22 июня: о боли, чудо-человеке и неготовности к войне.

 22 июня 1941 года, наверное, один из самых трагический дней в истории нашего Отечества.

Многие современные СМИ, орудия разрушительной пропаганды, целенаправленно и методично наносят удары по исторической памяти народа. Появился, например, термин «советско-нацистская война», который принижает подвиг Великого русского народа в этой поистине Великой войне.

Война носила вовсе не социальный, экономический или политический характер. Она действительно была народной и духовной. Народ понял, что он отстаивает нечто большее, чем просто отражает врага, вторгшегося на его землю. Потому что речь шла об уничтожении русского народа, уничтожении русской культуры, русской цивилизации. А русская цивилизация вопреки советской власти оставалась православной. То есть, собственно, речь шла о борьбе не только за жизнь, но и за Веру, Церковь и Православие. Действительно, это был массовый героизм: люди шли на страдания, лишения, раны, смерть, по Евангелию «душу свою полагали за други своя». Это было настолько широко распространено, что церковная лексика прочно входила в лучшие произведения советской культуры.

Например, Александр Твардовский в поэме «Василий Теркин» пишет:

Нипочем, что дождь, что снег, — В бой, вперед, в огонь кромешный, Он идет, святой и грешный, Русский чудо-человек.

Разве сейчас где-нибудь прочтешь, что русский — и святой, и грешный, и чудо-человек?

У одного фронтовика я спросил: «Что такое война?» Он ответил: «Это работа. Это трудная и опасная работа, которую нужно сделать быстрее и лучше, чем противник». И сумели же сделать лучше, быстрее, мужественнее, храбрее, инициативнее. Несомненные заслуги и подвиги наших соотечественников замыливаются современной терминологией.

Но день 22 июня 1941 года действительно наша боль. Почему? Потому что страна оказалась совершенно не готовой к войне. «Война явление страшное, но еще более страшное явление — это поражение, и пока человечеством не найдены решения для предотвращения войн, надо напрягать все усилия, чтобы это поражение не случилось. Поэтому государству необходима здоровая армия, надежно обеспеченная, национально воспитанная и прекрасно обученная, вот почему важно использование всякого опыта, дабы его не покупать, когда случится, ценой крови…»[1].

Наполеону принадлежит мысль, что нет плохих солдат, а есть плохие генералы.

Спрашивается, почему в 1941 г. в Советском Союзе не было армии образца 1944 г.?

Ведь Жуков, Конев, Рокоссовский и другие выдающиеся полководцы, были живы в 1941 году, так же как и в 1944. Почему страна была так катастрофически не готова к войне? Почему с лета до зимы 1941 г. дошли от границы до Москвы, а в 1944 г. прошли обратный путь примерно за то же время? Сколько военачальников сидело в тюрьме? Маршалы Рокоссовский, Мерецков сидели, генерал Горбатов, много кто сидел. Кто-то вышел на свободу и героически воевал, а многие так и сгинули за колючей проволокой.

В этом русский народ виноват?

Нет, виновата ВКП(б), Всесоюзная коммунистическая партия большевиков, вернее те, кто ее возглавлял и насаждал богоборческую, антинародную идеологию. Хотя это обстоятельство не противоречит тому, что среди членов партии было множество достойнейших людей.

Очевидно, перед войной учили не те и не тому. Практически всех царских генералов и офицеров, оставшихся служить своему народу и при новой власти, убили, расстреляли, а ведь они имели неоценимый опыт Первой мировой войны. Наши будущие прославленные полководцы, лишенные учителей и опыта, вынуждены были учиться уже во время боевых действий. Жуков, Конев, Рокоссовский научились блестяще. Спрашивается, почему же до войны-то не научились?

Именно большевистская идеология, подминавшая под себя живую жизнь, заменявшая дело догмой, привела к огромным потерям, особенно на начальном этапе войны. Смерть равно на всех смотрела — погибали лучшие, но погибали и худшие. Но самые худшие, те кто всегда был в тылу, кто прятался за спины товарищей и присвоил себе власть обвинять, подозревать, требовать, расстреливать, но ни за что не отвечать, те погибали в меньшей пропорции.

