«Система становится более массовой, но менее человечной»

Контролеры либералов

— В своей «Гениальной власти» вы писали: власть сама организует поле конфликтов и сама их разруливает; сама создает ощущение угрозы, а затем назначает и карает виновных. Примат наказания, а не решения. С тех пор мы, кажется, прошли еще дальше по этому пути. Чем, на ваш взгляд, это чревато в будущем?

— Это старомосковская тактика, она прослеживается и в советском времени: власть создает чрезвычайные ситуации, где ее не связывают нормы и правила. Больше того, установки правил ждут от нее. Так она добывает свою, как сейчас говорят, легитимность. При этом неважно, какие ситуации созданы ею самой, а какие — мировым кризисом или пожаром.

По сути, это чрезвычайная власть, она не смеет признать постоянных норм. Появление норм вызывает внутри нее острую борьбу: кто нормировщик? Мысль, что это может быть суд, исключается изначально. У правил должен быть хозяин. Они дают огромные преимущества той группе или человеку, который является их интерпретатором.

Глеб Павловскийполитолог

— Но и в условиях отсутствия правил имеет место борьба за то, чьи правила считать истинными и кто эту истинность определяет.

— В чем странность ситуации последнего года? Ведется ожесточенная война с противником, которого нет. С врагом, который отсутствует. Страх перед несколькими сотнями москвичей, выходящих на марши, абсолютно фальшив. Но злоба не фальшива. Мы видим энергию агрессии, которая постоянно накачивает градус раскола.

У энергии всегда есть источник, энергия атаки чем-то высвобождается. Моя версия: война объявлена постсоветской меритократии (меритократия — от англ. merit — заслуга. — МН), особому слою посткоммунистической России. У нас его называли по-разному: демократами, средним, политическим классом. В последние годы — креативным классом. Ныне именуют либералами.

Я сам отдавал дань всем этим кличкам, потому что это анонимный класс. Он есть, политически влияет, но публично не презентуется. Это скрытый параметр нашей политики. Можно использовать известное слово «элита», но не в научном смысле, а как самоназвание довольно большой среды, 20 лет нераздельной с властью. И вот началось разделение.

Обломки либералов

— Да, с классическими определениями элит оно не имеет ничего общего.

— У нас в этом значении «элита» появляется рано и еще в перестройку становится самоназванием. За ним стоит реальный субъект. Это не маленькая среда. Это оболочка для правящего класса, того малого ядра, что непосредственно находится у «рычагов и кнопок». Во всех постсоветских соцопросах, в самые плохие для Кремля времена вы найдете 7–10%, которые за него. В 90-е цифра падает до 5–7, но всегда находится. А в кризисы — чудом наращивается до необходимых пятидесяти-шестидесяти.

Кто все эти люди? Этот слой — обломок меритократии конца Союза, которая почти без перемен, особенно в столичной группе, перешла в новую жизнь. Своих лидеров группа всегда искала во власти — сперва найдя и оставив Горбачева, затем перейдя к Ельцину, и так далее.

Постсоветская «элита»-меритократия и есть скрытый параметр всех 20 лет. Власть никогда не имела дела с обществом и тем более с массами, которыми управляла через этот слой. Это высокофинансируемая, непотопляемая социальная группа, по определению Симона Кордонского, «класс людей с загранпаспортами». Они всегда ругались с властью, но в этом странном диалоге оставались для власти своими...

Сейчас впервые власти пытаются от них избавиться. В явной форме это началось с 2011 года, когда вдруг было осознано: группа, которую считали своей и которая всегда, при любом градусе оппозиционности, поможет властям, придумает, как их защитить, — уже не своя. Симбиоз с властью она уже не рассматривает как единственную перспективу.

То есть угрозой власти является не Болотная, не Навальный. А ненадежность собственной всегдашней опоры, обнаруженная в 2011 году в момент рокировки. Абсолютно призрачная опасность, что среда сомкнется с Медведевым в его новой роли премьера, располагающего большими возможностями. И превратится в самое влиятельное меньшинство страны, с которым впредь придется считаться.

Это полностью разрушало концепцию управляемой демократии, и во власти это поняли первыми.

Альтернативы либералов

— Ваши рассуждения порождают пучок вопросов. Первый — кем заменить этот обломок меритократии? Второй — на кого опираться вместо, если, и кстати куда, меритократия будет изгнана? Третий — почему мы продолжаем видеть полную лояльность тех, кого это еще не затронуло, но может в любой момент? Как вы писали, «нобилей порют на конюшнях». А они терпят...

