Жизнь в Пустыне

Глава I

В 1945 году к нам в Слюдянку приехал отец, который был демобилизован из армии. Когда отец попал на зону, он не потерял присутствие духа, стал строителем, и под его руководством была построена какая-то дорога для нужд Советской армии. За хорошую работу его и ещё нескольких добровольцев послали на фронт, где он стал сапёром и строил дороги и мосты.

После окончания войны он демобилизовался и поехал к нам. По дороге он заехал в Москву и в горном Управлении, я не знаю, как оно называется, получил направление в Туркмению добывать нефть. Отец забрал нас, и мы отправились в Ашхабад. Эту поездку я не запомнил. В Ашхабаде отец получил направление в небольшой нефтяной посёлок «Джезказган», находящийся на берегу пролива Каспийского моря Кара Бугаз Гол. Мы до города Красноводска доехали на машине, а до Джезказгана плыли на небольшом корабле.

Через некоторое время нас ждала ещё одна радость, демобилизовался и приехал к нам мой старший брат Жора. Он воевал в Финляндии и был ранен в глаз осколком мины. Приехал он к нам сразу же из госпиталя. Его глаз вытек, и был вставлен протез. Осколок не удалось удалить, он так и остался в голове у брата.

Для меня приезд моего дорогого братишки стал праздником, Жора был очень внимателен ко мне, старался проводить больше времени с нами. И только с отцом они вечно препирались. Чем отец был недоволен, я не знаю.

Думаю, что мой отец был очень, как сейчас говорят, крутой, он не терпел возражений, считая, что все должны поступать так, как он полагал нужным. Он не терпел возражений, поэтому с ним могла ужиться только моя мать, только она умела укротить его. При этом она никогда не повышала своего голоса, но отец соглашался с ней и уступал. Мама шутила, муж: это всё-таки голова, но жена шейка, как повернёт, так и будет.

Единственное объяснение тому, что такие разные люди смогли прожить вместе более пятидесяти лет — это то, что они любили друг друга с самого начала и до конца своей жизни. Самое интересное, что в конце семидесятых, я неожиданно узнал, что они, оказывается, не были даже расписаны. Я стал свидетелем, как они официально зарегистрировали свой брак.

Но, конечно, на Каспии, я не задумывался о таких сложных вещах. Я просто радовался, что брат со мной и любит меня, не отмахивается от меня, как от надоедливой мухи, отвечая на мои разнообразные "почему?", относиться ко мне, как к равному, рассказывает мне разные смешные и страшные истории учит меня, защищает, и это было счастьем,

С самого приезда я стал изучать этот странный туркменский посёлок, где соседствовали дома, построенные русскими поселенцами с настоящими туркменскими юртами.

Самым большим домом был Управление нефтяного месторождения и клуб, в котором показывали художественные фильмы, а по праздникам собирались на торжественные собрания. Жора почувствовал в себе талант артиста и часто пропадал в этом клубе на репетициях. У мамы где-то находился листок, где Жора записал небольшой скетч собственного сочинения. Конечно, я часто приходил в этот клуб и смотрел, как Жора со своими друзьями и подругами репетирует.

Но чаще всего я бродил по посёлку один и присматривался к удивительным местам. Посёлок был выстроен на песке, со всех сторон он был окружён волнообразными барханами. Нефти было так много, что он собирался в небольших углублениях. Я с удивлением смотрел на эту странную черную маслянистую жидкость с запахом керосина.

Я ещё никак не мог познакомиться с другими детьми, которых было немного, в основном русские, так как туркменские дети сидели в своих юртах, стараясь не смешиваться с нами. Ещё с Байкала я как-то привык к одиночеству и не очень страдал от этого. Мама, которой надоело, что дети у неё одни мальчики. Кроме меня и Жоры, родился ещё один мальчик по имени Слава, но ещё до войны, как рассказывала мама, он попал в плохую компанию и, поссорившись с отцом, исчез из нашей жизни, стала меня наряжать, как девочку. Я спокойно к этому относился, так как не понимал ещё различия между мальчиками и девочками, и в таком наряде, с большим бантом в волосах ходил по посёлку.

Однажды, наряженный как девчонка, я бродил по посёлку и неожиданно наткнулся на одну из больших ям с нефтью. Я уже знал, что это за жидкость, и решил посмотреть, как разлетаются нефтяные брызги. Набрал камней и стал бросать в яму, они с шумом бултыхались, но брызг не было. Тогда я стал петь песни, представляя, что я солдат и бросаю гранаты в фашистов. Но брызги не появлялись, тогда я взял большой камень и, ели подняв его, бросил в лужу, и о, ужас! Пошатнувшись, и не удержав равновесие, я свалился в яму.

