Душа

На модерации Отложенный

 

Часть 2. ДУША ЧЕЛОВЕКА (фрагменты из книги "Крест Леванидов")

 

 

 

Глава 1. Птичка – пташечка

 

      Способность души человека разуметь и перелетывать многократно описана фольклором. В следующей сказке душа человека представлена во всей богоданной красе способностей: в образах Шмат-разума и птицы-горлицы.

 

Поди туда – не знаю куда и принеси то – не знаю что 

     В некотором государстве жил-был король, холост-неженат, и была у него целая рота стрельцов; на охоту стрельцы ходили, перелетных птиц стреляли, государев стол дичью снабжали. В той роте служил стрелец-молодец, по имени Федот; метко в цель попадал, и за то любил его король пуще всех его товарищей. Случилось ему в одно время пойти на охоту раным-ранехонько, на самой заре; зашел он в темный, густой лес и видит: сидит на дереве горлица. Федот навел ружье, прицелился, выпалил – и перешиб птице крылышко; свалилась птица с дерева на сырую землю. Поднял ее стрелок, хочет оторвать голову да положить в сумку. И возговорит ему горлица: "Ах, стрелец-молодец, не срывай моей буйной головушки, не своди меня с белого света; лучше возьми меня живую, принеси в свой дом, посади на окошечко и смотри: как только найдет на меня дремота, в ту самую пору ударь меня правой рукою наотмашь – и добудешь себе великое счастье!" Крепко удивился стрелок. "Что такое? – думает. – С виду совсем птица, а говорит человеческим голосом! Прежде со мной такого случая никогда не бывало..."

     Принес птицу домой, посадил на окошечко, а сам стоит-дожидается. Прошло немного времени, горлица положила свою головку под крылышко и задремала; стрелок поднял правую руку, ударил ее наотмашь легохонько – пала горлица наземь и сделалась душой-девицей, да такою прекрасною, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Другой подобной красавицы во всем свете не бывало! Говорит она добру молодцу, королевскому стрельцу: "Умел ты меня достать, умей и жить со мною; ты мне будешь нареченный муж, а я тебе богоданная жена!" На том они и поладили; женился Федот и живет себе – с молодой женой потешается, а службы не забывает; каждое утро ни свет ни заря возьмет свое ружье, пойдет в лес, настреляет разной дичи и отнесет на королевскую кухню.

     Видит жена, что от той охоты весь он измаялся, и говорит ему: "Послушай, друг, мне тебя жалко: каждый божий день ты беспокоишься, бродишь по лесам да по болотам, всегда мокрехонек домой ворочаешься, а пользы нам нет никакой. Это что за ремесло! Вот я так знаю такое, что без барышей не останешься. Добудь-ка рублей сотню-другую, все дело поправим". Бросился Федот по товарищам: у кого рубль, у кого два занял и собрал как раз двести рублей. Принес к жене. "Ну, – говорит она, – купи теперь на все эти деньги разного шелку". Стрелец купил на двести рублей разного шелку. Она взяла и сказывает: "Не тужи, молись богу да ложись спать; утро вечера мудренее!"

     Муж заснул, а жена вышла на крылечко, развернула свою волшебную книгу – и тотчас явились перед ней два неведомых молодца: что угодно – приказывай! "Возьмите вот этот шелк и за единый час сделайте мне ковер, да такой чудный, какого в целом свете не видывано; а на ковре бы все королевство было вышито, и с городами, и с деревнями, и с реками, и с озерами". Принялись они за работу и не только в час, а в десять минут изготовили ковер – всем на диво; отдали его стрельцовой жене и вмиг исчезли, словно их не было! Наутро отдает она ковер мужу. "На, – говорит, – понеси на гостиный двор и продай купцам, да смотри; своей цены не запрашивай, а что дадут, то и бери".

       Федот взял ковер, развернул, повесил на руку и пошел по гостиным рядам. Увидал один купец, подбежал и спрашивает: "Послушай почтенный! Продаешь, что ли?" – "Продаю". – "А что стоит?" – "Ты торговый человек, ты цену и уставляй". Вот купец думал, думал, не может оценить ковра – да и только! Подскочил другой купец, за ним третий, четвертый... и собралась их толпа великая, смотрят на ковер, дивуются, а оценить не могут. В то время проезжал мимо гостиных рядов дворцовый комендант, усмотрел толпу, и захотелось ему разузнать: про что толкует купечество? Вылез из коляски, подошел и говорит: "Здравствуйте, купцы-торговцы, заморские гости! О чем речь у вас?" – "Так и так, ковра оценить не можем". Комендант посмотрел на ковер, и сам дался диву. "Послушай, стрелец, – говорит он, – скажи мне по правде по истинной, откуда добыл ты такой славный ковер?" – "Моя жена вышивала". – "Сколько же тебе дать за него?" – "Я и сам цены не ведаю, жена наказала не торговаться, а сколько дадут – то и наше!" – "Ну, вот тебе десять тысяч!"

     Стрелец взял деньги и отдал ковер, а комендант этот всегда при короле находился – и пил и ел за его столом. Вот он поехал к королю обедать и ковер повез: "Не угодно ль вашему величеству посмотреть, какую славную вещь купил я сегодня?" Король взглянул – все свое царство словно на ладони увидел; так и ахнул! "Вот это ковер! В жизнь мою такой хитрости не видывал. Ну комендант, что хочешь, а ковра тебе не отдам". Сейчас вынул король двадцать пять тысяч и отдал ему из рук в руки, а ковер во дворце повесил. "Ничего, – думает комендант, – я себе другой еще лучше закажу".

     Сейчас поскакал к стрельцу, разыскал его избушку, входит в светлицу и как только увидал стрельцову жену – в ту минуту и себя и свое дело позабыл, сам не ведает, зачем приехал; перед ним такая красавица, что век бы очей не отвел, все бы смотрел да смотрел! Глядит он на чужую жену, а в голове дума за думой: "Где это видано, где это слыхано, чтобы простой солдат да таким сокровищем владал? Я хоть и при самом короле служу и генеральский чин на мне положон, а такой красоты нигде не видывал!" Насилу комендант опомнился, нехотя домой убрался. С той поры, с того времени совсем не свой сделался: и во сне и наяву только и думает, что о прекрасной стрельчихе; и ест – не заест, и пьет – не запьет, все она представляется!

     Заприметил король и стал его выспрашивать: "Что с тобой подеялось? Аль кручина какая?" – "Ах, ваше величество! Видел я у стрельца жену, такой красоты во всем свете нет; все об ней думаю: и ни заесть и ни запить, никаким снадобьем не заворожить!" Пришла королю охота самому полюбоваться, приказал заложить коляску и поехал в стрелецкую слободу. Входит в светлицу, видит – красота невообразимая! Кто ни взглянет – старик ли – молодой ли, всякий без ума влюбится. Защемила его зазноба сердечная. "Чего, – думает про себя, – хожу я холост-неженат? Вот бы жениться на этой красавице; зачем ей быть стрельчихою? Ей на роду написано быть королевою".

     Воротился король во дворец и говорит коменданту: "Слушай! Сумел ты показать мне стрельцову жену – красоту невообразимую; теперь сумей извести ее мужа. Я сам на ней хочу жениться... А не изведешь, пеняй на себя; хоть ты и верный мой слуга, а быть тебе на виселице!" Пошел комендант, пуще прежнего запечалился; как стрельца порешить – не придумает.