— Заменить пока некем. Но прецеденты известны: раскол сверху в конце 1960-х в Советском Союзе. До 1968–1970 годов существовала советская интеллигенция, в принципе единая от самиздата до Кремля. Одни работали в референтуре ЦК, другие в редакции «Нового мира», третьи выходили с демонстрациями на Пушкинскую. Но среда не рвалась.

Нет гонений, «воронки» не подъезжают к подъездам. Просто одни люди перестают ходить в гости к другим, если у тех был обыск

Интеллигенция была источником легитимности и даже политической идентичности власти. Описывая ее — в виде речи ли генерального секретаря, статьи в «Литературке», фильма или стихов, — группа наделяла власть идентичностью. Это была сплошная лояльная среда, в ней не было разрывов. С 1968 года власть начинает строить разрыв, и к 1972-му цель достигнута.

Нет гонений, «воронки» не подъезжают к подъездам. Просто одни люди перестают ходить в гости к другим, если у тех был обыск. Перестают звонить тем, кто подписал какое-то письмо протеста и исключен из партии. Другие, наоборот, помогают семьям арестованных.

Люди встают перед новыми правилами игры в раскол, которые задает власть. Идет построение черты разрыва внутри. Если в конце 1960-х советская интеллектуальная элита — это миллионы, то уже в 1972–1975 годах — отдельно миллионы и отдельно — тысяча «диссидентов».

Две разные группы. Внутренняя граница построена. Это хорошо видно по одной ситуации: были две фигуры — Окуджава и Галич. Галич был видный советский барин, драматург и сценарист — столп советского истеблишмента. А Окуджава тогда был так, мелкий поэт. За пару лет они поменялись местами: Окуджаву, пожурив, оставляют по эту сторону черты, Галича вышвыривают вон.

Достоинства либералов

— В какой момент власть перестает нуждаться в слое описывающих ее легитимность?

— Описывать власть — это тоже власть. Напомню, термин «легитимность президента» появился в момент противостояния 1993 года. Выдуманный и распространенный той самой меритократией, он сыграл роль в победе Кремля. Ныне описания стали мешать.

Раскол почти всегда непонятен с рациональной точки зрения, он выглядит как нелогичность. Почему, казалось бы, не приголубить своих же писак? В том же СССР — дайте этим людям, которые хотят каких-то неопределенных реформ, пару закрытых институтов да позвольте раз в год выезжать на западные конференции — они ваши по гроб жизни! Но нет. Из институтов гонят, а ездить дают тем, кто совершенно бесполезен для власти.

Схема недемократична изначально, ведь российская «элита» изолировала правящих от населения

Почему? С какого-то момента эти люди начинают навязывать власти идентичность, а та не хочет быть тем, чего от нее ждут. В 1960-е не хочет соответствовать «социалистическим идеалам» и тем более «выполнять свою конституцию». А ей навязывают. Кто эти люди? Мы сами знаем, что делать!

Сейчас — то же самое. Кто эти полтора-два миллиона, которые стоят между нами и народом в 150 миллионов человек?

— Само слово наделяет их правом там быть.

— Схема недемократична изначально, ведь российская «элита» изолировала правящих от населения. Меритократия вообще глубоко недемократическая вещь. А во власти с какого-то момента чувство своей успешности и триумфализм превращаются в доказательство собственного merit. Кто ты, советы мне дающий? Какой еще «мерит»?

Неудача либералов

— Тогда, возможно, ощущение ненужности советов возникает не от ощущения победы, а наоборот — ощущения угрозы, начинающей исходить в том числе от лояльной прежде меритократии?

— Угрозой становится отказ меритократии разделить ощущения власти. Пять лет назад угрозы тоже производились, просто в более широкой компании... Это сопровождалось гиперфинансированием слоя, он всегда был не беден, с одновременным снижением компетентности.

— В компетентности уже давно нет нужды.

— Запрос на компетентность снижался, но это не алиби для профессионалов. Возник новый вопрос: кто несет ответственность за неудачу с Медведевым в широком и узком смыслах слова? «Кто потерял Медведева»?

— Это сильно зависит от того, что понимать под словом «неудача».

— Мы говорим о людях, которые держат в руках рычаги и кнопки. В 2011 году осуществлен обмен — Медведеву отводят премьерство. Вслед за этим он — три предыдущих года почему-то этого не делал — начинает собирать на «Красном Октябре» людей и сообщать им, что они лучшие люди города и им надо немедленно брать власть.

Они, совершенно не подходящие для этого, сидели и думали, когда ж деньги начнут давать, а им говорят, вы — наше будущее.

Через пару недель после последнего такого собрания случилась Болотная...