На моё счастье нефти в этой яме было немного, но выбираться из неё было тяжело, так как моё платье, пропитавшись нефтью, стало тяжёлым. После нескольких неудачных попыток я, всё - таки вылез из неё. Весь с головы до ног я был измазан нефтью. В тот момент я не был испуган за свою жизнь, в таком возрасте смерти просто не бывает. Испугался же я за своё загубленное платье, которое так нравилось маме. Я решил, что мама будет сильно ругать меня за него, и бросился бежать, куда? Я и сам не знал. Через некоторое время я посмотрел назад и не увидел посёлка, кругом желтел песок, который волнами расходились к горизонту. Солнце слепило глаза, красными кругами расширяясь на полнеба, с черным ядром посередине. Я пошёл назад по своим же следам, но тут поднялся ветер, бросая горячий песок мне в лицо, и вскоре следы исчезли. Было жарко, хотелось пить, в горле пересохло, песок скрипел на зубах. Я прошёл ещё немного и свалился на песок, сразу же отключившись. Очнулся я уже дома на своей кровати, вокруг меня собрались много людей, мои родители, сестра и брат. Потом пришёл врач, осматривая меня, он удивлённо качал головой, удивительно, но мальчик совершенно здоров.

На следующее утро, мама опять надела на меня платье и повязала волосы бантом. Я увидел играющих детей и подошёл к ним. Мальчишки обступили меня и стали дразнить меня, вот дурачок, ты же не девчонка, а наряжаешься в девчачье платье. Кто-то сорвал с меня бант, вот тут я разревелся и побежал домой. Мама, утешая меня, стала расспрашивать, что случилось дорогой мой?

- Мама я больше никогда не надену девчачье платье. И как мама не уговаривала меня, я действительно больше уже никогда не одевал платье. На другой день мальчишки приняли меня в свою компанию уже одетого в короткие штанишки и рубашку. И, конечно, они показали мне, чем отличается мальчик от девочки.

Глава II

С тех пор я стал целыми днями пропадать с ребятами на улице, бегая по всему посёлку. У меня было несколько любимых мест, где я часами мог находиться. Это места, где бурильщики на своих вышках пробивали скважины прямо в пустыне, стараясь найти нефть.

Мой отец с утра до вечера находился на этих вышках, которые высились недалеко от посёлка, поэтому они были видны издалека, как мираж в пустыне. Когда смотришь издалека, толи из-за жары, толи из-за движения мельчайших частиц песка, но вышки, мерцали, появляясь, то, исчезая, как какое-то фантастическое видение.

Я любил сидеть на бархане недалеко от буровых и наблюдать за этим мерцанием и представлять, что я на море и впереди остров и, по рассказам брата, эти острова были необитаемыми, что дальше я не знал, но это было красиво.

Потом на буровой я смотрел, как рабочие бурили скважину, опуская в нее какую-то вращающую трубу, время от времени, выбирая эту трубу наружу, и выбивая из неё породу, кажется, она называлась керном.

Пропадал я на этой буровой примерно до обеда, потом бежал домой и, быстро перекусив, бежал играть с ребятами около школы, где был небольшой сквер, и даже лилась из крана вода.

Наигравшись, я шёл поболтать с почтальоном, который, как и большинство мужчин в нашем посёлке, вернулись с войны, но ему не повезло, он потерял ногу. Несмотря на это, он не унывал и даже разъезжал на велосипеде, повесив, гирю на свободную педаль. Он часто меня катал и это был похоже на тот кайф, который приходил ко мне, когда я катался на мотоцикле, где-то в шестидесятые, а ещё позже на автомобиле.

Накатавшись, я бежал вместе с другом в поселковую больницу, где в аптеке работала подруга Жоры, Паша, девушка небольшого роста с курносым носиком и необычайно прозрачно-синими глазами. Она нас угощала аскорбиновой кислотой в порошке. В то время это кисло-сладкое лакомство было равнозначно любым вкусным конфетам.

После чего мы бежали в клуб, где Жора представлял разных людей? где говорили громко незнакомые слова и неестественно смеялись и плакали. Паша тоже была там, и, также как и мы смотрела, что делается на сцене.

