Ходорковский почти ничего не знает о сегежанах, сегежане почти ничего — о нем.
Обозреватель «Новой» Зоя Ерошок отправилась в Сегежу с Борисом Моисеевичем и Мариной Филипповной Ходорковскими.
«Это не объект. Это мама»
Час ночи. Ленинградский вокзал. Поезд № 16. Москва — Мурманск. В Сегеже будем в полдесятого вечера.
Утром сажусь у окна в предвкушении дивных красот. И вначале, да, деревья в солнечном свете, восторг и умиление. Но вскоре понимаю: оптический обман. Красивого леса меньше, чем срубленных и брошенных деревьев. И какие-то сплошь и рядом вдоль железнодорожного полотна дикие помойки. Причем мусор не вчерашний, не позавчерашний — вековой.
Заглядывает с чашкой кофе Борис Моисеевич. Говорит удивленно: «Вот почти сутки добираемся из Москвы, а потом с сыном только через стекло по телефону общаемся. Никак не пойму, чего они боятся? Трубка одна, а нас с матерью двое, пока я говорю с ним, она не слышит, что он мне отвечает, когда она трубку берет — я его не слышу. И дело ведь не только в нашем сыне — это ж со всеми так».
Вернувшись в Москву, решила узнать, по инструкциям какого года (века) это стекло, трубки? И почему? Чем мотивировано? Оказалось, в открытом доступе таких инструкций нет. Секрет. Высокая тайна.
Двадцатиминутная остановка в Петрозаводске. Марина Филипповна говорит: «Здесь очень вкусное мороженое — пойдем попробуем». И рассказывает: «В последний приезд к Мише давала на этом перроне интервью местным тележурналистам. И вдруг подходят люди в форме и говорят: здесь — нельзя. Почему нельзя? Это — секретный объект. Какой, какой объект? Оказывается, мы разговаривали на фоне вот этого поезда, который возил в блокадный Ленинград продовольствие, а теперь, видите, стал памятником, люди его фотографируют, дети по нему лазают, всем можно, а мне даже подходить нельзя…»
И мы, смеясь, вспоминаем, как выходила Марина Филипповна из Краснокаменского лагеря, и также ее фотографировали журналисты, и тоже люди в форме, отгоняя их, говорили: «Нельзя! Не положено! Это объект!» А адвокат Наташа Терехова сказала строго: «Это не объект. Это мама».
Накануне нашей поездки в Сегежу говорили с Мариной Филипповной по телефону, тихо-мирно обсуждали, какая там погода, что с собой брать, что надевать, а на другой день — бац! — в прессе поднялся страшный шум по поводу третьего дела Ходорковского. Я боялась опять позвонить, но когда все-таки позвонила, Марина Филипповна спокойно и выдержанно сказала: «Зачем СМИ такую волну гонят? Зачем нагнетают? Наоборот, надо писать: третьего дела не может быть». И — через паузу: «Не должно быть». И — засмеявшись: «А то третье дело, третье дело… Не хочешь, а сделаешь…»
Господи, у нее еще хватает сил на шутки!
Ходорковский только по краю и ходит
Сегежа в переводе с карельского «светлый, чистый». Городок и вправду чистый. На вид — совсем советский. Ну а каким ему быть? Вырос перед войной вокруг целлюлозно-бумажного комбината (ЦБК) и статус города получил в 1943 году.
Городок хоть и маленький, но длинный и разбросанный, поэтому на встречу со своим гидом Маргаритой Яковлевной Малинкиной беру такси.
Такси по городу стоит 60 рублей. Хоть целый день катайся — 60 рублей. Спрашиваю таксиста, часто ли сами местные жители берут такси. «Когда им на ЦБК зарплату платят — тогда и берут», — мрачно отвечает таксист. «А зарплату им регулярно платят?» — «Иногда платят». И добавляет: «Раньше на ЦБК десять тысяч человек работало, треть города. А теперь — меньше двух тысяч».
Маргарите Яковлевне Малинкиной — семьдесят лет. У нее трое детей, семеро внуков и трое правнуков (и еще один правнук вот-вот должен появиться). С шестнадцати лет Маргарита Яковлевна работала на ЦБК. И там же, в те же свои шестнадцать, научилась играть в бильярд. И сегодня играет, да так классно, что обыгрывает здоровых молодых мужиков на сегежских турнирах. Маргарита Яковлевна бодра, общительна, ни на что не жалуется, водит меня по городу, знакомит со всеми. Рассказывает о себе: «Я — не одна. У меня есть друг. Мужчина. Ему восемьдесят пять лет. Но он хорошо выглядит. И поет в хоре ветеранов. Вот сейчас он на репетиции».