Понятно, что никакой связи не было, кроме изумления сентябрьской рокировкой. Но трудно было не связать события: второй человек в государстве, у которого возможности, в каком-то смысле своя партия в Кремле и Белом доме — они чьи теперь?

Значит, он на кого-то рассчитывает. Тогда вопрос: кто враг? Два-три человека рядом с Медведевым? Не-е, иначе откуда такие демонстрации? Значит, все серьезнее. А тут выясняется, что «они» уже и идеологию сложили, и помогало им Управление внутренней политики Кремля. И статья «Россия, вперед!», которую поначалу в Белом доме сочли просто путаной, на самом деле была платформой для создания оппозиции. И заработал ядерный реактор раскола...

— То есть вроде как «обломки меритократии» хотят взять реванш.

— Не просто реванш — сами хотят стать властью. А президент Путин в свой третий срок что, просто председательствует при ликвидации собственной власти?

Страх либералов

— Вы писали, «власть не готова к новой угрозе». А получается, оказалась вполне готова: вычленила, описала и ликвидировала.

— Только одно: она ее описала. И описала неправильно. Но описала так, чтобы представить как чрезвычайную.

Теперь можно встать и сказать: вы что, против церкви? Прекрасно, я ее буду защищать! Раньше что было защищать? Газпром, да и только

— Это неважно, правильно или неправильно. То, как она ее описала, на руку самой власти.

— На руку ли власти демонтаж системы управления без ясности, чем ее заменить? На руку ли ей окончательный раскол в центральной структурно лояльной среде? Да, идет отсечение сложных, непонятных элементов. В какой-то момент власть говорит: господа, давайте отцепим последний вагон. А потом оказывается, что в вагоне и был собственный центр управления всем составом.

Дальше на ходу начинают придумываться основания для дальнейшего отсечения «ненужных». Сюжет с Pussy Riot обнаружил не замечаемый до тех пор такой ресурс и одновременно механизм для идеологизации, как церковь. Теперь можно встать и сказать: вы что, против церкви? Прекрасно, я ее буду защищать! Раньше что было защищать? Газпром, да и только.

Начинает вырастать идеология. Можно поднимать волны эмоциональных агрессий, извлекая из небытия «подавляющее большинство». Неважно, что оно быстро спадет, через неделю новый удар — и новое большинство. Значит, работает. Зачем тогда избыточные маневры курса управляемой демократии? Кстати, термин неверен — это было управление меритократией.

— Но что это дает в среднесрочной перспективе? Какова цель?

— В тандеме со Следственным комитетом это дает власти генетически всем хорошо знакомый механизм управления страхом. Возникает плавающая нечеткая угроза, которая в любой момент может быть сфокусирована на тебе лично. «Эта сторона при артобстреле опасна» — и граждане сами переходят на другую.

— О такого рода «варваризации конфликта» говорили вы?

— Раскол всегда ведет к варваризации и примитиву. Идеи становятся выкриками, кто громче кричит, тот и идейнее. Почему у нас по сей день катастрофа в гуманитарных науках? В начале 1970-х кандидатско-лаборантская масса на крике заняла позиции изгнанных специалистов. Оттого сегодня в экономике, социологии, истории — по три-пять имен. Игра на понижение идет сверху, в ответ — варваризация снизу.

Писк либералов

— Происходящее отчасти «демократично». Заговорили те, кому недавно в голову не приходило сказать что-то без того, чтобы им позвонили из администрации. Ответом на возражение становится «сделаем так и все!» А почему? — А по кочану! Раньше такие диалоги были эксцессом, резкости укутывали в сложные разъяснительные конструкции. Теперь норма. Ты не можешь сослаться ни на право, ни на то, что нигде так в мире не делают.

Но для всего этого нового нужна кадровая опора. Телеистерия хороша как вспомогательный метод. Надо расширить основу, дотянувшись до масс на постоянной основе.

А как? У советской власти была развитая система политических коммуникаций: парткомы, профкомы, молодежные организации, политинформации в школах и на работе. Сейчас нет. Была «Единая Россия», довольно слабый передаточный механизм, ныне практически убитый.

— Значит, ЕР перестала быть тем передаточным механизмом. Иначе зачем убивать?

— Считается что партия «захвачена» не тем человеком и она временно вышла из доверия. Лозунг «Все в партию власти» снят, как летом 1917 года Ленин снял лозунг «Вся власть Советам!» поскольку Советы не у тех парней. А затем, когда «у тех», возвращает лозунг на место. Хотя, упаси Господи, считать «Единую Россию» ларцом меритократической элиты. Это совсем не меритократическая организация.