Потом я возвращался домой, мама меня кормила и укладывала спать. Но иногда она брала меня в школу, где вечером занималась с взрослыми учениками, в школе рабочей молодёжи. Немного послушав объяснения, я мирно засыпал и не помнил уже, как меня несли домой мамины ученики, и, как мама укладывала меня спать.

С некоторых пор я стал замечать, что Жора изменился, стал лучше одеваться, сменил свою старую гимнастерку на красивую белую рубашку, старательно занимался своей шевелюрой и поминутно смотрелся в зеркало. Вечером он уходил, говоря, матери

- Мам, я на репетицию, хотя мы все знали, что репетиции в этот вечер не было, я ждал его долго, пока не засыпал. Приходил он очень поздно, и вскоре уже ни для кого не было секретом, что наша любимая медсестра Паша, является предметом ухаживаний Жоры. Однажды он привёл её к нам домой и познакомил её с матерью, отец был, как всегда, на работе. Когда на следующий день он приехал, мать рассказала ему, что Жора скоро жениться. Отец был очень недоволен, ну как лее без профессии, без образования, Жора, по мнению отца, не сможет прокормить семью. Да и медсестра не пара сыну инженера. Удивительно, будучи крестьянским сыном, отец до конца своей жизни в душе был снобом. Со мной он тоже котел поступить также. Но в случае с Жорой и моим ему не удалось проявить свой упрямый характер, мы же были его сыновья, такие же упрямцы. Брат, узнав о решении отца, сказал, что он уйдёт из дома, но всё равно женится на Паше.

Конечно, мама не могла позволить такое, и я впервые услышал, как мама повысила на отца голос.

С тех пор Жора и Паша официально стали женихом и невестой. С одной стороны я, конечно, был очень доволен этому, мне нравилась Паша, у неё был лёгкий и весёлый характер, напоминавший мамин. Они вместе, когда собирались по вечерам у нас дома, пели песни, играли в карты и шутили над Жорой, который весело смеялся над этими шутками. Но главное Паша теперь могла угощать меня аскорбиновой кислотой много чаще. Но с другой стороны Жора, как мне казалось, всё больше и больше отдалялся от меня, все меньше времени он уделял мне. Жора почувствовал это и однажды они с Пашей, подсев ко мне, когда я грустил у окна, сказали мне, что Жора никогда не бросит меня и, что Паша будет жить с нами, и так же, как и Жора станет заботиться обо мне. С тех пор я с удовольствием ждал свадьбы,

Глава III

Жизнь продолжалась, я всё так же бегал по посёлку вместе с другими ребятами. Ходил на буровые вышки. Забегал к Паше в поликлинику, в клуб к Жоре.

Было ещё одно удивительно удовольствие, которое предоставила мне жизнь в этом посёлке. Ближе к осени мы всей семьёй стали выезжать к морю, дело в том, что посёлок стоял в километрах 15 — 20 от моря. От нашего посёлка к берегу шла грунтовая дорога, по которой в посёлок машины везли буровое оборудование с товарами и продовольствием.

Но летом была такая жара, что нельзя было и минуты просидеть на солнце. И купание в море превращалось в пытку.

Поэтому мы в первый раз поехали всей семьёй к морю осенью. Впервые увидел я такое большое водное пространство. Волны казались продолжением песчаных барханов, только были они живыми и шли непрерывным потоком к берегу, одна волна за другой, и только у самого берега падали на мокрый песок и уходили обратно в море. Если посмотреть прямо на горизонт, то море сверкало и переливалось необычайной зеленоватой рябью и, казалось, застывало где-то у горизонта, отражая солнце, как зеркало. Отраженное солнце переливалось на поверхности разноцветными пятнами, меняясь, как в калейдоскопе. Вечером, когда солнце стало садиться за горизонт, море стало светиться громадным багровым пятном, вдали сливаясь с небосклоном.

Мы приехали к вечеру, когда дневная жара немного отпустила, и можно было понежиться на песке. Отец и мама взяли меня за руки, и повели в море. Мы гили всё дальше и дальше к горизонту, который отодвигался от нас также медленно, как мы шли. Удивительно, но мы прошли примерно с километр, пока вода дошла мне до пояса. Ещё немного, и небольшие волны упруго стали меня отрывать от дна и забираться мне в рот. Тут я испугался, что утону, и хотел сказать об этом маме, но неожиданно поперхнулся водой и окунулся. Родители приподняли меня и, отец, взяв меня на руки, повернулся и понёс к берегу.