…Еще недавно эта библиотека называлась детской, а теперь — для семейного чтения. Пять тысяч читателей, пятьдесят тысяч книг. День будний и летний, а в библиотеке людно. И дети, и взрослые.
Что читают в Сегеже? Дети — свои книжки, такие тоненькие, их называют «лапша». Книжки все очень старые, потрепанные. А взрослые читают детективы, фэнтези, женские романы.
«Выживаем в основном за счет «даренок». Вот нам только в этом году в январе 135 книг подарили, в феврале — 200», — говорит Наталья Ивановна Павлюченкова, завбиблиотекой.
Я спрашиваю, что люди в городе говорят о Ходорковском. Наталья Ивановна молча встает, уходит и возвращается с книгой «Дело Ходорковского»: «Вот видите — на эту книжку очередь стоит».
Я взяла с собой в дорогу книгу «Тюрьма и воля» Михаила Ходорковского и Натальи Геворкян. Обещаю завтра подарить ее этой библиотеке. Когда на другой день прихожу с книгой, Наталья Ивановна говорит: «Ой, на нее уже со вчерашнего дня такая очередь выстроилась, я только заикнулась, что вы подарите…»
Вечером рассказываю об этом за ужином в гостинице, я еще побывала в центральной (взрослой) библиотеке, там тоже много людей было средь бела дня, и читателей еще больше, десять тысяч, и фонд семьдесят тысяч книг, но почти все — тоже старые и рассыпаются, а книжного магазина в Сегеже нет ни одного.
Марина Филипповна, выслушав меня: «Дайте мне, пожалуйста, адреса этих библиотек, я им книги буду высылать». А адвокат Лена Левина говорит: «А я им уже огромную сумку книг от Михаила Борисовича отвезла зимой». — «Как? — удивляюсь я. — Они мне ничего не говорили!» — «Так я не говорила, от кого, — смеется Лена. — Просто принесла и оставила». А, так это те «даренки»… Кстати, книгу «Дело Ходорковского» Лена не передавала, она в библиотеку каким-то своим ходом пришла.
Власть ругают здесь все. Особенно местную. Но как-то больше по привычке, вяло. О Путине не говорят вообще. И не потому, что боятся. Просто махнули рукой: «Ой, не до него!»
А страха, кстати, в Сегеже нет совсем. Ни перед кем. Разве что только перед самой жизнью.
Как и в Краснокаменске семь лет назад, я всем и каждому говорю, что приехала в их город по поводу Ходорковского, но я приехала и уехала, а они остались, поэтому не обижусь, если со мной или вообще не будут говорить, или не станут называть свои фамилии, или укажут — это для печати, а это не для печати, — и вот ни в Краснокаменске, ни в Сегеже ни один человек не отказался со мной говорить, и все называли свои фамилии: «А чего нам бояться? Куда уж дальше нас заслать? И так край земли».
Краснокаменск — один край, Сегежа — другой край. Ходорковский только по краю и ходит.
«Наша бумага бомбила врага»
Беломоро-Балтийский канал поднял уровень Выгозера на шесть метров. И сорок две деревни, семьсот хозяйств и более двух тысяч построек перестали существовать. И это до всякого еще ГУЛАГа. А куда делись те местные люди? Никто не знает.
4-е Надвоицкое отделение Белбалтлага было одно из самых крупных и насчитывало 17 лагпунктов, в том числе и в Сегеже. Заключенных — двадцать тысяч человек. Всего на строительстве комбината работали восемь тысяч зэков, в том числе и полторы тысячи женщин («членов семей изменников Родины»).
Здесь сидела мама Юлия Кима — Нина Всесвятская. Отсюда она писала стихи для своих детей — Юлия и Алины.