В шутливой той песне тех времен «Любо, братцы, любо, любо, братцы жить!» есть такие слова:

А наутро вызвали меня в политотдел.

«- Что же ты, скотина, вместе с танком не сгорел?

А я им отвечаю, а я им говорю:

— В следующей атаке обязательно сгорю!»

Это такое типичное политотдельское отношение к солдату, следствие бесчеловечной большевистской идеологии! Удивительно, как наши воины при таком отношении к себе разного рода органов не теряли чувства юмора!

Но была масса настоящих героев — летчики Покрышкин, Кожедуб, капитан-подводник Маринеско, морской пехотинец Виктор Леонов и многие, многие другие.

Опыт и к генералам, и к солдатам пришел во время войны. Приведем несколько примеров.

«Как сейчас помню, было это 18 апреля 1944 года, севернее населенного пункта Герасимова. С небольшой высотки мы с бригадным разведчиком капитаном И. В. Бобровым и телефонистом сержантом Н. И. Васиным вели наблюдение за полем боя. Неожиданно прямо на нас выползли три немецких танка.

Что делать? Защищаться нечем — наши далеко. Бежать? Догонят, раздавят, подстрелят, как куропаток.

— За мной! — крикнул я. — Укрыться за обратным скатом!

В складках обратной стороны высотки мы укрылись от стрельбы немецких танкистов, которые нас заметили, но их отвлекло какое-то движение в рядом расположенной деревушке, и они двинулись к ней. С другой стороны мимо нас к этой деревне мчался наш грузовик с прицепной 76-миллимитровой пушкой.

— Стой! Куда лезете? Стой! — закричал я.

Из кабины показалось лицо совсем молодого лейтенанта.

— Следуем из ремонта в артполк, товарищ полковник!

— А где ваш полк?

— Очевидно, там, где стреляют. Где же быть артиллерийскому полку?

— Правильно. Но нельзя же стремглав мчаться прямо на убой! Впереди три немецких танка.

— Где они, товарищ полковник? — спросил, словно обрадовался, лейтенант.

— Чуть подниметесь на гребень — они тут как тут…

— Вперед! — скомандовал лейтенант водителю, и машина рванулась.

— Стой! Стой!

Но машина уже мчалась вперед.

— Убьют же молокососа! — в сердцах вскричал я, выругав себя, что не смог удержать этого отчаянного мальчишку.

— М-да, — только и произнес Бобров. — Убьют, как пить дать…

Мы побежали к гребню высотки. Машина с орудием была уже там. Немецкие танки, привлеченные деревней, не сразу заметили артиллеристов. А те на полном ходу развернулись, лейтенант стал наводить пушку, шофер помогал ему заряжать.

Почти в упор, словно на полигоне, они поразили все три танка подряд. Причем после каждого выстрела лейтенант отрывался от прицела и взглядом как бы проверял, хорошо ли поразил цель его снаряд. Не удовлетворившись тремя совершенно точными попаданиями, он для надежности всадил в танки еще по снаряду.

Затем они с шофером снова уселись в машину, лихо подрулили к нам, ошеломленным этим зрелищем. Лейтенант выпрыгнул из кабины, вскинул руку к козырьку.

— Товарищ полковник, ваше задание выполнено — три танка противника орудийным расчетом уничтожены!

— Такого задания вам не давал, — ответил я, крепко обнял обоих и расцеловал.

Память редко подводит меня, но не могу сейчас никак вспомнить фамилий этих смельчаков. Тогда я доложил по команде об их подвиге и надеюсь, что он был по достоинству оценен командованием».[2]

 

Утром мы с маршалом артиллерии М. Н. Чистяковым находились в Шауляе, в штабе артиллерии 2-й гвардейской армии. Вдруг тревожный звонок: танки противника прорвали фронт, движутся на Шауляй в направлении высоты 135,1. Немедленно выезжаем туда, предварительно отдав соответствующие распоряжения о переброске артиллерии к участку прорыва.