     Идет он пустырями, закоулками, а навстречу ему баба-яга: "Стой, королевский слуга! Я все твои думки ведаю; хочешь, пособлю твоему горю неминучему?" – "Пособи, бабушка! Что хочешь, заплачу". – "Сказан тебе королевский указ, чтобы извел ты Федота-стрельца. Это дело бы неважное: сам-то он прост, да жена у него больно хитра! Ну, да мы загадаем такую загадку, что не скоро справится. Воротись к королю ми скажи: за тридевять земель, в тридесятом царстве есть остров; на том острове ходит олень золотые рога. Пусть наберет полсотню матросов – самых негодных, горьких пьяниц, и велит изготовить к походу старый, гнилой корабль, что тридцать лет в отставке числится: на том корабле пусть пошлет Федота-стрельца добывать оленя золотые рога. Чтоб добраться до острова, надо плыть ни много, ни мало – три года, да назад с острова – три года, итого шесть лет. Вот корабль выступит в море, месяц прослужит, а там и потонет: и стрелец и матросы – все на дно пойдут!"

     Комендант выслушал эти речи, поблагодарил бабу-ягу за науку, наградил ее золотом и бегом к королю. "Ваше величество! – говорит. – Так и так – можно наверно стрельца извести". Король согласился и тотчас отдал приказ по флоту: изготовить к походу старый, гнилой корабль, нагрузить его провизией на шесть лет и посадить на него пятьдесят матросов – самых распутных и горьких пьяниц. Побежали гонцы по всем кабакам, по трактирам, набрали таких матросов, что поглядеть любо-дорого: у кого глаза подбиты, у кого нос сворочен набок. Как скоро доложили королю, что корабль готов, он в ту же минуту потребовал к себе стрельца: "Ну, Федот, ты у меня молодец, первый в команде стрелец; сослужи службу, поезжай за тридевять земель, в тридесятое государство – там есть остров, на том острове ходит олень золотые рога; поймай его живого и привези сюда". Стрелец задумался, не знает, что и отвечать ему. "Думай – не думай, – сказал король, – а коли не сделаешь дела, то мой меч – твоя голова с плеч!"

     Федот повернулся налево кругом и пошел из дворца; вечером приходит домой крепко печальный, не хочет и слова вымолвить. Спрашивает его жена: "О чем, милый, закручинился? Аль невзгода какая?" Он рассказал ей все сполна. "Так ты об этом печалишься? Есть о чем! Это службишка, не служба. Молись-ка богу да ложись спать; утро вечера мудренее все будет сделано". Стрелец лег и заснул, а жена его развернула волшебную книгу – и вдруг явились перед ней два неведомых молодца: "Что угодно, что надобно?" – "Ступайте вы за тридевять земель, в тридесятое царство – на остров, поймайте оленя золотые рога и доставьте сюда". – "Слушаем! К свету все будет исполнено".

       Вихрем понеслись они на тот остров, схватили оленя золотые рога, принесли его прямо к стрельцу на двор; за час до рассвета все дело покончили и скрылись, словно их и не было. Стрельчиха-красавица разбудила своего мужа пораньше и говорит ему: "Поди посмотри – олень золотые рога на твоем дворе гуляет. Бери его на корабль с собою, пять суток вперед плыви, на шестые назад поворачивай". Стрелец посадил оленя в глухую, закрытую клетку и отвез на корабль. "Тут что?" – спрашивают матросы. "Разные припасы и снадобья; путь долгий, мало ли что понадобится!"

       Настало время кораблю отчаливать от пристани, много народу пришло пловцов провожать, пришел и сам король, попрощался с Федотом и поставил его над всеми матросами за старшего. Пятые сутки плывет корабль по морю, берегов давно не видать. Федот-стрелец приказал выкатить на палубу бочку вина в сорок ведер и говорит матросам: "Пейте, братцы! Не жалейте; душа – мера!" А они тому и рады, бросились к бочке и давай вино тянуть, да так натянулись, что тут же возле бочки попадали и заснули крепким сном. Стрелец взялся за руль, поворотил корабль к берегу и поплыл назад; а чтоб матросы про то не сведали – знай с утра до вечера их накачивает: только они с перепоя глаза продерут, как уж новая бочка готова – не угодно ль опохмелиться.

     Как раз на одиннадцатые сутки привалил корабль к пристани, выкинул флаг и стал палить из пушек. Король услыхал пальбу и сейчас на пристань – что там такое? Увидал стрельца, разгневался и накинулся на него со всей жестокостью: "Как ты смел до сроку назад воротиться?" – "А куда ж мне деваться, ваше величество? Пожалуй, иной дурак десять лет в морях проплавает да путного ничего не сделает, а мы вместо шести лет всего-навсего десять суток проездили, да свое дело справили: не угодно ль взглянуть на оленя золотые рога?" Тотчас сняли с корабля клетку, выпустили золоторого оленя; король видит, что стрелец прав, ничего с него не возьмешь! Позволил ему домой идти, а матросам, которые с ним ездили, дал свободу на целые шесть лет; никто не смел их и на службу спрашивать, по тому самому, что они уж эти годы заслужили.

       На другой день призвал король коменданта, напустился на него с угрозами. "Что ты, – говорит, – али шутки со мной шутишь? Видно, тебе голова твоя не дорога! Как знаешь, а найди случай, чтоб можно было Федота-стрельца злой смерти предать". – "Ваше королевское величество! Позвольте подумать; авось можно поправиться". Пошел комендант пустырями да закоулками, навстречу ему баба-яга: "Стой, королевский слуга! Я твои думки ведаю: хочешь, пособлю твоему горю?" – "Пособи, бабушка! Ведь стрелец вернулся и привез оленя золотые рога". – "Ох, уж слышала! Сам-то он простой человек, извести его нетрудно бы – все равно что щепоть табаку понюхать! Да жена у него больно хитра. Ну да мы загадаем ей иную загадку, с которой не так просто справится. Ступай к королю и скажи: пусть пошлет он стрельца туда – не знаю куда, принести то – не знаю что. Уж этой задачи он во веки веков не выполнит: или совсем без вести пропадет, или с пустыми руками назад придет".

     Комендант наградил бабу-ягу золотом и побежал к королю; король выслушал и велел стрельца позвать. "Ну, Федот! Ты у меня молодец, первый в команде стрелец. Сослужил ты мне одну службу – достал оленя золотые рога; сослужи и другую: поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что! Да помни: коли не принесешь, то мой меч – твоя голова с плеч!" Стрелец повернулся кругом и пошел из дворца; приходит домой печальный, задумчивый. Спрашивает его жена: "Что, милый, кручинишься? Аль еще невзгода какая?" – "Эх, – говорит, – одну беду с шеи свалил, а другая навалилася; посылает меня король туда – не знаю куда, велит принести то – не знаю что. Через твою красу все напасти несу!" – "Да, это служба немалая! Чтоб туда добраться, надо девять лет идти, да назад девять – итого восемнадцать лет; а будет ли толк с того – бог ведает!" – "Что же делать, как же быть?" – "Молись богу да ложись спать, утро вечера мудренее. Завтра все узнаешь".