Зимой 1941 года линия фронта проходила в 70 километрах от Сегежи. Но в саму Сегежу немцев так и не пустили. Оборудование Сегежского комбината демонтировали и эвакуировали на Урал. А ремонтно-механическая часть комбината стала военным заводом. Продукция: минометы, мины, автоматы. Из бумаги (влагонепроницаемой) для фронта изготавливаются палатки, плащ-палатки, санитарные сумки, кобуры для пистолетов и даже целлюлозные оболочки для авиабомб. (Все это можно увидеть в местном музейном центре, «живьем» или в виде фотографий. Молодая экскурсовод Юля Гарост, рассказывая детям о войне, говорит с гордостью: «Наша бумага бомбила врага».)
«У нас молодежь усталая»
Местная телерадиокомпания ООО «ТВ-Контакт». Три грации — Евгения Исакова, Татьяна Леонтьева, Олеся Баранова. Молодые, свободные, независимые. А главное, очень увлечены своей работой и переживают за город.
Таня — корреспондент, Женя — менеджер, Олеся — оператор.
Я узнаю, что Сегежа — город танцующий; в местном ДК дети учатся танцевать хип-хоп, модерн, джаз-модерн, брейкданс, потом на улицах и площадях и даже на площадке у вокзала устраивают конкурсы, фестивали, соревнования; танец начинается внезапно, ребята выходят по одному, один, еще один, еще — и так до пятидесяти человек собирается; но это или совсем малявочки, трех-четырехлетки, или школьники; а дальше обрыв, и активничают потом уже только пенсионеры, причем такие, кому хорошо за семьдесят; они-то и в группы «Здоровье» записываются, «скандинавской ходьбой» занимаются, в бассейнах плавают, бабульки на лыжах бегают, дедульки в хоре поют, а вот у молодежи — все как-то серо.
«У нас молодежь усталая, — говорит Таня Леонтьева, — и с каждым поколением все более усталая, наши двадцатилетние устают больше, чем мы, тридцатилетние».
В Сегеже живет две молодежи. Одна день и ночь работает, крутится, семья, дети, пособие на ребенка 200 рублей в месяц как издевательство, с детсадами проблемы, еще замуж не вышла, а уже надо в очередь на место в детсадике встать, в два ночи ложишься, в шесть утра встаешь, денег катастрофически не хватает, при зарплате 10—15 тысяч рублей в месяц за коммунальные услуги надо платить 8—9 тысяч, наваливается тоска, а тут тебе уже говорят про «бальзаковский возраст», и ты свои 30—35 лет воспринимаешь как абсолютную и безнадежную старость.
А другая молодежь совсем другая, ей вообще ничего не надо, она не хочет ни учиться, ни работать, только погулять: а за какие, спрашивается, шиши? Сидят на шее родителей или бабушек-дедушек (тех самых — см. выше — активных).
Моцарт родился в Сегеже
В Сегеже родился Геннадий Шпаликов. Поэт, сценарист, кинорежиссер.
Моцартом оттепели называли его коллеги, мелодией и звуком шестидесятых. Сценарий и песни к фильмам «Мне двадцать лет», «Я родом из детства», «Долгая счастливая жизнь» (режиссер), «Ты и я», «Я шагаю по Москве», «Подранки», «И жизнь, и слезы, и любовь…», «Военно-полевой роман»… Невозможное обаяние, запредельный талант, гитара через плечо; когда стихи не печатали — он их дарил, песни на его стихи звучали в картинах других режиссеров, имя автора забывали, а песни становились просто студенческими, просто народными.
Потом замучили цензура, бытовая неустроенность, одиночество. Белла Ахмадулина сказала о нем: человек без кожи. В 1974-м покончил с собой.
Родился в тридцать седьмом. В тридцать семь лет ушел из жизни. И ровно через тридцать семь лет на здании сегежской центральной библиотеки и музейного центра Геннадию Шпаликову установили памятную доску. (Дом, где он родился, не сохранился.)
Про доску это Галина Петровна Змеева, директор музейного центра, придумала, она же и осуществила. Папа Шпаликова (погиб на фронте) был военным инженером, строил целлюлозно-бумажный комбинат. Работал ли Федор Григорьевич Шпаликов в структуре НКВД — точных данных нет, но скорей всего, да, потому что ЦБК — это была лагерная стройка.
Будущему Моцарту было два с половиной года, когда его увезли из Сегежи, больше он сюда никогда не возвращался, осталась одна-единственная строка в автобиографии: «Я родился в Сегеже». Но за эту строчку здесь и ухватились («Он нами не гордился, а мы им гордимся»).