Высота 135,1 господствует над местностью. Видно далеко. Там, за холмами и перелесками, слышен сильный бой — грохот орудий и рвущихся снарядов. Стучат пулеметы, тянется дым от горящих танков. Значит, наша пехота еще держится в отдельных опорных пунктах. Но другие группы пехотинцев — их видно простым глазом — уже отходят правее и левее высоты. А в небе ревут авиационные моторы, стучат пулеметы — идет воздушный бой.

Близ высоты — шоссейная дорога на Шауляй. У дороги, на картофельном поле, занимает огневые позиции батарея 172-гоистребительно-противотанкового полка недоговоровской бригады. Батарея только что прибыла, и расчеты спешно окапывают и маскируют орудия. Эта батарея — пока все, что мы имеем здесь, чтобы закрыть танкам путь на Шауляй. По радио и телефону связываюсь с командирами ближайших артиллерийских частей, ставлю задачи, указываю маршруты выдвижения к участку прорыва. Теперь все зависит от того, как скоро сможем мы создать здесь надежный противотанковый щит.

Вдруг Михаил Николаевич Чистяков — он наблюдает за боем в бинокль — говорит в полголоса:

— Танки!

Фашистские танки, девять машин, выскочив из перелеска, сразу же открыли сильный огонь по батарее 712-го ИПТАП. Артиллеристы ответили, подожгли два танка. Однако и батарея понесла большие потери — главным образом потому, что нехватка времени не позволила как следует замаскировать огневые позиции. Мы видели, как завалилась на бок одна пушка, и отлетело прочь ее отбитое взрывом колесо. Ствол другой пушки откатился назад, да так и остался — видимо, пробит накатник. Вскоре замолчала и третья пушка. А четвертая, стоявшая дальше других от шоссе, вообще не сделала ни одного выстрела. В отличие от трех первых она была хорошо замаскирована, и возле нее снаряды фашистских танков не рвались.

Подавив огонь батареи, танки выскочили на шоссе, рванулись на полной скорости к Шауляю. И здесь я стал свидетелем единственной в своем роде картины — другой такой не видел за всю войну. Четвертое, до сих пор молчавшее орудие этой батареи вдруг ожило. Выстрел — и передний танк вспыхнул! Выстрел — вспыхнул второй!

Пушка стояла перпендикулярно шоссе и била вражеские танки с борта. В считанные минуты все семь танков были подбиты. Некоторые из них, правда, успели произвести два-три прицельных выстрела, снаряды рвались возле пушки, но она продолжала вести огонь. Когда последний танк застыл на шоссе, над щитом противотанкового орудия показалась голова в пилотке. Боец выпрямился и, положив руки на щит, долго смотрел на горящие бронированные махины с черно-белыми крестами на броне.

Прорыв противника был ликвидирован, линия фронта восстановлена подошедшими резервами. Тогда я и познакомился ближе с героем этого боя — старшим сержантом Сазоновым, коренастым крепышом с истинно бойцовским характером. Оказалось, что весь орудийный расчет в борьбе с танками погиб, и две последние машины Сазонов подбил в одиночку, работая у пушки и за заряжающего, и за наводчика.

За доблесть, проявленную в боях на шауляйском направлении, старший сержант Н. А. Сазонов был удостоен звания Героя Советского Союза…[3]

Дважды Герой Советского Союза Виктор Николаевич Леонов, личность поистине легендарная, рассказывает о действиях отряда морской пехоты, которым он командовал:

«Наш отряд, действуя в тылу врага, всегда уступал ему в численности, в техническом оснащении, но мы всегда побеждали в рукопашном бою. Ни немцы, ни японцы никогда не действовали так решительно, как мы… Психологический закон таков — в схватке двух противников один обязательно сдаст. В ближнем бою следует прежде всего приковать его взгляд к твоему — твердому и властному…»

Одно из самых громких дел леоновского отряда — пленение в корейском порту Вонсан трех с половиной тысяч японских солдат и офицеров.