     Стрелец лег спать, а жена его дождалась ночи, развернула волшебную книгу – и тотчас явились перед ней два молодца: "Что угодно, что надобно?" – "Не ведаете ли: как ухитриться да пойти туда – не знаю куда, принести то – не знаю что?" – "Нет, не ведаем!" Она закрыла книгу – и молодцы с глаз исчезли. Поутру будит стрельчиха своего мужа: "Ступай к королю, проси золотой казны на дорогу – ведь тебе восемнадцать лет странствовать, а получишь деньги, заходи со мной проститься". Стрелец побывал у короля, получил из казначейства целую кису (мешок) золота и приходит с женой прощаться. Она подает ему ширинку и мячик: "Когда выйдешь из города, брось этот мячик перед собою; куда он покатится – туда и ступай. Да вот тебе мое рукоделье: где бы ты ни был, а как станешь умываться – всегда утирай лицо этою ширинкою". Попрощался стрелец с своей женой и товарищами, поклонился на все четыре стороны и пошел за заставу. Бросил мячик перед собою; мячик катится, а он за ним следом идет.

     Прошло с месяц времени, призывает король коменданта и говорит ему: "Стрелец отправился на восемнадцать лет по белу свету таскаться, и по всему видно, что не быть ему живому. Ведь восемнадцать лет не две недели; мало ли что в дороге случится! Денег у него много; пожалуй, разбойники нападут, ограбят да злой смерти предадут. Кажись, можно теперь за его жену приняться. Возьми-ка мою коляску, поезжай в стрелецкую слободу и привези ее во дворец". Комендант поехал в стрелецкую слободку, приехал к стрельчихе-красавице, вошел в избу и говорит: "Здравствуй, умница, король приказал тебя во дворец представить". Приезжает она во дворец; король встречает ее с радостию, ведет в палаты раззолоченные и говорит таково слово: "Хочешь ли быть королевою? Я тебя замуж возьму". – "Где же это видано, где же это слыхано: от живого мужа жену отбивать! Каков ни есть, хоть простой стрелец, а мне законный муж". – "Не пойдешь охотою, возьму силою!" Красавица усмехнулась, ударилась об пол, обернулась горлицей и улетела в окно.

     Много царств и земель прошел стрелец, а мячик все катится. Где река встретится, там мячик мостом перебросится; где стрельцу отдохнуть захочется, там мячик пуховой постелью раскинется. Долго ли, коротко ли – скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, приходит стрелец к большому, великолепному дворцу; мячик докатился до ворот и пропал. Вот стрелец подумал-подумал: "Дай пойду прямо!" Вошел по лестнице в покои; встречают его три девицы неописанной красоты: "Откуда и зачем, добрый человек, пожаловал?" – "Ах, красные девицы, не дали мне с дальнего походу отдохнуть, да начали спрашивать. Вы бы прежде меня накормили-напоили, отдохнуть положили, да тогда бы и вестей спрашивали". Они тотчас собрали на стол, посадили его, накормили-напоили и спать уложили.

     Стрелец выспался, встает с мягкой постели; красные девицы несут к нему умывальницу и шитое полотенце. Он умылся ключевой водой, а полотенца не принимает. "У меня, – говорит, – своя ширинка; есть чем лицо утереть". Вынул ширинку и стал утираться. Спрашивают его красные девицы: "Добрый человек! Скажи: откуда достал эту ширинку?" – "Мне ее жена дала". – "Стало быть, ты женат на нашей родной сестрице!" Кликнули мать-старушку; та как глянула на ширинку, в ту же минуту признала: "Это моей дочки рукоделье!" Начала у гостя расспрашивать-разведывать; он рассказал ей, как женился на ее дочери и как царь послал его туда – не знаю куда, принести то – не знаю что. "Ах зятюшка! Ведь про это диво даже я не слыхивала! Постой-ка, авось мои слуги ведают".

     Вышла старуха на крыльцо, крикнула громким голосом, и вдруг – откуда только взялись! – набежали всякие звери, налетели всякие птицы. "Гой есте, звери лесные и птицы воздушные! Вы, звери, везде рыскаете; вы, птицы, всюду летаете: не слыхали ль, как дойти туда – не знаю куда, принести то – не знаю что?" Все звери и птицы в один голос отвечали: "Нет, мы про то не слыхивали!" Распустила их старуха по своим местам – по трущобам, по лесам, по рощам; воротилась в горницу, достала волшебную книгу, развернула ее – и тотчас явились к ней два великана: "Что угодно, что надобно?" – "А вот что, слуги мои верные! Понесите меня вместе с зятем на окиян-море широкое и станьте как раз на середине – на самой пучине".

     Тотчас подхватили они стрельца со старухою, понесли их, словно вихри буйные, на окиян-море широкое и стали на середине – на самой пучине: сами как столбы стоят, а стрельца со старухою на руках держат. Крикнула старуха громким голосом – и приплыли к ней все гады и рыбы морские: так и кишат! Из-за них синя моря не видно! "Гой есте, гады и рыбы морские! Вы везде плаваете, у всех островов бываете: не слыхали ль, как дойти туда – не знаю куда, принести то – не знаю что?" Все гады и рыбы в один голос отвечали: "Нет! Мы про то не слыхивали!" Вдруг протеснилась вперед старая колченогая лягушка, которая уж лет тридцать как в отставке жила, и говорит: "Ква-ква! Я знаю, где такое диво найти". – "Ну, милая, тебя-то мне и надобно!" – сказала старуха, взяла лягушку и велела великанам себя и зятя домой отнесть.

     Мигом очутились они во дворце. Стала старуха лягушку допытывать: "Как и какою дорогою моему зятю идти?" Отвечает лягушка: "Это место на краю света – далеко-далеко! Я бы сама его проводила, да уж больно стара, еле ноги волочу; мне туда в пятьдесят лет не допрыгать". Старуха принесла большую банку, налила свежим молоком, посадила в нее лягушку и дает зятю: "Неси, – говорит, – эту банку в руках, а лягушка пусть тебе дорогу показывает". Стрелец взял банку с лягушкою, попрощался со старухой и ее дочками и отправился в путь. Он идет, а лягушка ему дорогу показывает.

     Близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли – приходит к огненной реке; за тою рекою высокая гора стоит, в той горе дверь видна. "Ква-ква! – говорит, – лягушка. Выпусти меня из банки; надо нам через реку переправиться". Стрелец вынул ее из банки и пустил наземь. "Ну, добрый молодец, садись на меня, да не жалей; небось не задавишь!" Стрелец сел на лягушку и прижал ее к земле: начала лягушка дуться, дулась-дулась и сделалась такая большая, словно стог сенной. У стрельца только и на уме, как бы не свалиться: "Коли свалюсь, до смерти ушибусь!" Лягушка надулась да как прыгнет – перепрыгнула через огненную реку и сделалась опять маленькою. "Теперь, добрый молодец, ступай в эту дверь, а я тебя здесь подожду; войдешь ты в пещеру и хорошенько спрячься. Спустя некое время придут туда два старца; слушай, что они будут говорить и делать, а после, как они уйдут, и сам то ж говори и делай!"

