Почему падает рубль? Потому что режим боится революции

Несколько месяцев назад я уже писала о том, что в недалеком будущем нас ждет ослабление рубля. Рубль падал всю прошлую неделю, и большинство чиновников в правительстве сходились на том, что небольшое падение рубля — это хорошо, правильно и пр.

Если можно, я на пальцах объясню, почему рубль будет слабеть (хотя и не катастрофически) и макроэкономическим отражением каких процессов является ослабление рубля.

Некоторое время назад я летела в одном самолете с мелким бизнесменом из Перми. У бизнесмена была чулочная фабрика, но он ее закрыл, стал сдавать под склад и уехал жить в Европу. Как ни странно, добили его даже не китайская конкуренция, не менты и не налоговая. Последней соломиной, сломавшей спину быка, был, по его словам, вызов в местную администрацию на предмет того, почему у него рабочие на фабрике перерабатывают.

Совсем недавно я трепалась с моим приятелем, бизнесменом куда крупней: с домом на Рублевке, высокопоставленными друзьями и пр. Он обмолвился, что закрывает (не продает) свой (довольно крупный) сельскохозяйственный холдинг в Алтайском крае. «Надоело», — сказал. Зачем? Маржа маленькая, как и в любом сельскохозяйственном бизнесе, и всю ее без остатка съедают бесчисленные неприятности. Головная боль есть, а прибыли нет. Несколько тысяч человек имели работу — они ее потеряют.

А еще недавно я заехала на завод и увидела промышленный цех, построенный по новейшей в мире технологии. Как только цех был закончен, Ростехнадзор вынес ему 90 (девяносто) предписаний о несоответствии нормам, принятым еще в 50-е годы. Со всеми причитающимися штрафами. По подсчетам компании «Газпромнефть» (не самой оппозционной, как вы понимаете), только благодаря Ростехнадзору стоимость промышленных инвестиций в России на 30% выше, чем за рубежом. Всего же — это уже подсчеты не «Газпромнефти», а одного из наших металлургических гигантов — тот цех, который в Европе стоит построить 100 млн долл., в России будет стоить 180 млн долл.

Раковая опухоль бюрократии делает российскую экономику совершенно неконкурентоспособной. Любой товар легче ввезти, чем произвести, потому что удельный вес трансакционных издержек в товаре ввезенном всегда будет меньше удельного веса трансакционных издер-жек в произведенном товаре. Грубо говоря, если ты ввозишь зубную пасту, ты платишь взятку, только когда она пересекает границу, а если ты ее производишь, ты платишь от начала и до конца.

В результате мы экспортируем нефть и газ, ну и еще металлы, и импортируем все остальное.

При этом, однако, прослеживаются две противоречащие друг другу тенденции.

Одна заключается в том, что подобное сокращение производства является инстинктивной политической программой режима.

Режиму выгодно, чтобы как можно меньше людей работало в самостоятельном бизнесе, потому что именно эти люди и выходят на Болотную, и чтобы как можно больше людей было занято в бизнесе, связанном с получением преференций от государства, или просто на чиновничьих или ментовских должностях, потому что именно эти люди являются опорой режима.

Сословие государственных паразитов и является тем сословием, интересы которого выражает правящий режим, примерно как французский режим в XVIII в. выражал интересы аристократии.

В этом смысле можно сказать, что задачи политического выживания режима и задачи социального, экономического и морального выживания российской нации прямо противоположны друг другу. Это, собственно, и есть определение режима, губящего страну: когда то, что является ядом для нации, является спасением для режима, и наоборот.

Вторая, однако, проблема, заключается в том, что все эти предприниматели — и хозяин чулочной фабрики из Перми, и хозяин алтайского агрохолдинга, и хозяин новейшего металлургического цеха — обеспечивают, в своей совокупности, работой большое количество людей. Меньшее, чем уже в России сидит на пособиях, должностях и пенсиях, но все-таки очень большое. Не все эти люди хотят становиться люмпенами, и, когда предприятия закроются, есть большая опасность, что некоторые из них начнут выходить на улицу или хотя бы голосовать против Путина. Особенно в моногородах.

В сущности, у правительства, при нынешних темпах развития бюрократического рака, есть два-три года, прежде чем даже экспорториентированные производства (за исключением нефти и газа) минуют точку бесприбыльности и вся страна превратится в Пикалево.

И если люмпен, уже сидящий на пособии, алкоголе, наркотиках и любви к Путину, есть идеальный избиратель режима, то десятки и даже сотни тысяч человек, уже лишившихся работы, но еще не ставших люмпенами, представляют для режима большую опасность.

Таким образом, режим, с одной стороны, не может и не хочет остановить рост трансакционных издержек (потому что получатели ренты с этих издер-жек и являются правящим сословием), с другой — понимает, что превращение всей страны в Пикалево чревато рядом неприятных моментов.

Единственной компромиссной мерой в этой ситуации и является ослабление рубля. Оно позволит отсрочить еще на несколько лет ситуацию, при которой даже крупные российские производители с хорошим административным ресурсом начнут закрывать предприятия и выбрасывать людей на улицу.

Я бы переформулировала проблему еще проще: вот уже несколько лет, как в России нельзя заработать деньги. Их можно украсть, урвать, получить в результате преференций, но, за немногими исключениями, обычный, особенно связанный с производством бизнес оказывается убыточным. Есть два способа задержать падение рентабельности этого бизнеса: сделать прозрачным государство и ослабить рубль, и, конечно, режим может сделать только второе.