На берегу уже ждали нас Жора, Паша и сестра. Они разложили на полотенце еду, и мы стали есть. Отец прихватил с собой двустволку, ружьё тульского производства. Он беспрестанно хвастал, какой он хороший стрелок и решил нам это доказать. Так как дело было осенью, то над нами пролетали стаи, кажется, диких уток. Когда над нами пролетали птицы, папа поднял ружьё дулом к верху и, не целясь, выстрелил в направлении стаи. Казалось, ничего не случилось, мы все весело посмеялись над папой. Неожиданно одна из птиц отстала от стаи и, вначале плавно, потом, беспорядочно кувыркаясь, упала в море недалеко от нас. Отец бросился в море и через некоторое время вынес на берег мёртвую птицу. Он положил её на песок, и все мы уставились на неё. Я каким-то образом, вдруг, понял, что эта птица больше никогда не будет летать, никогда не вернётся на свою Родину. Мне стало грустно, и я заплакал, глядя на запрокинутую головку птицы. Меня долго утешали, и мы поехали домой. С тех пор я никогда не держал никого оружия в руках, разумеется, кроме времени службы в армии.

Однажды папа пришёл домой немного навеселе, а надо сказать, что папа практически не пил, пил он чуть-чуть только тогда, когда происходило какое-нибудь большое событие. Папино нефтяное Управление получило какую-то награду, и все работники от рабочих до инженеров напились до чёртиков. Даже отец немного выпил к большому нашему удивлению.

Так вот отец пришёл, и, улыбаясь, сказал,

 — Наш парторг, уже не помню, как звали его, позвал нас к себе домой на плов. Если директор и главный инженер, то есть мой отец были русскими, то парторг был туркмен, и он никогда никого не приглашал в гости. Мама обрадовалась, ей очень хотелось посмотреть, как живут туркмены и наконец-то познакомиться с женой парторга. Но отец засмеялся и сказал,

-          Рано радуешься, приглашены только мужская половина

семьи, а так как Жоры нет, то пойдём мы с Геной.

Мама обиделась, и папа стал её утешать, целуя её в лоб и губы. Она тоже засмеялась,

-          Уйди паразит, от тебя вином разит, сегодня ляжешь на полу. Я подумал и, что этим взрослым так нравиться лизаться.

Вот когда вырасту, то никогда не буду целоваться с девчонками.

На следующее утро пришёл какой-то мальчишка — туркмен, он оказался сыном парторга, и сказал, что его отец просит нас прийти к нему в гости на плов. Был какой-то праздник, по-моему, 7 ноября, годовщина Советской власти и к вечеру мы с папой приоделись и пошли в гости.

Жил парторг в небольшом собственном домике с большим садом. Когда мы пришли, нас уже ждали какие-то две туркменские женщины, как потом оказалось жёны парторга, они повели нас не в домик, а в сад, в глубине сада была поставлена большая юрта. Вначале мы вошли в обвешанную коврами переднюю, женщины нагнулись и сняли с нас обувь, потом поставили какие-то тазики с тёплой водой и помыли наши ноги.

Откинув кошму, провели нас в юрту, внутри она была обставлена довольно богато, красивые с необычайными узорами ковры были обвешены со всех сторон, образуя стены.

На полу лежал ещё один большой ковёр, посередине которого возвышался резной, инкрустированный столик, покрытый какой-то тонкой материей, на столике посредине красовался старинный расписной кувшин из какого-то золотистого металла, вокруг него стояли фарфоровые пиалы. Их было всего три. Мы сели вокруг столика прямо на ковер, больше никого не было, женщины только обслуживали нас, они принесли сладости, виноград. Его было так много, что можно было накормить весь посёлок. Кувшин был наполнен какой-то белой жидкостью, потом оказалось, что это кумыс. Рядом со столиком был поставлен простой тульский самовар. Одна из женщин наливала в пиалы чай и подавала нам.

Вначале отец и парторг выпили по рюмочке водки, налитой женщинами из графина, стоящего на столике. Поговорили о делах производства и о каких-то других делах мне не понятных. Потом парторг долго уговаривал отца выпить ещё, но отец твёрдо отказался, парторг всё-таки выпил и в течение нашего присутствия ещё не раз прикладывался к рюмочке.

Наконец наступил священный момент, две женщины внесли на небольшом подносе котел с дымящимся и вкусно пахнущим пловом.