     Стрелец подошел к горе, отворил дверь – в пещере так темно, хоть глаз выколи! Полез на карачках и стал руками щупать; нащупал пустой шкап, сел в него и закрылся. Вот немного погодя приходят туда два старца и говорят: "Эй, Шмат-разум! Покорми-ка нас". В ту ж минуту – откуда что взялось! зажглись люстры, загремели тарелки и блюда, и явились на столе разные вина и кушанья. Старики напились, наелись и приказывают: "Эй, Шмат-разум! Убери все". Вдруг ничего не стало – ни стола, ни вин, ни кушанья, люстры все погасли. Слышит стрелец, что два старца ушли, вылез из шкапа и крикнул: "Эй, Шмат-разум!" – "Что угодно?" "Покорми меня!" Опять явились и люстры зажженные, и стол накрытый, и всякие напитки и кушанья.

       Стрелец сел за стол и говорит: "Эй, Шмат-разум! Садись, брат, со мною; станем есть-пить вместе, а то одному мне скучно". Отвечает невидимый голос: "Ах, добрый человек! Откудова тебя бог принес? Скоро тридцать лет, как я двум старцам верой-правдой служу, а за все это время они не разу меня с собой не сажали". Смотрит стрелец и удивляется: никого не видать, а кушанья с тарелок словно кто метелочкой подметает, а бутылки с вином сами поднимаются, сами в рюмки наливаются, глядь уж и пусты! Вот стрелец наелся-напился и говорит: "Послушай, Шмат-разум! Хочешь мне служить? У меня житье хорошее". – "Отчего не хотеть! Мне давно надоело здесь, а ты вижу, – человек добрый". – "Ну, прибирай все да пойдем со мною!" Вышел стрелец из пещеры, оглянулся назад – нет никого... Шмат-разум! Ты здесь?" − "Здесь! Не бойся, я от тебя не отстану". – "Ладно!" – сказал стрелец и сел на лягушку: лягушка надулась и перепрыгнула через огненную реку; он посадил ее в банку и отправился в обратный путь.

     Пришел к теще и заставил своего нового слугу хорошенько угостить старуху и ее дочек. Шмат-разум так их употчевал, что старуха с радости чуть плясать не пошла, а лягушке за ее верную службу назначила по три банки молока в день давать. Стрелец распрощался с тещею и пустился домой. Шел-шел и сильно уморился; прибились его ноги скорые, опустились руки белые. "Эх, – говорит, – Шмат-разум! Если б ты ведал, как я устал; просто ноги отнимаются". – "Что ж ты мне давно не скажешь? Я б тебя живо на место доставил". Тотчас подхватило стрельца буйным вихрем и понесло по воздуху так шибко, что с головы шапка свалилась. "Эй, Шмат-разум! Постой на минутку, моя шапка свалилась". – "Поздно, сударь, хватился! Твоя шапка теперь за пять тысяч верст позади". Города и деревни, реки и леса так и мелькают перед глазами...

     Вот летит стрелец над глубоким морем, и гласит ему Шмат-разум: "Хочешь – я на этом море золотую беседку сделаю? Можно будет отдохнуть, да счастье добыть". – "А ну, сделай!" – сказал стрелец и стал опущаться на море. Где за минуту только волны подымалися – там появился островок, на островку золотая беседка. Говорит стрельцу Шмат-разум: "Садись в беседку, отдыхай, на море поглядывай; будут плыть мимо три купеческих корабля и пристанут к острову; ты зазови купцов, угости-употчивай и променяй меня на три диковинки, что купцы с собой везут. В свое время я к тебе назад вернусь!"

     Смотрит стрелец – с западной стороны три корабля плывут; увидали корабельщики остров и золотую беседку: "Что за чудо! – говорят, – сколько раз мы тут плавали, кроме воды ничего не было, а тут – на поди! – золотая беседка явилась. Пристанемте, братцы, к берегу, поглядим-полюбуемся". Тотчас остановили корабельный ход и бросили якоря; три купца-хозяина сели на легкую лодочку и поехали на остров. "Здравствуй, добрый человек!" – "Здравствуйте, купцы чужеземные! Милости просим ко мне, погуляйте, повеселитесь, роздых возьмите: нарочно для заезжих гостей и беседка выстроена! Купцы вошли в беседку, сели на скамеечку. "Эй, Шмат-разум! – закричал стрелец. – Дай-ка нам попить-поесть". Явился стол, на столе вина и кушанья, чего душа захочет – все мигом исполнено! Купцы только ахают. "Давай, – говорят, – меняться! Ты нам своего слугу отдай, а у нас возьми за то любую диковинку". – "А какие у вас диковинки?" – "Посмотри – увидишь!"

     Один купец вынул из кармана маленький ящичек, только открыл его – тотчас по всему острову славный сад раскинулся и с цветами и с дорожками, а закрыл ящичек – и сад пропал. Другой купец вынул из-под полы топор и начал тяпать: тяп да ляп – вышел корабль! Тяп да ляп – еще корабль! Сто разов тяпнул – сто кораблей сделал, с парусами, с пушками и с матросами; корабли плывут, в пушки палят, от купца приказов спрашивают... Натешился он, спрятал свой топор – и корабли с глаз исчезли, словно их и не было! Третий купец достал рог, затрубил в один конец – тотчас войско явилося: и пехота, и конница, с ружьями, с пушками, с знаменами; ото всех полков посылают к купцу рапорты, а он отдает им приказы: войска идут, музыка гремит, знамена развеваются... Натешился купец, взял трубу, затрубил с другого конца – и нет ничего, куда вся сила девалася!

     "Хороши ваши диковинки, да мне не пригодны! – сказал стрелец. – Войска да корабли – дело царское, а я простой солдат. Коли хотите со мной поменяться, так отдайте мне за одного слугу-невидимку все три диковинки". – "Не много ли будет?" – "Ну как знаете: а я иначе меняться не стану!" Купцы подумали про себя: "На что нам этот сад, эти полки и военные корабли? Лучше поменяться; по крайней мере без всякой заботы будем и сыты и пьяны". Отдали стрельцу свои диковинки и говорят: "Эй, Шмат-разум! Мы тебя берем с собою; будешь ли нам служить верой-правдою?" – "Отчего не служить? Мне все равно – у кого ни жить". Воротились купцы на корабли и давай всех корабельщиков поить-угощать: "Ну-ка, Шмат-разум, поворачивайся!"

     Перепились все допьяна и заснули крепким сном. А стрелец сидит в золотой беседке, призадумался и говорит: "Эх, жалко! Где-то теперь мой верный слуга Шмат-разум?" – "Я здесь, господин!" Стрелец обрадовался: "Не пора ли нам домой?" Только сказал, как вдруг подхватило его буйным вихрем и понесло по воздуху. Купцы проснулись, и захотелось им выпить с похмелья: "Эй, Шмат-разум, дай-ка нам опохмелиться!" Никто не отзывается, никто не прислуживает. Сколько ни кричали, сколько ни приказывали – нет ни на грош толку. "Ну, господа! Надул нас этот маклак (бессовестный человек, попрошайка). Теперь черт его найдет! И остров пропал и золотая беседка сгинула". Погоревали-погоревали купцы, подняли паруса и отправились куда им было надобно.