«Эскиз памятной доски стоил пять тысяч рублей. Денег таких у меня не было, я пришла к главе администрации, он сказал, что да, надо делать, но бюджет был уже сверстан, и депутаты просто сбросились, — рассказывает Галина Петровна. — А чтобы изготовить саму доску и привезти ее из Кондопоги, потребовалось двадцать тысяч рублей». И — робко: «Помогла «Единая Россия».
Мне кажется, я и бровью не повела при этих словах. Но хорошо ж я о себе подумала…
«Да нам все равно уже было — хоть от черта лысого могли б деньги взять», — смущается Галина Петровна. Респект «Единой России» за Шпаликова, респект. А Галина Петровна: «Вот, смотрите, платежка от Петрозаводского отделения «Единой России», Шпаликов у них по линии патриотического воспитания проходил».
Впрочем, чего я дергаюсь? Лично у меня Геннадий Шпаликов вызывает самый острый приступ патриотизма. Так почему с другими не может происходить то же самое? Может. Вот пример про местный кооператив «Маяк», который должен был за хорошие деньги устанавливать памятную доску.
«Знаете, это фирма, которая у нас решетки, двери изготавливает, — продолжает свой рассказ Галина Петровна. — Они нам если что-то делают, мы им потом из-за своего безденежья годами должны. Но все равно к ним обратились. Так они установили доску абсолютно бесплатно, сказали, за честь сочли».
О чем еще говорят в городе?
О том, что единственный на всю округу был здесь фермер, но в прошлом году пришла беда: вспышка африканской чумки, и сожгли целиком и полностью всех его свиней, и у кого они хоть в одном экземпляре были — тоже; тот фермер очень был печален, весь черный от горя ходил, потом чуть-чуть на клубнике поднялся, а вообще-то черт знает что творится, по стране 650 тысяч фермеров бросают свои хозяйства, это ж что за жизнь такая пошла, и вот у нас, в Сегеже, зайдешь на рынок: ни зелени, ни помидоров…
О том, что пожары идут страшные, их гасят, а лес горит и горит, две тысячи гектаров леса уже сгорело, и вырубают лес, и бросают тут же, как никому не нужный; при этом дрова закупаются в Финляндии, и мебель продается финская.
О том, что вообще Карелию жалко, какой мог бы быть благодатный край, половина Сегежского района — это лес, треть — озера и реки, а воздух отравлен напрочь тем же целлюлозно-бумажным комбинатом; «белье вывесишь — через час оно черное» (Маргарита Яковлевна Малинкина); «бывает, что дышать невозможно, ночью просыпаюсь, как будто меня душат» (Таня Леонтьева); «я приезжаю в Петрозаводск, включаю воду в кране и смотрю зачарованно — вода светлая, чистая, а у нас грязная вода и воняет» (Олеся Баранова).
О том, что в семнадцати километрах от Сегежи — алюминиевый завод, так это еще пострашнее ЦБК будет, люди там через час работы черными становятся, куча разных болезней, к сорока годам уже старики.
Из разговоров о Михаиле Ходорковском
«Два мужских мужчины нас прославили — Шпаликов и Ходорковский».
«Молодежь у нас много о Ходорковском не говорит. Процентов тридцать вообще не знают, кто он такой. Но благодаря Ходорковскому Сегежу уже не путают с Кореей. Да, да, когда мы были маленькие и приезжали куда-то на лето в пионерлагеря, нас спрашивали: Сегежа — это где? Корея? Странно, вы на корейцев не похожи». (Женя Исакова)
«Раньше мы часто ездили в колонию, где сейчас сидит Ходорковский. Снимать сюжеты, с тематическими вечерами. А за эти два года, что он там сидит, нас ни разу туда не пустили. Особо секретный объект». (Это мне — независимо друг от друга — и в музее сказали, и в библиотеке, и в телерадиокомпании.)
«У нас никто по его поводу не злорадствует. Грех это».
«Мы маму его по телевизору, нашему, местному, видели. Она хорошо держится, с достоинством. Красивая очень. Но видно, что ей больно. И про него видно, что он умный». (центральная библиотека)
«Я так притерпелся к этой жизни…»
Ночь перед свиданием с сыном Марина Филипповна не спит совсем. Переживает. Но никогда не показывает это.