Когда я был в Узбекистане, на рынке, я попробовал плов. На мой взгляд, он был не так вкусен, как туркменский, уж больно много узбеки кладут моркови и лука.

Ни я, ни папа никак не могли понять, как следует, есть плов из такого большого котла. На столе не было ни тарелок, ни вилок. Но тут принесли большие пиалы и хозяин, а потом и мы по его примеру, помыли руки в них.

Потом хозяин, сложив пальцы правой руки в горсть, взял из котла плов и отправил его в рот, стал пережевывать и глотать, папа последовал его примеру. Я же никак не мог взять горстку риса своими маленькими пальчиками, он у меня всё время рассыпался на рубашку и штанишки. Отец и парторг спокойно разговаривали, не обращая никакого внимания на меня. Наконец, я кое-как приспособился, и стал, есть очень вкусный плов, не обращая внимания на то, что моя рубашка вскоре стала жирной, а рис валялся на полу. Мордочка моя лоснилась от жира. Хозяин и папа удивленно уставились на меня, и, не выдержав, начали хохотать. Парторг что-то сказал своей жене на туркменском языке, она вышла и прибежала девочка лет двенадцати, она принесла тазик и помыла моё личико.

Потом они сидели вдвоем, и пили чай, о чём-то тихо разговаривая, я же наевшись плова, винограда, попив крепкого чая с восточными сластями, стал клевать носом и, наконец, заснул.

Наутро, у меня заболел живот, и вся прелесть новых впечатлений померкла.

Глава IV

Отец на совещания в Красноводск летал на маленьком самолётике — биплане, кажется ПО-2, но я не уверен в этом. Каждый раз я просил папу взять меня со мной, но отец был непреклонен. Наконец, он не выдержал и решил взять меня в город.

На рассвете, мама разбудила меня, мы с отцом поели и сели в машину, которая снедала нас на улице, это был старый потрёпанный газик, который повёз нас на местный аэродром. Проехав несколько километров, мы увидели, небольшую площадку, на нём виднелись несколько небольших самолётов. Мы подошли к одному из них, винт уже вращался и он деловито гудел, поджидая пассажиров. Отец по крылу сел в переднюю кабину, после чего кто-то подал ему меня, и я уселся у него на коленях.

Через некоторое время самолёт после короткого разбега взлетел, и мы полетели. Сказать честно, мне было очень неудобно, и я практически ничего не видел, так как моя голова была прижата к груди отца. Не успел я испугаться, как мы уже стали снижаться, и через некоторое время наш самолёт приземлился на аэродроме Красноводска.

Отец вначале подал меня кому-то из механиков, а потом спустился и сам.

Мы сели в поджидающую нас машину, это была настоящая легковушка, которая отвезла нас в гостиницу. Отец позвал женщину, которая убиралась в номерах, и попросил её посмотреть земной, а сам пошёл на приём к начальству. Женщина разобрала кровать, я лёг на неё и тут же уснул. Сколько я проспал, не помню, но когда проснулся, за окном солнце стояло в самом зените, было очень жарко. Я попил водичку из-под крана, женщины нигде не было видно, и я спокойно вышел на улицу, чтобы посмотреть город. Улица гола вниз и вывела меня к рынку, народу на нём было немного, я прошел несколько рядов и у выхода увидел женщину, продающую арбузы. Женщина была с таким толстым животом, что, казалось, он сейчас лопнет. Я остановился и с ужасом уставился на неё. Она заметила, как я на неё смотрю, и спросила с сильным акцентом, мальчик ты, что так смотришь? Тетя, почему у тебя такой живот.

- Да, знаешь, я как-то ела-ела, ела-ела арбуз, — а он возьми, и пролетел прямо в живот, правда с помощью мужа. Она громко и хрипло захохотала, её большой носище был зловещ, а усики под носом задёргались. Я про себя подумал, если она проглотила такой большой арбуз, то уж меня ей съесть, раз плюнуть. Женщина кончила хохотать, и точно, услышав мои мысли, вдруг сказала ну так мальчик, сейчас я возьмусь за тебя, я испугался и попытался убежать, но она схватила меня за рубашку и сказала,

-Не бойся, дурачок, я детей не глотаю, у меня у самой, таких как ты, шестеро, пока, скоро седьмой появиться. Она взяла арбуз, разрезала его на части, и дала мне большой кусок,