     Быстро прилетел стрелец в свое государство, опустился возле синего моря на пустом месте. "Эй, Шмат-разум! Нельзя ли здесь дворец выстроить?" – "Отчего нельзя! Сейчас готов будет" Вмиг дворец поспел, да такой славный, что и сказать нельзя: вдвое лучше королевского. Стрелец открыл ящичек, и кругом дворца сад явился с редкими деревьями и цветами. Вот сидит стрелец у открытого окна да на свой сад любуется – вдруг влетела в окно горлица, ударилась оземь и оборотилась его молодой женою. Обнялись они, поздоровались, стали друг друга расспрашивать, друг другу рассказывать. Говорит стрельцу жена: "С той самой поры, как ты из дому ушел, я все время по лесам да по рощам сирой горлинкой летала".

     На другой день поутру вышел король на балкон, глянул на сине море и видит – на самом берегу стоит новый дворец, а кругом дворца зеленый сад. "Какой это невежа вздумал без спросу на моей земле строиться?" Побежали гонцы, разведали и докладывают, что дворец только стрельцом поставлен, и живет во дворце он сам, и жена при нем. Король пуще разгневался, приказал собрать войско и идти на взморье, сад дотла разорить, дворец на мелкие части разбить, а самого стрельца и его жену лютой смерти предать. Усмотрел стрелец, что идет на него сильное войско королевское, схватил поскорей топор, тяп да ляп – вышел корабль! Сто разов тяпнул – сто кораблей сделал. Потом вынул рог, затрубил раз – повалила пехота, затрубил в другой – повалила конница.

     Бегут к нему начальники из полков, с кораблей и ждут приказу. Стрелец приказал начинать сражение; тотчас заиграла музыка, ударили в барабаны, полки двинулись; пехота ломит королевских солдат, конница догоняет, в плен забирает, а с кораблей по столичному городу так и жарят пушками. Король видит, что его армия бежит, бросился было сам войско останавливать – да куда! Не прошло и полчаса, как его самого убили. Когда кончилось сражение, собрался народ и начал стрельца просить, чтобы взял в свои руки все государство. Он на то согласился и сделался королем, а жена его королевою.

 

     До прихода на белый свет душа-девица и ее плоть – стрелец находятся в дремоте ночи вселенной. Душа-девица умеет говорить человеческим голосом, горлица просит стрельца: "как только найдет на меня дремота, в ту самую пору ударь меня правой рукою наотмашь – и добудешь себе великое счастье!" В учении нашего пращура ударить правой рукою или чесануть в правое плечо, как это сделал Никола Можайский (в былине "Садко"), означает намеренно отправить человека в то или иное царство вселенной. Федот делится с горлицей жизненной силой: "ударил ее наотмашь легохонько – пала горлица наземь и сделалась душой-девицей, да такою прекрасною, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать!" Упала она с навьего дерева (ночи вселенной) на сырую землю – прямиком в сердечушко молодца.

     Говорит душа-девица стрельцу: "Умел ты меня достать, умей и жить со мною; ты мне будешь нареченный муж, а я тебе богоданная жена!" Встреча души с плотью стрельца неизбежна, их единение и отмечается свадебным пиром.

     Так уж случилось, увидел генерал богоданную жену Федота и вздумал: "Где это видано, где это слыхано, чтобы простой солдат да таким сокровищем владал?" А потом и короля защемило от прелестей души-девицы стрельца. Задумали именитые извести молодца, чтоб самим его душевной красотой владеть. Зло всегда обращается за помощью к своему источнику – к жителям Нави. Потому комендант и ходил пустырями, да закоулками, пока не повстречал бабу-ягу. Яга все думки ведает, в ее навьей обители события случаются наперед Яви, она и подсказала коменданту, как извести Федота – отправить его на тот свет.

     Задал король стрельцу задачу, которую можно исполнить, лишь побывав в навьем царстве, а оттуда для простого смертного нет возврата. Душа-девица владеет знанием кудес вечности и ночи вселенной. Она советуется с волшебной книгой – это ее опыт предыдущих странствий по просторам окиян-моря, и научает Федота, как справиться с господскими поручениями.

     Поход молодца за тридевять земель занимает три года, и столько же затрачивается на обратную дорогу. Здесь год – это путь по каждому царству вселенной (Яви, Нави и Прави).

     Во время отсутствия стрельца его богоданную душу силой хотели взять, но она ударилась об пол (Яви), вновь обернулась горлицей и улетела в Правь. Удариться об пол или упасть с дерева на сырую землю означает одно и то же действие – мгновенно переместиться в иное царство вселенной.

     Сказка утверждает, что завистливой власти и порочным людям не владеть богоданной душой. Для них закрыты врата вечности. Это в их адрес пословица сказывает: "Не барину тот пир, куда бредет весь мир".

     Когда же стрельца послали туда – не знаю куда (в Правь), душа-девица подарила ему оберег – рукодельное полотенце. Стрелец встречается с родственниками жены – родительской семеюшкой. Они узнают Федота по оберегу, обучают его навьим кудесам и направляют в обитель вечности, где и находится то – не знаю что. Стрелец несколько раз делится жизненной силой с родительской семеюшкой, потому старички и помогают ему. Старички желанные гости фольклора, они даже могут явиться в количестве семи старцев во главе со старцем – самим Сварогом.

     Шмат-разум –способность души разуметь. Подружились в Прави удалец и Шмат-разум, начали они есть-пить вместе, так вновь повстречались стрелец и его душа. Стрелец побывал в вечности и ночи вселенной, научился многим чудесам, а потому стал обладателем могучей силы и уничтожил господское зло. Понятное дело, не многие могут сходить на тот свет и туда – не знаю куда, да еще и вернуться в Явь.

     Матросы, как и дружинники Садко, странствуют с Федотом по окиян-морю, и тоже возвращаются в Явь, но уже в новом своем воплощении. Они обрели свободу, и никто не смел их и на службу спрашивать, по тому самому, что они уж эти годы заслужили.

     Все многообразие записей сказки рассказывает о способностях души разуметь и перелетывать (по царствам вселенной). Шмат-разум, конечно, невидим и обладает способностью: "чего душа захочет – все мигом исполнено". О самом начале творения жизни небыличкой сказано: "дед умен, а я догадлив". Шмат-разум – это животворящие мысли "Я", они догадливые и порхают по сине морю.

     О разуме души поведано не только в фольклоре Руси. Например, Карл Юнг в книге "Воспоминания, сновидения, размышления" делится своими впечатлениями от встречи с вождем мексиканского племени пуэбло. Индеец удивляется странностям европейцев и говорит Юнгу: "белые люди думают головой". "Ну разумеется! А чем же ты думаешь?" – с удивлением спросил его знаменитый психоаналитик. "Наши мысли рождаются здесь", – ответил Биано, указывая на хранилище души – сердце.

     В одном из вариантов сказки стрельцу приказано: "на тот свет дойтить" и узнать, как поживает покойный батюшка царя. Наш герой находит в царстве смерти душу прежнего царя. На ней два черта везут дрова – большущий воз! Через Федота передал бывший царь наказ своему преемнику и всем господам именитым: "Плохое мое житье. Чтобы служил по моей душе панихиды; авось господь меня помилует – освободит от вечной муки. Да накрепко ему моим именем закажи, чтобы не обижал ни черни, ни войска; не то бог заплатит!"