То Уралвагонзавод, то бывший токарь 6-го разряда. Скетч красивый, но бесполезный — большинство населения не хочет ничего знать о рабочих

— Как же будет выстраиваться система общения с населением? Через Народный фронт?

— Ее ищут. Поиски носят наглядный, но не очень удачный характер: то Уралвагонзавод, то бывший токарь 6-го разряда. Скетч красивый, но бесполезный — большинство населения не хочет ничего знать о рабочих. Пролетарская идеология скончалась еще при Хрущеве.

Народный фронт объявлен, но не действует, а является паролем на вход в VIP-зону.

Не найдено дееспособного механизма, кроме единственного — Следственного комитета. Вот кто действительно работает, чье каждое действие становится сигналом стране и отслеживается.

В прежнюю систему была встроена определенная логика защиты. Профессор, идя ночью из ресторана, мог, конечно, нарваться на злого милиционера и оказаться в кутузке. Но в целом было известно: эта среда принадлежит к руководящему кругу и трогать ее не надо. Она были практически исключена из компетенции механизма репрессий.

Тела либералов

— Сегодня защита снята. Те, кто проще, чувствуют: настало их время, его нельзя пропустить. И начинают доказывать властям: хватит мямлить, надо идти дальше! Еще неясно, что такому подходу не будет дан ход. Мы в моменте эксперимента: пусть расцветает сто злобных тварей, они покажут, на что способны, а мы поглядим и оценим, кого продвинуть во власть. Это, кстати, ужасно портит полуприличных вчера еще людей.

— В связи с уходом ощущения защищенности возникает вопрос о национализации элит. Казалось бы, затронуты жизненные интересы. Почему это не встречает сопротивления внутри правящего класса?

— Есть такой исторический термин — «подвергнуть специальному обращению». Одних подвергают на глазах у других. Как бы показывают: смотри, как мы его, а тебя — пока нет. Повеял, как говорил мой учитель Михаил Гефтер, «бодрящий ветерок террора». Этого не надо много, сигнал и так дойдет от Москвы до самых до окраин. И до северных морей тоже. Там тоже начнут «искать либерала».

— Но это же не означает, что все бросятся продавать дома, закрывать счета, свозить сюда детей и т.д.

— А такого и не ждут. Это сигнал к комфортабельной капитуляции: ребята, у вас проблемы? Идите договариваться. И мы уже видим, как многие идут узнавать, что им говорить и делать.

Власть без либералов

— По такой логике можно пойти еще дальше и вернуться к запрету свободного въезда-выезда.

— Этот вариант надо учитывать. Но этому сопротивляется модель того, что я именую «российской империей рисков». Наша модель — блок-пост на границе свободного мирового рынка. Модель в нынешнем виде возникла даже не во время тех или иных выборов, а когда Кудрин уговорил Путина открыть свободное движение капитала. С того момента система стала устойчивой.

У нас бюджетная экономика, бюджетное предпринимательство и социально-бюджетное государство, которое обеспечивает себе массовую лояльность. Если это свойство исчезнет, а страна закроется изнутри или извне, в таком виде система уже не будет существовать. Такая система хорошо глотает риски, прячет их, а в момент чрезвычайной ситуации говорит: смотрите, виноваты не мы — мировой кризис, американцы, враги.

Элита предыдущего 20-летия — и это была одна из ее функций — гасила влияние избирателей на ход дел в политике. Сегодня правящая группа берется сама модерировать все отношения в стране. Она пытается добраться до населения, но навстречу ей бегут тучи корыстных посредников.

Начав войну с меньшинством и так и не выстроив коммуникаций с большинством, государство попадает в бюджетную ловушку позднего Союза. Только в роли разорительного ВПК теперь выступает бюджетник: я ваша надежная консервативная опора? Прекрасно — где моя индексация и замороженные тарифы, где пенсия? Здесь сцены из финала системы.

— Системе предрекают финал с 2003 года. А она живет и развивается.

— Система становится более массовой, но менее человечной. Экспериментируя с образами будущего, она строит времянку за времянкой. Сцена перегружена массой тучных клоунов, которые дорого обходятся, но не повышают ни сплоченности системы, ни ее способности выживать. Разрушаются несовершенные политические механизмы, но на их месте не создаются другие. Возникает вакуум — сцена нового радикализма. Не радикализма с лицом нацболов или националистов, а радикализма власти. Когда потеряна политическая идентичность, импульс к радикализации только растет. Власть теряет чувство предела. Ей кажется, что она может все, в момент, когда надо быть особенно осторожной.