~ Ешь дорогой. Я взял этот кусок, и даже не поблагодарив тётеньку, пошёл вниз по дороге к морю. Кусок был большой, очень спелый, и пока я его ел, моя рубашка спереди стала мокрой, как и подбородок. Через некоторое время дорога вывела меня к морю на песчаный пляж. Я сел на небольшой камень и стал смотреть на море. Было жарко, людей не было, и я смотрел, как завороженный на игру солнышка с морем, блики его лучей весело отражались и переливались всеми цветами радуги в ленивых округлых волнах, которые неспешно накатывались на берег и откатывались обратно. Вдруг, справа от меня за небольшими строениями, я увидел высокую мачту парусного корабля и меня, как магнитом потянуло к нему. Я обошёл маленькие глинобитные домики, и, наконец, увидел в небольшой бухте у пирса, стояло большое деревянное судно с высокой мачтой, замеченной мною на пляже. Оно стояло около пирса, и с него была спущена лестница, как потом я узнал, она называлась трапом, по ней проходили на корабль будущие пассажиры, показывая свои билеты морякам, стоящим у трапа.

Я подошёл к толпе людей, ждущих своей очереди, войти на трап. Мне захотелось подняться на корабль, но я боялся моряков, которые проверяли билеты. В это время к трапу подошла женщина, которая несла на руках грудного ребёнка, а за ней гили гурьбой маленькие дети мал мала меньше, галдя, и толкая друг друга. Не долго думая, я затесался в эту семью и вместе с ними взобрался на палубу. Там я отделился от них и стал рассматривать каков корабль внутри. Внутри он казался довольно тесным, палуба была заполнена пассажирами, которые сидели на своих вещах и, конечно, ели всякую снедь. Я обошел корабль от носа до кормы, посреди палубы высилась длинная мачта, её обвивала связанная большая белая холстина. Рядом с мачтой возвышалась небольшая пристройка, как я потом узнал, капитанская рубка. Над ней дымила высокая труба.

Осматривая корабль, я устал и захотел есть. Тут какая-то женщина подозвала,

- Малыш, ты не хочешь кушать, присаживайся к нам. Я присел к ним, и меня покормили. Потом сытый и довольный я пристроился в укромном месте и неожиданно крепко заснул. Меня разбудила та же женщина, которая накормила меня и стала что-то спрашивать. Я взглянул туда, где был берег и охнул, кругом до самого горизонта виднелось светло-зелёное водное пространство, по которому лениво перекатывались, чуть приподнимаясь, волны. Проспал я, наверное, долго, день клонился к вечеру, солнце садилось за горизонт, проступила вечерняя свежесть, дул небольшой ветерок, натягивая косой парус, который был полностью распущен на мачте. Из высокой трубы шёл черноватый дым. Слышалось тарахтенье движка, заставляя дрожать палубу. Я понял, что мы в открытом море и, что я совсем один с незнакомыми людьми. Мне стало горько и страшно, даже не того, что корабль идёт неизвестно куда, и, что я не смогу попасть домой, а больше всего я боялся наказания отца, которого я обманул. Удивительно, мой отец никогда не поднимал руки на меня, и всё-таки я его боялся. Я не смог ответить на расспросы женщины и расплакался. Она растерялась и послала своего сына за помощью к морякам.

Через некоторое время пришёл моряк, который также стал задавать вопросы: Кто я, как я здесь очутился. Я немного успокоился и связно ответил, что меня зовут Гена, что я прилетел с папой в Красноводск, и, что я случайно оказался на борту, понравившегося мне корабля. Когда я назвал свою фамилию, моряк оживился, оказывается, моего отца знали, как руководителя одной из нефтяных разработок Управления. Оказывается турецкая фелюга, как он назвал корабль, направляется именно к нашему посёлку, перевозя оборудование и людей.

Он повёл меня в капитанскую рубку и доложил обо всём своему капитану. Тот выслушал его, и велел позвать кого-то, чтобы присмотреть за мной, оказалось, что это девушка, на мой детский взгляд очень симпатичная. Она быстро успокоила меня, о чём мы разговаривали, я, конечно, не помню, помню только, что я почувствовал себя, как дома. А она повела меня вначале на кухню или камбуз, как я много позже узнал, оказывается она, вдобавок, была поварихой, или коком, покормила меня, и отпустила погулять по палубе. Пока происходили все эти события, прошло много времени, и пассажиры уже готовились ко сну.