     В странствиях по дворам вселенной Федот приобрел необыкновенный опыт – умение управлять ветрами из божьих уст. Буйные ветры (первородных начал) несут его так шибко, что с головы шапка свалилась. И через минуту оказалась его шапка за пять тысяч верст позади.

     Существуют до сотни вариантов этой сказки, и все они повествуют о коловращении души на прямоезжих дорогах вселенной.

     Этапы жизненного пути человека многократно представлены в подвигах фольклорных богатырей и навечно запечатлены на камне Алатыре у перекрестка трех дорог (в Явь, Навь и Правь). Стрелец исполнил все наказы судьбы: познал прямой путь – опыт воплощения, побывал налево – в навьем царстве, сходил направо – в Правь и стал богатырем. Да еще по своей воле снова вернулся в Явь, потому что в его богатырской мощи нуждались люди: "собрался народ и начал стрельца просить, чтобы взял в свои руки все государство".

     В одном из вариантов небылички представлена количественная характеристика "Я" – богоданной души: "ни мал, ни велик – всего-то с игольное ушко, не с приворотную надолбу". Побрел "Я" по берегу: "все не нашему (образ Нави). Стоит река – вся из молока, берега из киселя. Вот я, добрый молодец, киселя наелся, молока нахлебался". Ну, а далее "Я" шагнул в Явь "Вступил я на паперть, вижу двери калачом заперты, кишкой бараньей задернуты. Тут я, добрый молодец догадался, калач переломил да съел, кишку собакам отдал. Вошел в церковь, в ней все не по-нашему: паникадило-то репяное, свечи морковные, образа пряничные. Выскочил поп толоконный лоб, присел – я его и съел". Небыличка предупреждает заветными словами, что сегодня идет душа Руси по берегу – "все не нашему", предсказывает неминуемый конец холода ночи вселенной и лукавого существования толоконных лбов. В Толковом словаре "живого великорусского языка" толоконный лоб – дурак.

     Фольклор рассказывает о странствиях души по дорогам царств вселенной и награждает ее самыми нежными эпитетами, сравнивает с красной (красивой) девицей. Пословица так и молвит: "Красива душа – всем хороша". Следующая история рассказывает о ее Ненаглядной Красоте.

 

Кощей Бессмертный

        Бывало-живало – в некотором государстве был-жил царь и царица; у них родился сын, Иван-царевич. Няньки его качают, никак укачать не могут; зовут отца: "Царь, великий государь! Поди, сам качай своего сына". Царь начал качать: "Спи, сынок! Спи, возлюбленный! Вырастешь большой, сосватаю за тебя Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру". Царевич уснул и проспал трое суток; пробудился – пуще прежнего расплакался. Няньки его качают, никак укачать не могут; зовут отца: "Царь, великий государь! Поди, качай своего сына". Царь качает, сам приговаривает: "Спи, сынок! Спи, возлюбленный! Вырастешь большой, сосватаю за тебя Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру". Царевич уснул и опять проспал трое суток; пробудился, еще пуще прежнего расплакался. Няньки качают, никак укачать не могут: "Поди, великий государь, качай своего сына". Царь качает, сам приговаривает: "Спи, сынок! Спи, возлюбленный! Вырастешь большой, сосватаю за тебя Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру". Царевич уснул и опять проспал трое суток. Пробудился и говорит: "Давай, батюшка, свое благословение; я поеду жениться". – "Что ты, дитятко! Куда поедешь! Ты всего девятисуточный!" – "Дашь благословение – поеду, и не дашь – поеду!" – "Ну поезжай! Господь с тобой!"

     Иван-царевич срядился и пошел коня доставать; отошел немало от дому и встретил старого человека: "Куда, молодец, пошел? Волей аль неволей?" – "Я с тобой и говорить не хочу!" – отвечал царевич, отошел немного и одумался: "Что же я старику ничего не сказал? Стары люди на ум наводят". Тотчас настиг старика: "Постой, дедушка! Про что ты меня спрашивал?" – "Спрашиваю: куда идешь, молодец, волей аль неволей?" – "Иду я сколько волею, а вдвое неволею. Был я в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня высватать Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру". – "Хорош молодец, учливо говоришь! Только пешему тебе не дойти – Ненаглядная Красота далеко живет". – "Сколь далеко?" – "В золотом царстве, по конец свету белого, где солнышко восходит". – "Как же быть-то мне? Нет мне, молодцу, по плечу коня неезжалого, ни плеточки шелковой недержалой". – "Как нет? У твоего батюшки есть тридцать лошадей – все как одна; поди домой, прикажи конюхам напоить их у синя моря: которая вперед выдвинется, забредет в воду по самую шею и как станет пить – на синем море начнут волны подниматься, из берега в берег колыхаться, ту и бери!" – "Спасибо на добром слове, дедушка!"

     Как старик научил, так царевич и сделал; выбрал себе богатырского коня, ночь переночевал, поутру рано встал, растворил ворота и собирается ехать. Проговорил ему конь человеческим языком: "Иван-царевич! Припади к земле; я тя трижды пихну". Раз пихнул и другой пихнул, а в третий раз не стал: "Ежели в третий пихнуть, нас с тобой земля не снесет!" Иван-царевич выхватил коня с цепей, оседлал, сел верхом – только и видел царь своего сына!

     Едет далеким-далеко, день коротается, к ночи подвигается: стоит двор – что город, изба – что терем. Приехал на двор – прямо на крыльцо, привязал коня к медному кольцу, в сени да в избу, богу помолился, ночевать попросился. "Ночуй, добрый молодец! – говорит ему старуха. – Куды тя господь понес?" – "Ах ты старая сука! Неучливо спрашиваешь. Прежде напой-накорми, на постелю повали, в те поры и вестей выспрашивать. Она его накормила-напоила, на постелю повалила и стала вестей выспрашивать. "Был я, бабушка, в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру". – "Хорош молодец, учливо говоришь. Я седьмой десяток доживаю, а про ту красоту слыхом не слыхала. Впереди по дороге живет моя большая сестра, может, она знает; поезжай-ка завтра к ней, а теперь усни: утро вечера мудренее". Иван-царевич ночь переночевал, поутру встал раненько, умылся беленько, вывел коня, оседлал, в стремено ногу клал – только его и видела бабушка!

     Едет он далеким-далеко, высоким-высоко, день коротается, к ночи подвигается: стоит двор – что город, изба – что терем. Приехал на двор – прямо на крыльцо, привязал коня к серебряному кольцу, в сени да в избу, богу помолился, ночевать попросился. Говорит старуха: "Фу-фу! Доселева было русской коски видом не видать, слыхом не слыхать, а ноне русская коска сама на двор приехала. "Откуль, Иван-царевич, взялся?" – "Что ты, старая сука, расфукалась, неучливо спрашиваешь? Ты бы прежде накормила-напоила, на постелю повалила, тожно бы вестей спрашивала. Она его за стол посадила, накормила-напоила, на постелю повалила, села в головы и спрашивает: "Куды тя бог понес?" – "Был я, бабушка, в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру". – "Хорош молодец! Учливо говоришь. Я восьмой десяток доживаю, а про ту красоту еще не слыхивала. Впереди по дороге живет моя большая сестра, может, она знает; есть у ней на то ответчики: первые ответчики – зверь лесной, другие ответчики – птица воздушная, третьи ответчики – рыба и гад водяной; что ни есть на белом свете – все ей покоряется. Поезжай-ка завтра к ней, а теперь усни; утро вечера мудренее". Иван-царевич ночь переночевал, встал раненько, умылся беленько, сел на коня – и был таков!