Рассказывает о свидании немногословно, но с фактами, подробностями, она сама знает, что нужно журналистам. (Я говорю: «Расскажите, что можно», а она: «Да все можно!»)
«Выглядит Миша лучше, чем в прошлый раз. Загорел. Чуть-чуть поправился. На вопросы о быте он отвечает одно: все нормально, я как все. И вообще не разрешает задавать вопросы о быте.
Говорили о семейных делах, о детях. Он сказал: «Я так притерпелся к этой жизни, что она меня не напрягает. Напрягает лишь то, что мальчишкам-близнецам уже по 14 лет, а я руку к их воспитанию так и не приложил».
Прессу читает. Каждый день. И книжки читает. Говорит, что читать успевает, но мало. Он ведь работает. Все дни недели, кроме воскресенья, с утра до вечера. Делает скоросшиватели. В Краснокаменске варежки шил, а здесь скоросшиватели.
О возможности своего третьего дела: «Все зависит от одного человека. А что у него в голове — никто не знает».
Как пройдет сегодняшний день, 26 июня 2013 года, у Михаила Ходорковского — никто не знает. А завтра, 27 июня, ему должны дать свидание с женой и детьми. Это не в честь дня рождения, просто так по графику вышло. (Свидание с родителями — раз в два месяца, четыре часа, через стекло, по телефону. А с женой — три дня раз в три месяца. Без стекла.)
Мы уезжаем из Сегежи, а адвокат Лена Левина остается, у нее еще здесь много работы.
«Привет передавайте моему ребенку», — говорит она Марине Филипповне о своем сыне-школьнике. «А ты — моему», — улыбается Марина Филипповна.
После Сегежи
Михаил Борисович!
Мои заметки о Сегеже очень субъективные и приблизительные, это все — краешком глаза…
Но мне понравился город и люди в нем. Они живут трудно и грустно. И не умеют стойко переносить несчастья других. Свои переносят. А другим — сочувствуют.
Они совсем не забиты и не безропотны. Вот, например, в городе много бродячих собак. Но уничтожения их никто не требует. Кормят, берут к себе домой, пристраивают к друзьям или в другие города. Кстати, Борис Моисеевич в Сегеже постоянно кормит бездомных собак.
Не знаю, может, то, что я написала здесь, и не очень веселые картинки, но фальшивый оптимизм — это еще хуже. И мне кажется, что что-то в людях зреет, и это как в танце, который начинается внезапно, как бы вдруг, а потом к одному, что выходит на площадь, присоединяется другой, потом еще один, и еще один, и еще…
Я верю, что один человек — это очень много. Вот Вы у нас один такой — и это, поверьте, очень много. И другие подтягиваются, и подтянутся, и станут вровень. Я не тюрьму имею в виду.
«Маме — терпения», — сказала мне, прощаясь, директор центральной библиотеки Любовь Михайловна Ригоева. И поклонилась.
Терпение у Ваших родителей есть. Теперь бы дождаться Вас.
С днем рождения!
Будьте непременно здоровы.
И спасибо за пример.
«Ты смог выстроить в тюрьме и лагере структуру внутренней свободы…»
Поздравления Михаилу Ходорковскому!
Сегодня хочется говорить не о том, как наказать тех, кто в этом виновен, и надеяться, что придут времена, когда виноватые сами сядут в тюрьму и проведут там такой же срок… Нет, очень хочется, чтобы Михаил Ходорковский еще успел много сделать. Это мощная личность, харизматическая. Он так нужен этой стране! Такие люди — это же на вес золота!
Я желаю только одного: свободы и здоровья!
Лия АХЕДЖАКОВА
Многоуважаемый Михаил Борисович! Дорогой Миша!
Ты написал в своей книге: «Я понимаю, есть большая вероятность, что я никогда не выйду на свободу. Поэтому так важны для меня вопросы: что обо мне будут говорить мои дети? Зачем я живу?» Трудно читать эти слова без волнения. По моему мнению, то, что ты пишешь о «долгах, которые надо вернуть», о чести, о любви к России, — все это должно быть выбито на российском граните. Ты смог выстроить в тюрьме и лагере структуру внутренней свободы, и только от тебя зависит, потеряешь ты ее или сохранишь. А твои преследователи — это непосредственные наследники тех, кто травил лучших из россиян, они как скорпионы, как ядовитые змеи. Это плохие люди.