А на море разворачивались необычайно прекрасные события, солнце, превратившись в громадный багровый шар, скатывалось за горизонт, окрасив море в розовый цвет, а появившиеся на волнах от небольшого ветерка буруны сверкали всеми цветами радуги. Двигатель прекратил свое бормотание, не было видно и дыма, стояла такая тишина, что было слышно поскрипывание мачты и крики чаек над нами. Корабль медленно покачивался на волнах, и, казалось, стоял на месте, и только, когда я увидел, как нос шхуны разрезает водную гладь надвое, а за кормой остаётся пенный след от расходящихся волн, стало заметно, что он движется. Ночь наступила, как всегда в этих широтах, неожиданно, будто кто-то потушил солнце, как лампочку. Только что от солнца оставался небольшой ободок, потом красноватый луч рассекал тьму и бежал по морю и, вдруг, всё вокруг погрузилось в черноту, пока большой бледный диск луны с хорошо видными кратерами не осветил призрачным светом и наш корабль, и сразу потемневшую морскую гладь. Вдруг в черном небе засверкало тысяча звёздочек, которые, отражаясь в море, превратили его в такое же чёрное, с дрожащими и мигающими огоньками небо. Казалось, что корабль летит в пространстве, где нет, не земли не неба. Я долго стоял на палубе, рассматривая эту красоту, и сердце сжималось от какого-то необъяснимого восторга, впервые я встретился с вечностью, но, конечно, не сознавая этого.

Девушка меня позвала к себе на камбуз и сказала, что она постелила нам постель на крыше рубки. Когда мы поднялись на крышу, я увидел, что постель была постелена прямо у мачты.

Несмотря на то, что наступила ночь, было ещё довольно жарко, и мы, раздевшись, почти догола, легли на пухлый матрас с двумя простынями, на одной простыне мы лежали, а другой прикрылись. Я пытался заснуть, но что-то мне мешало. Девушка уже заснула и сладко посапывала. Во сне она заворочалась и простынь с её стороны опустилась, я посмотрел на девушку и увидел о& голую грудь, небольшие холмики оканчивались острыми сосцами, при свете луны они спокойно поднимались и опускались.

Мне показалось, что всё вокруг замерло. Я перестал замечать даже небольшую качку, от которой у меня холодило в груди, и к горлу подступала тошнота. Я не раз видел мамину довольно большую грудь, но она не вызывал не каких эмоций. А тут со мной что-то произошло, в голове зашумело, я хотел притронуться к этим грудкам, и от этого желания ладони у меня запотели. Всё-таки я решился и осторожно положил свою ладонь на её грудь, я почувствовал теплоту и упругость кожи, и остроту её соска. Я хотел оторвать руку, но неожиданно увидел, как девушка открыла глаза и машинально прикрыла своей ладонью мою ладонь.

-Ну, что малышка, птичку поймал, слышишь, как стучит её сердечко, она чуть прижала мою ладонь к упругой груди, я и впрямь услышал, как ровно и спокойно стучало сердце женщины. В отличие от моего, которое стучало очень громко и очень часто, мне не хватало воздуха, я задыхался, испуг не проходил. Девушка почувствовала моё волнение и отпустила мою ладонь. Я отдёрнул руку. Моя ладонь ещё долго горела, всё ещё чувствуя теплоту и упругость груди девушки.

Девушка почувствовала моё волнение и перевела разговор на другую тему, она показывала на всё ещё чёрное небо, на котором всё также бесстрастно сверкали звёзды и луна, освещая море бледным серебряным светом, отражаясь в таком же черном зеркале. Она показала на какую-то звёздочку и как-то назвала её. Потом показала на целое скопление звёзд и также что-то рассказывала о них. Постепенно я стал слышать вой ветра, скрип мачты, чувствовать прохладу ночи, видеть мягкие краски ночи. И под журчание слов девушки, я заснул и видел, спокойные сны про мать и брата.

Когда я проснулся, ночь ушла, и солнце уже обжигало кожу. Я проспал довольно долго, ветер утих, и мотор вновь затарахтел, выпуская через трубу чёрный дым. Солнце ослепительно сверкало, отражаясь в светло- зелёном море. Был полный штиль, и только небольшая рябь искрилась и меняла цвета.

Я взглянул вперёд и увидел вдали приближающийся берег и знакомые очертания небольшого порта с людьми на берегу. Подошла девушка и повела меня на камбуз, где вкусно покормила и сказала, что меня ждут на берегу, так как радист передал о моём присутствии на судне.