     Едет далеким-далеко, высоким-высоко, день коротается, к ночи подвигается; стоит двор – что город, изба – что терем. Приехал ко крыльцу, прицепил к золотому кольцу, в сени да в избу, богу помолился, ночевать попросился. Закричала на него старуха: "Ах ты, такой-сякой! Железного кольца недостоин, а к золотому привязал". – "Хорошо, бабушка, не бранись; коня можно отвязать, за иное кольцо привязать". – "Что, добрый молодец, задала тебе страху! А ты не страшись да на лавочку садись, а я стану спрашивать: из каких ты родов, из каких городов?" – "Эх, бабушка, ты бы прежде накормила-напоила, в те поры вестей поспрошала; видишь – человек с дороги, весь день не ел!" В тот час старуха стол поставила, принесла хлеба-соли, налила водки стакан и принялась угощать Ивана-царевича. Он наелся-напился, на постелю повалился; старуха не спрашивает, он сам рассказывает: "Был я, бабушка, в малых летах, качал меня батюшка в зыбке, сулил за меня Ненаглядную Красоту, трех мамок дочку, трех бабок внучку, девяти братьев сестру". Сделай милость, бабушка, скажи: где живет Ненаглядная Красота и как до нее дойти?" – "Я и сама, царевич, не ведаю: вот уже девятый десяток доживаю, а про эту красоту еще не слыхивала. Ну да усни с богом; заутро соберу моих ответчиков – может, из них кто знает".

     На другой день встала старуха раненько, умылась беленько, вышла с Иваном-царевичем на крылечко и скричала богатырским голосом, посвистала молодецким посвистом. Крикнула по морю: "Рыбы и гад водяной! Идите сюда". Тотчас сине море всколыхалося, собирается рыба и большая и малая, собирается всякий гад, к берегу идет – воду укрывает. Спрашивает старуха: "Где живет Ненаглядная Красота, трех мамок дочка трех бабок внучка, девяти братьев сестра?" Отвечают все рыбы и гады в один голос: "Видом не видали, слыхом не слыхали!" Крикнула старуха по земле: "Собирайся, зверь лесной!" Зверь бежит, землю укрывает, в один голос отвечает: "Видом не видали, слыхом не слыхали!" Крикнула старуха по поднебесью: "Собирайся, птица воздушная!" Птица летит, денной свет укрывает, в один голос отвечает: "Видом не видали, слыхом не слыхали!" – "Больше некого спрашивать!" – говорит старуха, взяла Ивана-царевича за руку и повела в избу; только вошли туда, налетела Моголь-птица, пала на землю – в окнах свету не стало. "Ах ты, птица Моголь! Где была, где летала, отчего запоздала?" – "Ненаглядную Красоту к обедне сряжала". – "Того мне и надоть! Сослужи мне службу верою-правдою: снеси туда Ивана-царевича". – "Рада бы сослужить, много пропитанья надоть!" – "Сколько много?" – "Три сороковки говядины да чан воды".

     Иван-царевич налил чан воды, накупил быков, набил и наклал три сороковки говядины, уставил те бочки на птицу, побежал в кузницу и сковал себе копье длинное железное. Воротился и стал со старухой прощаться. "Прощай, – говорит, – бабушка! Корми моего доброго коня сыто – я тебе за все заплачу". Сел на Моголь-птицу – в ту ж минуту она поднялась и полетела. Летит, а сама бесперечь оглядывается: как оглянется, Иван-царевич тотчас подает ей на копье кус говядины. Вот летела-летела немало времени, царевич две бочки скормил, за третью принялся и говорит: "Эй, птица Моголь! Пади на сыру землю, мало пропитанья стало". – "Что ты, Иван-царевич! Здесь леса дремучие, грязи вязучие – нам с тобой по конец века не выбраться". Иван-царевич всю говядину скормил и бочки спихал, а Моголь-птица летит – оборачивается: "Что делать?" – думает царевич, вырезал из своих ног икры и дал птице; она проглотила, вылетела на луга зеленые, травы шелковые, цветы лазоревые и пала наземь. Иван-царевич встал, идет по лугу – разминается, на обе ноги прихрамывает. "Что ты, царевич, али хромаешь?" – "Хромаю, Моголь-птица! Давеча из ног своих икры вырезал да тебе скормил". Моголь-птица выхаркнула икры, приложила к ногам Ивана-царевича, дунула-плюнула, икры приросли – и пошел царевич и крепко и бодро.

       Пришел в большой город и пристал отдохнуть к бабушке-задворенке. Говорит ему бабушка-задворенка: "Спи, Иван-царевич! Заутро, как ударят в колокол, я тебя разбужу". Лег царевич и тотчас уснул; день спит, ночь спит... Зазвонили к заутрене, прибежала бабушка-задворенка, стала его будить, что ни попадет в руки – тем и бьет; нет, не могла сбудить. Отошла заутреня, зазвонили к обедне. Ненаглядная Красота в церковь поехала; прибежала бабушка-задворенка, принялась опять за царевича, бьет его чем ни попадя, насилу-насилу разбудила. Вскочил Иван-царевич скорехонько, умылся белехонько, снарядился и пошел к обедне. Пришел в церковь, образам помолился, на все стороны поклонился, Ненаглядной Красоте на особицу; стоят они рядом да богу молятся. На отходе обедни она первая под крест, он второй за ней.

     Вышел на рундук, глянул на сине море – идут корабли; наехало шесть богатырей свататься. Увидали богатыри Ивана-царевича и ну насмехаться: "Ах ты, деревенская зобенка. По тебе ль такая красавица? Не стоишь ты ее мизинного пальчика!" Раз говорят и в другой раз говорят, а в третий сказали – ему обидно стало: рукой махнул – улица, другой махнул – чисто, гладко кругом! Сам ушел к бабушке-задворенке. "Что, Иван-царевич, видел Ненаглядную Красоту?" – "Видел, по век не забуду". – "Ну ложись спать; завтра она опять к обедне пойдет; как ударит колокол я тебя разбужу". Лег царевич; день спит, ночь спит... зазвонили к заутрене, прибежала бабушка-задворенка, стала будить царевича, что ни попадет в руки – тем и бьет; нет не могла разбудить. Зазвонили к обедне, она опять его бьет и будит. Вскочил Иван-царевич скорехонько, умылся белехонько, снарядился и в церковь. Пришел, образам помолился, на все стороны поклонился, Ненаглядной Красоте на особицу; она на него глянула – покраснела. Стоят они рядышком да богу молятся; на исходе обедни она первая под крест, он второй за ней.

