песня помогла. Но что тут можно сделать ещё? Как в таких случаях поступал его отец? И тут-то Майкл даже садится от неожиданной и простой идеи – цветы! Конечно цветы! Странно, что делая Лауме маленькие подарочки, он не додумался до главного подарка всех женщин – букета цветов! Впрочем, это и понятно. Цветы здесь всюду. Они так органичны здесь, что уже просто не замечаются…
И всё-таки, какой же он недотёпа! Да ведь об этом свойстве цветов знает каждый мужчина цивилизованного мира. Ну, а чем принципиально отличаются женщины большого мира от женщин этого племени?! Внимание дорого всюду и всем! Да, цветы здесь всюду, но и внимание – оно всюду внимание!
Майкл с трудом дожидается рассвета, а потом уходит на окраину селения, чтобы составить там самый роскошный букет – букет всем букетам мира! Это, казалось бы, простое дело занимает у него часа два. Майкл пробудет и одно сочетание цветов и другое. Для него это будет очень решительный шаг и осечки быть не должно. Надо собрать всё своё терпение и самообладание, подобрав цветы самым тщательным образом.
И потом, когда он, торжественно держа букет перед собой, идёт по селению, то видит какой-то просто невероятный эффект, производимый на каждого встреченного человека. Люди, даже видя его издали, опускаются на землю или роняют из рук то, что в них было. Эх, наивный, нецивилизованный народ, даже не ценящий красоту вокруг себя! Вот вам мой урок!
Приближаясь к дому Олуна, Майкл прячет букет за спину. Подарок должен быть сюрпризом.
И Лаума выходит ему навстречу. О, небеса, сегодня у неё и в самом деле приветливое лицо, и вместо прежней отчуждённости на нём: «Это ты!» За минувшую ночь что-то произошло и с ней. Как долго ждал он этих изменений в любимой девушке!
Уже совсем приблизившись к ней, Майкл, наконец, очень красивым, как ему кажется, жестом достаёт из-за спины и протягивает ей свой самый чудесный и изысканный из всех букетов…
Лаума, застыв, смотрит на цветы, лицо её бледнеет. «Враг, варвар!» – вдруг почти кричит её лицо. «Нет! Нет! Я люблю тебя!» – ничего не понимая, отвечает ей Майкл. Но она вдруг совсем некрасиво, мешком валится в пыль у порога. Что это?! Обморок!? Разве им знакомы и обмороки? Такого нельзя было ожидать. Руки Майкла разжимаются, цветы рассыпаются по земле. Он бросается к Лауме, пытается приподнять её голову, чувствуя от прикосновения к ней даже какое-то странное покалывание или жжение в ладонях. И вдруг какой-то невероятной силой Майкл, будто жалкий беспомощный котёнок, оказывается отброшенным метра на два от жилища. А над Лаумой склоняется её отец. Он-то и отшвырнул пришельца.
Майкл потрясён. Что происходит?! Олун почитает его все три года, внимательно слушает все его истории и даже поощряет дружбу с дочерью. Как же так? Отчего вдруг такая жёсткость и презрение?
Лаума, наконец, приходит в себя. Женщины, оказавшиеся рядом, уводят её в жилище. Олун поворачивается в сторону чужака. Его взгляд тяжёл и угрожающ. «Иди к себе и жди!» – сообщает он без слов.
Майкл побито плетётся домой, видя по пути, что прежней приветливости людей к нему, как не бывало. Теперь они отворачиваются от него, а кое-кто даже плачет. Майкл в полной растерянности. Что случилось? В чём его вина? Чего ждать ему дальше?
Ожидание продолжаются двое суток. Только пищу ему уже не приносят. За водой к реке он ходит сам. Селение же, будто в трауре. Детям, судя по всему, запрещено играть. То из одной хижины, то из другой слышится плач. На протяжении трёх лет Майкл не видел ничего подобного. От чего они страдают? Что оплакивают? И от всех этих странностей селение кажется почти что сумасшедшим. Кроме того, по каким-то отдельным деталям – по сворачиваемым коврикам, по упаковываемой посуде – Майкл замечает, что племя собирается покинуть это место.