При этом ты не радикал — не думаешь о мести, нет у тебя ни ненависти, ни презрения. Поэтому такой силой наполнены твои слова: «Я мог не замечать либо убеждать самого себя не замечать того, что происходит вокруг и проявлять… моральную эластичность. Но если кто-то тычет тебя лицом в дерьмо, трудно этого не замечать».
В каком-то интервью тебя спрашивали об отношении к религии — ты от ответа уклонился. Ксендз Тишнер, покойный католический священник и философ, наверняка сказал бы: неизвестно, верит ли Михаил Ходорковский в Господа Бога, но наверняка Господь Бог верит в душу Ходорковского.
«Правда там, — говорил Збигнев Херберт, великий польский поэт, — где есть противоречие». Ты, Миша, представляешь собой совершенное противоречие. Такого жизненного пути — от комсомольца до миллиардера и от миллиардера до многолетнего политического узника, который стал совестью непокоренной России, — не прошел, кажется, ни один христианский святой.
Я не знаю, какое будущее ждет Россию и тебя лично. Как неисправимый антисоветский русофил я — оптимист. Я согласен с твоим диагнозом: путинизм архаичен, это система стагнации. Я думаю, Россию ждет тернистый путь к демократии, так же, как тернистым был путь к демократии западных стран. Не верю, чтобы твоя роль ограничилась лишь непрошенными советами будущим реформаторам. Твой проект наверняка станет предметом многих важных дискуссий. Ты — один из тех людей, которые изменяют мир, вместо того чтобы к нему приспосабливаться. Поэтому я уверен, что ты уже вступил в пантеон наиболее выдающихся личностей всей российской истории. Счастлив тот народ, в пантеоне которого такие люди.
Херберт как-то сказал, что надо стремиться к источникам, идти против течения, потому что по течению плывут только отбросы. Поляки в самые трудные минуты своей истории повторяли: nil desperandum — не будем терять надежды. И добавляли: делай, что надо, и пусть будет, что будет.
Прими, Миша, от поляка, который хорошо познал вкус тюремного хлеба, слова братской солидарности. В твой 50-й день рождения прими наилучшие пожелания: крепкого здоровья, скорого выхода на свободу. Ну и душевного спокойствия.
Адам МИХНИК
Михаил Борисович!
Уважаемый Михаил Борисович!
Мы с Вами не знакомы. Знаем только из Ваших публикаций и из публикаций о Вас. А еще: мы недавно были на Дне друзей в Вашем лицее. Это удивительный дом и прекрасные дети. Умные, открытые, доброжелательные, свободно задающие вопросы взрослым и очень живо и сосредоточенно слушающие ответы. Они не стесняются вступать в диалог, потому что в них есть, развито, воспитано чувство собственного достоинства и равенства с другими.
Спасибо Вам за этих детей.
Сегодня Вам 50. Это прекрасный мужской возраст. Вы его встречаете в местах, где человек насильственно поставлен в зависимое положение. Вы ухитряетесь, умудряетесь сохранить независимость. За свои 50 лет Вы уже успели сделать все то, что должен сделать мужчина. Вы родили детей, создали свое дело (огромное, значимое), открыли школу. Мы ничего не знаем насчет посаженного Вами дерева, но желаем, надеемся, верим и очень ждем, когда Вы сможете посадить это дерево на свободной территории.
Уважающие Вас
Генриетта ЯНОВСКАЯ
Кама ГИНКАС
Уважаемый Михаил Борисович!
Что знал я о Вас до суда? Да ничего. Слышал, что ЮКОС — процветающая компания. Чуть не в год суда Путин поздравлял эту компанию с успехами. Но вот начался суд. По радио выступил Шохин о втором деле Ходорковского: ему интересно было проследить, как будет доказано недоказуемое. Одно дело противоречило другому. Я взбодрился и пошел в суд.
Но, когда Вас услышал в суде, обомлел. Как же можно образованного, талантливого человека держать за решеткой?! Мне все стало ясно. Решил понять, как они будут фабриковать дело, как это у них получится? Не очень ловко, надо сказать. Нескладно, грубо.
Чего я не мог понять, откуда у Вас терпение? Где Вы берете силы? Я бы с ума сошел. С моим характером не выдержал бы недели. Такая ложь шла. Кулаки сжимались сами собой. Теперь все знаю о ЮКОСе, о знаменитых пятничных обедах, где шел разбор всех дел. Суровый, безжалостный. Отсюда такая компания.