«Нас было сто сорок бойцов, — рассказывает Леонов, — Мы внезапно для противника высадились на японском аэродроме и вступили в переговоры. После этого нас, десять представителей, повезли в штаб к полковнику, командиру авиационной части, который хотел сделать из нас заложников.

Я подключился к разговору тогда, когда почувствовал, что находившегося с нами представителя командования капитана 3-го ранга Кулебякина, что называется, приперли к стенке… Глядя в глаза японцу, я сказал, что мы провоевали войну на западе и имеем достаточно опыта, чтобы оценить обстановку, что заложниками мы не будем, а лучше умрем, но умрем вместе со всеми, кто находится в штабе. Разница в том, добавил я, что вы умрете, как крысы, а мы постараемся вырваться отсюда…

Герой Советского Союза Митя Соколов сразу встал за спиной японского полковника, остальные также знали свое дело. Андрей Пшеничных запер дверь, положил ключ в карман и сел на стул, а богатырь Володя Оляшев (после войны — заслуженный мастер спорта, неоднократный чемпион Союза по лыжным гонкам) поднял Андрея вместе со стулом и поставил прямо перед японским командиром. Иван Гузненков подошел к окну и доложил, что находимся мы невысоко, а Герой Советского Союза Семен Агафонов, стоя у двери, начал подбрасывать противотанковую гранату. Японцы, правда, не знали, что запала в ней нет. Полковник, забыв о платке, стал вытирать пот со лба рукой и спустя некоторое время подписал акт о капитуляции всего гарнизона.

Построили три с половиной тысячи пленных в колонну по восемь человек. Все мои команды они исполняли уже бегом. Конвоировать такую колонну у нас было некому, тогда командира и начштаба я посадил с собой в машину.

— Если хоть один, — говорю, — убежит — пеняйте на себя…

Пока вели колонну, в ней стало уже до пяти тысяч японцев…»

В своей книге «Уроки мужества В. Н.

Леонов пишет: «Для старых, повоевавших на своем веку солдат войсковое товарищество понятие святое и нерушимое. И вдохновенную, как песня, гоголевскую строку „нет уз святее товарищества“ многие могли бы поставить эпиграфом к своим боевым биографиям».

Давно уже поняли: в прямом бою русских не одолеть, русских победить могут только русские. Еще в восемнадцатом веке прусский император Фридрих Великий говорил: «Русского мало застрелить, его надо еще толкнуть, чтобы он упал».

В заключение хочется привести слова Н. В. Гоголя о войне за веру.

«Известна, какова в Русской земле война, поднятая за веру: нет силы сильнее веры. Непреоборима и грозна она, как нерукотворная скала среди бурного, вечно изменчивого моря. Из самой середины морского дна возносит она к небесам непроломные свои стены, вся созданная из одного цельного сплошного камня. Отвсюду видна она и глядит прямо в очи мимо бегущим волнам. И горе кораблю, который нанесется на нее! В щепы летят бессильные его снасти, тонет и ломится в прах все, что ни есть на них, и жалким криком погибающих оглашается пораженный воздух» (Н. В. Гоголь. Тарас Бульба.)

Действительно была война за веру против бесчеловечности и богоборчества. Поэтому этот скорбный день окрашен и чем-то светлым. Удивительное самоотвержение, беспримерный подвиг, который явил наш народ в период Великой Отечественной войны, и есть свидетельство того, что не умерла в народе вера, а наоборот, всколыхнулась и спасла нашу Родину, весь мир от богоборческой, чудовищной по своей жестокости силы германского фашизма.

Протоиерей Александр Ильяшенко

<hr align="left" size="1" width="33%"/>

[1] А.Л. Мариюшкин. Помни войну. Из книги Философия войны. Изд. центр «АНКИЛ — ВОИН» М. 1995 г. с. 139.

[2] А. Х. Бабаджанян. Дороги победы. Военное издательство МО СССР. Москва. 1981 г. Стр. 232, 233.

[3] Н.М.Хлебников Под грохот сотен батарей стр. 296-301.