На третий день, уже утомлённый ожиданием, Майкл засыпает днём и просыпается после полудня от голосов людей рядом с жилищем, вплетаемых в неумолчный гомон птиц и стрёкот насекомых. Майкл испуганно вскакивает и выходит наружу. Яркое солнце бьёт в глаза. Перед жилищем ряд высоких мужчин, можно было бы сказать, воинов, если бы только у них были воины. Сегодня их высокий рост и физическая мощь заставляет Майкла похолодеть. Впереди всех стоит вождь. И лицо вождя, и лица всех других мужчин угрюмы и заплаканы. В руках одного человека Майкл замечает длинный бамбуковый шест, в руках другого нечто похожее на гамак. В руках третьего – верёвка. Все эти предметы явно не предвещают ничего хорошего. Что же делать? Бежать? Но куда здесь убежишь?
Сначала вождь смотрит вверх. «Мы думали, что ты ангел, что ты прислан свыше», – говорит его лицо. Потом взгляд Олуна, опустившись, опирается в землю: «Но ты враг, ты презренный варвар…»
– Ты глубоко оскорбил наш род – Род Цветов, – добавляет вождь словами. – Ты убил часть общей души наших предков. Закрой глаза…
Стоя с закрытыми глазами, Майкл невольно вспоминает другой недавний момент, когда он с закрытыми глазами пел песню мамы. Как потрясло его тогда то, что сделала Лаума. Где она? Знает ли она, что сейчас с ним будет сделано? Не спасёт ли его? Впрочем, для неё он тоже враг…
Его глаза закрывает повязкой. Потом связывают руки. Но всё это делается не жёстко. Никакого умения в этом у людей, не знающих ненависти, зависти, жестокости, нет. Руки этих сильных мужчин умеют строить жилища, копать съедобные коренья, собирать пищу в джунглях, ласкать своих прекрасных женщин, гладить головки детей. Но они не умеют держать копьё, стрелять из лука и вязать верёвки на руках пленника. Сейчас они просто вынуждены это делать. Их заставляет необходимость.
Наконец-то неумело связанного Майкла поднимают и укладывают в гамак, видимо, уже висящий на бамбуковом шесте, который держится на плечах людей.
– Вперёд! – произносит вождь Олун.
И Майкл чувствует, что люди, двое из которых несут его, срываются с места. Бегут они очень быстро, их бег ритмичен шаг в шаг. Единственно, что удаётся как-то вычислить Майклу, несут они его на разных плечах. Если у переднего бегуна шест находится на левом плече, то у заднего на правом. Это, скорее всего, для того, чтобы даже на узкой тропинке оба бегуна видели куда наступать. Поклажа их, разумеется, не легка, и через какие-то равные промежутки времени, прямо в движении шест оказывается на плечах других людей.
Останавливаются они лишь где-то часов через шесть стремительного, сумасшедшего бега. Майклу развязывают глаза и руки, позволяют оправиться, дают воду и пищу, которые несут с собой другие люди. Через шесть часов стремительного бега на лицах аборигенов нет и следа усталости. Пожалуй, он, качающийся в гамаке, устал больше их. Но куда его несут? Для того чтобы убить где-то подальше от селения? Но зачем завязывать глаза, если он уже и так обречён? Скорее всего, они намерены его отпустить, но так чтобы он не запомнил дороги назад. За всё три года жизни в племени Майкл не видел у них какого-либо оружия, не видел даже палки, предназначенной для того, чтобы ударить кого-нибудь. Зверей они не убивали. Почему-то не нападали на них и звери. В племени вообще не было охотников и воинов. И окажись где-то по соседству с ними любое воинственное племя, то Род Цветов стал бы их жертвой. Именно поэтому у этих людей лишь один способ защиты – это недоступность и оторванность от всех.