Я не верил в оправдательный приговор. Но вот рассвет забрезжил: амнистия по экономическим преступлениям. Ведь был же рассвет… Был… Но власть сменилась. Оказалась мстительной.
И что это за правило: гнобить таланты? Вавилов, Сахаров. Когда не пускали «Зеркало» Тарковского, я сумел попасть на последний сеанс, успел «Живаго» посмотреть. Какие люди!
А депутаты? Озаботились работой в лагерях: Ходорковский не должен варежки шить. Дать ему другую работу. Какие молодцы! Он будет за колючей проволокой, а они — дурацкие законы, один дурнее другого, выпускать.
С болью говорю: наступит крах, если ничего не изменится.
Я часто спрашиваю тех, кто лежит на диване и ждет манну небесную: «Как ты видишь нас, тех, кто ходит на Болотную? Вот я тебе враг?» — «Да нет», — говорят — и снова сидят на диване.
Источник информации: два первых канала. Точка.
И так стыдно бывает за страну, скажу честно.
…На приговор меня не пустили. Четыре дня у переходного моста держал вахту. С 10 утра до семи вечера. С Вашим портретом. Подходили молодые люди: «Скажи, старик, за сколь продался?» Я на них не обижался. Только и сказал: «А вы еще не поняли, что сегодня приговор выносится не Ходорковскому, а всем нам?»
Что бы пожелал Вам? Здоровья.
Когда узнал, что Вы просили Марину Филипповну привезти морковь, сердце мое сжалось. Так вот: здоровья!
Я горжусь Вами.
А чем закончился интерес Шохина к процессу, я так и не узнал.
Юрий СЕРГЕЕВ, машинист, пенсионер
Не пропустил ни одного заседания суда. Приходил в футболке «Свободу Ходорковскому!». Однажды на реплику прокурора Лахтина: «Я имею высшее образование», — машинист воскликнул: «Да неужели?!» Судья повелел удалить Сергеева. Пристав пытался выдворить другого, и тогда наш Юра, который себя называет скромно «неравнодушный», удалился сам. Честь восклицания о прокуроре должна принадлежать хозяину. Собрал огромный архив по делу Михаила Ходорковского.
***
Дорогой Михаил Борисович!
Мое знакомство с Вами произошло в суде. Побаивалась поначалу идти на суд. Предупреждали: могут избить. Пошла одна. С тех пор жила этим судом. Мне все казалось, что эти негодяи, которые несли вздор, извлекут уроки из общения с Вами и Лебедевым. Не случилось. Мудрейший Шмидт понял, что он с этим делом должен жить. Могу сказать то же самое о себе. Для меня суд — это причина и повод разобраться в себе самой. Об этом говорили многие молодые люди. Была удивлена одному социологическому исследованию. Касалось оно, кажется, бизнесменов. Так вот: Вы не попали в число лиц, которые оказались в списке. Мысль такая: Ходорковского начинают забывать. Неправда! Многие приходили в суд, чтобы дать понять этим негодяям, что за нами народ. Мы народ и есть. Каждый судный день мы желали Вам и Лебедеву освобождения. Желаем и сегодня. Всегда.
Лидия ВЛАСОВА, инженер-электромеханик, пенсионерка
Пропустила только одно заседание суда: был юбилей мужа. На оглашение приговора допущена не была. Как и многие, мерзла за оградой суда. Уйти не считала возможным.
***
Все слова не имеют никакого смысла по сравнению с той ситуацией, в которой находится Михаил Ходорковский. Слова, которые мы могли бы произнести, не сопоставимы с масштабом личности этого человека.
Путь, который проходит Ходорковский за колючей проволокой, нам всем в назидание: значит, можно выстоять в неравной борьбе.
Его детище — ЮКОС — имел нравственные опоры в безнравственной стране. Хочу, чтобы мысли и дела Ходорковского имели перспективу быть осуществленными в реальной жизни. Им же самим и его соратниками.