Когда корабль подошёл к берегу, то девушка, взяв меня за руку, провела по спущенному трапу на берег, где и передала меня в руки начальника, помощника отца. Этот человек иногда бывал у нас дома. Он провёл меня к себе в конторку, и всё время удивлялся, как это отец отпустил меня домой одного. Он посадил меня на нефтевоз, который и довёз меня до самого дома.

Дома мать, братишка и сестра, были несказанно удивлены моим приходом. Я, конечно, и им сказал, что отец меня отпустил сам, что очень разгневало маму, и она долго ругала отца. Но тут раздался звонок телефона, и всё быстро прояснилось, отец горестно поведал матери, что я исчез, и вот уже второй день он с милицией меня ищет. Мать поспешила успокоить отца, и через два часа он оказался дома. Всё это время я простоял в углу, куда поставила меня мама, и гадал, что же сделает со мной отец.

Но отец был настолько рад, что я жив и здоров и так устал в поисках меня в городе и даже в порту, что не в силах был даже обругать меня как следует. Я, как всегда дал торжественное обещание больше этого не делать, господи, сколько же я давал таких обещаний за всю свою жизнь с родителями, но любопытство, как говорится не порок, но большое свинство, вело меня к таким приключениям снова и снова.

Я рассказал о своих ощущениях матери, она меня выслушала и не стала разрушать их, и только, когда я стал постарше, она мне сказала, что видела эту девушку ~ это была некрасивая туркменочка, а большой корабль, был небольшой турецкой фелюгой.

И всё-таки, и эта ночь, и скрип деревянного судна и хлопанье паруса от смены направления ветра, и теплота женской груди, и ночной полёт между небом и гладью моря. Крик чаек, холодное сверкание звезд на чёрном полотне неба, и неожиданное сверкание красок заката и отражение солнечных бликов на утреннем море, долго ещё бередило мою детскую душу по ночам.

Глава V

Прошло ещё некоторое время, я все чаще стал ходить с мамой в школу, мне нравились занятия. Мама подарила мне букварь, и я стал изучать буквы, представляя себя учеником, и важно, сидя за партой, изучал картинки из букваря.

Ходил смотреть, что делает Жора на буровой, наконец, он послушался отца и стал работать. После моего побега, отец неожиданно присмирел и стал уделять больше внимания нам, детям. Жора и Паша всё чаще стали оставаться на ночь у нас дома, и я уже считал её родной.

Даже отец признал Пашу, и дело шло к свадьбе. Никто не ожидал надвигающуюся на нас беду. Насколько я помню, даже мать этого не замечала или, стараясь не пугать нас, не подавала вида.

Однажды среди ночи, меня разбудил отчаянный плач мамы, он раздавался из комнаты брата, я в одних трусах побежал туда и увидел картину, которую я запомнил на всю жизнь.

При свете ночника, на кровати, казалось, крепко спал брат с закрытыми глазами, а рядом в одной ночной рубашке, сидела на стуле моя мама и, уткнувшись головой в грудь Жоры, очень громко рыдала, время, от времени целуя его лицо. Я подошел к ней и мама, рыдая, обняла меня и сказала,

- Милый, умер Жора, умер мой любимый. Она что-то ещё говорила, а я смотрел на брата, на его спокойное лицо, и не мог ничего понять. У Жоры было спокойное лицо, глаза закрыты и он был такой же, как всегда, просто спал.

Как я уже говорил, у детей нет понятия о смерти, поэтому я был спокоен последующие дни и на похоронах.

Хоронить его пришли все жители посёлка, и русские и туркмены, а я смотрел, кок плачет мама, его невеста Паша, сестра и другие люди знакомые и незнакомые. Ко мне слёзы не приходили и я с другими детьми, как всегда, играя, и шалил так, что взрослые одёргивали нас. То же самое происходило на поминках, и, вдруг, неожиданно, в какой-то момент, я понял, что больше никогда я не увижу своего брата, никогда он не приласкает меня, никогда не расскажет на ночь какую-нибудь ужасную историю на ночь и никогда не сделает для меня те тысячи мелочей, которые не запоминаются, но делают человека счастливым.

Я, вдруг, заревел, и мама никак не могла меня успокоить, так и уложила меня в постель заплаканным и грустным мальчиком, помявшим, что есть жизнь и есть смерть и никто не сможет помешать этому.

Ни мама, ни отец после смерти Жоры не могли оставаться больше на Каспии, и отец поехал в Москву за новым назначением.

Его назначили главным инженером другого нефтедобывающего комбината на западе Советского Союза в город Дрогобыч Украины.