Майкл смотрит на тех, с кем ещё вчера дружелюбно общался, кого знает по именам. Но сегодня все они, как будто, уже не знают его. Сегодня он для них чужак, поклажа, предмет. На него не смотрят, к нему никак не обращаются. Однако один из мужчин внимательно осматривает его руки, где были верёвки, и, обернувшись к товарищам, показывает красные полосы на запястьях Майкла. На всех лицах сочувствие. Мужчины без слов соглашаются вязать его ещё слабее. Тот же мужчина просит Майкла встать, осматривает его спину и, обнаружив, там небольшую потёртость от верёвки гамака, смазывает это место чем-то жирным и ароматным. И это внимание настолько естественно и просто, что Майкл едва сдерживается, чтобы не расплакаться от растроганности и такой щемящей признательности, что, кажется, пожелай они сейчас убить его, то и смерть от их рук он принял бы без всякого страха.
Весть этот странный путь занимает пять суток. На шестые сутки – остановка, нарушающая уже привычный ритм движения. Майкл ощущает свежесть близкой воды. Ему снова развязывают глаза, руки же ему не завязывали двое суток, убедившись, что он не снимает повязку. Майкл протирает глаза и в самом деле обнаруживает себя на берегу большой, полноводной реки. Кажется, это и есть Большая Река. На берегу, у самой воды лодка из коры, рядом с которой лежит ещё один бамбуковый шест. Людей здесь ещё больше. Оказывается, это другая группа, которая впереди их принесла лодку.
Никакого прощания нет. В лодку тут же загружается пища. Майкл, уже понимая всё, влезает в лодку сам. Кто-то вкладывает ему в руки то, что он уже никак не ожидал увидеть – карту из его вертолёта. Лёгкий толчок в корму, и вот уже лодка качается на речных волнах. Удобнее устроившись на сиденье, Майкл оборачивается, чтобы бросить прощальный взгляд на этих абсолютно красивых людей, но зелёный берег уже пуст, и Майкл даже не может понять, откуда именно он отплыл. Никто не провожает его взглядом, никто не смотрит вслед. Никому он тут не нужен, от чего на душе абсолютная пустота. Люди, для которых быстрый бег является таким же простым и естественным способом передвижения, как для людей большого мира ходьба, уже несутся к себе домой…
На этом удивительная история Майкла Баффета заканчивается… Надеюсь, что изложена она довольно связно, но знали бы вы сколько уточнений потребовалось мне, для того, чтобы придать ей форму, удобную для чтения. И всё же у меня остался один вопрос, ставший главным и для меня.
– Майкл, – спросил я, уже завершая переписку, – но удалось ли тебе всё-таки понять секрет их молодости?
– Я думал, что ты догадался об этом и сам, – ответил Майкл. – Пока я был среди них, я был склонен считать, что этот секрет в их невероятном физическом совершенстве. Но после того как меня изгнали из этого Рая, я понял, что причина тут в их внутренней сути. Задумайся: ведь эти люди совершенны настолько, что даже не рвут и не дарят цветов.
– Но ведь эта такая мелочь, – усомнился я в ответном письме, – так ли это важно?
– Какая же это мелочь? Даря цветы, мы почему-то называем их живыми, не понимая того, что дарятся они уже не живыми, а мёртвыми… Но ведь это лишь одна деталь духовного совершенства. А сколько есть ещё таких деталей, которых даже не видим и не понимаем мы – крепалуки, люди с кожей носорога на лице, но видят и понимают совершенные люди…
Послесловие. Спасибо Майклу Баффету, рассказавшему эту историю. Впрочем, возможно, он вовсе и не Майкл Баффет, а просто назвался так, запутывая меня. А, может быть, этой истории не было и вовсе, и человек, назвавшийся Майклом Баффетом, просто выдумал её. А может быть и такое, что всю эту историю вместе с этим странным героем Майклом Баффетом придумал я… Ведь моим главным условием было – запутать вас…
Комментарии
---
Паучок тот был не прост, у него по мухам пост..)