Наталья ФАТЕЕВА
***
Первое, что мгновенно и вполне естественно приходит на ум и в душу в качестве пожелания, — это, конечно, свобода. Только я бы не хотела, чтобы это пожелание прочитывалось лозунгово: «Свободу Ходорковскому!» — мы, я и мои коллеги, это пробовали, митинговали, подписывали обращения, возмущенно говорили-обсуждали. И… мы ничего не можем. Теперь уже даже не обсуждаем, теперь уже все понятно: так долго длится этот государственно-судопроизводственный абсурд. В этом смысле я хочу свободы не только Ходорковскому, но и всем другим, в том числе умным и талантливым, которые, если бы не сидели в тюрьме… у нас, возможно, была бы другая страна, в которой было бы свободнее жить. Мое пожелание не касается философемы, вроде «везде можно быть свободным». Оно-то, конечно так, только все это глупо и жестоко, когда речь идет о конкретном человеке и трагедии личной судьбы. А Ходорковский какой-то именно отдельный. Как бы ни старались все из благих и неблагих побуждений, он не превратился ни в лозунг, ни клише. Его не удается подвести ни под какой готовый «сюжет» и «тип», даже страдалец из него не очень получается, потому что не юродивый… Врунам и злодеям с ним ничего невозможно поделать, кроме как держать в тюрьме. «Система» не может Ходорковского абсорбировать, он как-то не обобщается… Власть не в состоянии квалифицировать Ходорковского: у него принципы, а система беспринципна.
Мое пожелание свободы касается отдельного частного человека Михаила Борисовича, с которым я не знакома, но о котором знаю. День рождения — частный, семейный повод, поэтому и пожелание частное: пускай будет встреча с семьей, может быть, маму к нему пустят, будут какие-то подарки. Я осознаю утопичность своего высказывания, но в день рождения можно желать вещей фантастических, и я желаю, чтобы родители дождались его освобождения. Я желаю ему, а для меня это и есть в нем самое удивительное, продолжать блюсти свою отдельную, частную человечность. Он ведь пока умудрялся.
Наталья МУРАТОВА, доцент, завкафедрой зарубежной литературы
Новосибирского государственного педагогического университета
Воспоминания, воспоминания, воспоминания…Память, память, память.. В какие-то не такие уж давние времена опять бросались словами. Бросались без стыда, и без совести, и без смелости. Бросали в лицо, угрожая, обвиняя, лжесвидетельствуя. И слова эти были — фамилии. Солженицын, Сахаров… Как с черным знаменем носились, как с клеймом.. И что же?.. Всегда и ныне, и присно они Герои России. Граждане Мира!. А еще из прошлого все той же страны. Государственные преступники! И кто же? Лучшие умы, таланты и совесть нации… Радищев! Белинский!
Почему сегодня опять думается и скорбится об этом. Вы. И рядом с Вашим именем сотни и более безвинно осуждённых, оклеветанных героев России. И всё так же словами-именами бросаются, клеймят и шакалят. И всё так же: чем человек щедрее, честнее и смелее, тем против него всё сильнее вой клеветников в России, всё бесстыднее и трусливее, и всё ничтожнее авторы наветов.
Преклоняюсь перед Вашим мужеством, Михаил Борисович. Мужество невероятное. Мужество друга. Мужество вдохновляющее. И простите, что не владею чудотворностью, достойной Вас.
Евгений РЕДЬКО
Михаил Борисович, с днем рождения Вас!
Когда в 1984 году, в безнадежном изгнании находился Юрий Петрович Любимов, мы накануне встречи с министром культуры СССР П.Н. Демичевым испросили совета у тайного друга Театра на Таганке, хотя и генерала КГБ. И тот ответил: «А вы скажите министру, что Юрий Любимов здесь гораздо полезнее для страны, чем там».
Так сложилось, что у осмысленных граждан России сегодня одно пожелание, чтобы Вы поскорее оказались здесь и приносили пользу своему отечеству.
Будьте здоровы на 50 лет вперед.
С почтением
артист Вениамин СМЕХОВ
Уважаемый Михаил Борисович!
Поздравляю Вас с юбилеем!
Низкий поклон, наилучшие пожелания, самые искренние, сердечные слова!
Дай Бог Вам сил, здоровья, стойкости, терпения, надежды и исполнения главной мечты.
Алексей ПИЧУГИН
Желаю Вам здоровья, сил и бодрости духа в день Вашего рождения.
С пожеланиями прихода лучших времен.
Том СТОППАРД
Кембридж
 |
| Фото Евгения ФЕЛЬДМАНА |
Комментарии