     Вышел царевич на рундук, поглядел на сине море – плывут корабли; наехало двенадцать богатырей; стали те богатыри Ненаглядную Красоту сватать, Ивана-царевича на смех подымать: "Ах ты, деревенская зобенка. По тебе ль такая красавица? Не стоишь ты ее мизинного пальчика!" От тех речей ему обидно показалося; махнул рукой – стала улица, махнул другой – чисто и гладко кругом! Сам к бабушке-задворенке ушел. "Видел ли Ненаглядную Красоту?" – спрашивает бабушка-задворенка. – "Видел, по век не забуду". – "Ну спи; заутро я тебя опять разбужу". Иван-царевич день и ночь спит; ударили в колокола к заутрене, прибежала бабушка-задворенка будить его; чем ни попадя бьет его, не жалеючи, а разбудить никак не может. Ударили в колокола к обедне, она все с царевичем возится. Насилу добудилась его! Иван-царевич вскочил скорехонько, умылся белехонько, снарядился и в церковь. Пришел, образам помолился, на все стороны поклонился, Ненаглядной Красоте на особицу; она с ним поздоровалась, поставила его по правую руку; а сама стала по левую. Стоят они да богу молятся; на исходе обедни он первый под крест, она вторая за ним.

     Вышел царевич на рундук, поглядел на сине море – плывут корабли; наехало двадцать четыре богатыря Ненаглядную Красоту сватать. Увидали богатыри Ивана-царевича и ну над ним насмехаться: "Ах ты, деревенская зобенка! По тебе ль такая красавица? Ты не стоишь ее мизинного пальчика!" Стали к нему со всех сторон подступать да невесту отбивать; Иван-царевич не стерпел: махнул рукой – улица, махнул другой – гладко и чисто кругом, всех до единого перебил. Ненаглядная Красота взяла его за руку, повела в свои терема, сажала за столы дубовые, за скатерти браные, угощала его, потчевала, своим женихом называла.

       Вскоре потом собрались они в путь-дорогу и поехали в государство Ивана-царевича. Ехали, ехали и остановились в чистом поле отдыхать. Ненаглядная Красота спать легла, а Иван-царевич ее сон сторожит. Вот она выспалась, пробудилась; говорит ей царевич: "Ненаглядная Красота! Похрани моего тела белого, я спать лягу". – "А долго ль спать будешь?" – "Девятеро суток, с боку на бок не поворочусь; станешь будить меня – не разбудишь, а время придет – сам проснусь". – "Долго, Иван-царевич! Мне скучно будет". – "Скучно не скучно, а делать нечего!" Лег спать и проспал как раз девять суток. В это время приехал Кощей Бессмертный и увез Ненаглядную Красоту в свое государство.

       Пробудился о сна Иван-царевич, смотрит нету Ненаглядной Красоты; заплакал и пошел ни путем, ни дорогою. Долго ли, коротко ли – приходит он в государство Кощея Бессмертного и просится на постой к одной старухе. "Что, Иван-царевич, печален ходишь?" – "Так и так, бабушка! Был со всем, стал ни с чем". – "Худо твое дело, Иван-царевич! Тебе Кощея не потребить". – "Я хоть посмотрю на свою невесту!" – "Ну ложись – спи до утра; завтра Кощей на войну уедет". Лег Иван-царевич, а сон и на ум нейдет; поутру Кощей со двора, а царевич во двор – стал у ворот и стучится. Ненаглядная Красота отворила, глянула и заплакала; пришли они в горницу, сели за стол и начали разговаривать. Научает ее Иван-царевич: "Спроси у Кощея Бессмертного, где его смерть". Только он успел со двора уйти, а Кощей во двор: "А! – говорит. – Русской коской пахнет; знать у тебя Иван-царевич был". – "Что ты, Кощей Бессмертный! Где мне Ивана-царевича видать? Остался он в лесах дремучих, в грязях вязучих, по сих пор звери съели!" Стали они ужинать; за ужином Ненаглядная Красота спрашивает: "Скажи мне, Кощей Бессмертный: где твоя смерть?" – "На что тебе, глупая баба? Моя смерть в венике завязана".

     Рано утром уезжает Кощей на войну. Иван-царевич пришел к Ненаглядной Красоте, взял тот веник и чистым золотом ярко вызолотил. Только успел царевич уйти, а Кощей во двор: "А! – говорит. – Русской коской пахнет; знать, у тебя Иван-царевич был". – "Что ты, Кощей Бессмертный! Сам по Руси летал, русского духу нахватался – от тебя русским духом и пахнет. А мне где видать Ивана-царевича? Остался он в лесах дремучих, в грязях вязучих, по сих пор звери съели!" Пришло время ужинать; Ненаглядная Красота сама села на стул, а его посадила на лавку; он взглянул под порог – лежит веник позолоченный. "Это что?" – "Ах, Кощей Бессмертный! Сам видишь, как я тебя почитаю; коли ты мне дорог, так и смерть твоя дорога". – "Глупая баба! То я пошутил, моя смерть вон в дубовом тыну заделана".

     На другой день Кощей уехал, а Иван-царевич пришел, весь тын вызолотил. К вечеру ворочается домой Кощей Бессмертный. "А! – говорит. – Русской коской пахнет; знать, у тебя Иван-царевич был". – "Что ты, Кощей Бессмертный! Кажется, я тебе не раз говаривала: где мне видать Ивана-царевича? Остался он в лесах дремучих, в грязях вязучих, по сих пор звери растерзали!" Пришло время ужинать; Ненаглядная Красота сама села на лавку, а его на стул посадила. Кощей взглянул в окно – стоит тын позолоченный, словно жар горит! "Это что?" – "Сам видишь, Кощей Бессмертный, как я тебя почитаю; коли ты мне дорог, так и смерть твоя дорога". Полюбилась эта речь Кощею Бессмертному, говорит он Ненаглядной Красоте: "Ах ты, глупая баба! То я пошутил; моя смерть в яйце, то яйцо в утке, та утка в кокоре, та кокора в море плавает". Как только уехал Кощей на войну, Ненаглядная Красота испекла Ивану-царевичу пирожков и рассказала, где искать смерть Кощееву.

     Иван-царевич пошел ни путем, ни дорогою, пришел к океан-морю широкому и не знает, куда дальше идти, а пирожки давно вышли – есть нечего. Вдруг летит ястреб; Иван прицелился: "Ну, ястреб! Я тебя застрелю да сырком съем". – "Не ешь меня Иван-царевич! В нужное время я тебе пригожусь". Бежит медведь: "Ах, Мишка косолапый! Я тебя убью да сырком съем". – "Не ешь, Иван-царевич! В нужное время я тебе пригожусь". Глядь – на берегу Щука трепещется: "А, щука зубастая, попалася! Я тебя сырком съем". – "Не ешь, Иван-царевич! Лучше в море брось: в нужное время я тебе пригожусь". Стоит царевич и думает: когда-то наступит нужное время, а теперь голодать пришлось!

       Вдруг сине море всколыхалося, стало берег заливать. Иван-царевич бросился в гору. Что есть сил бежит, а вода за ним по пятам гонит; взбежал на самое высокое место и влез на дерево. Немного спустя начала вода сбывать; море стихло, улеглось, а на берегу очутилась большая кокора. Прибежал медведь, поднял кокору да как хватит оземь – кокора развалилася, вылетела оттуда утка и взвилась высоко-высоко! Вдруг откуда ни взялся – летит ястреб, поймал утку и вмиг разорвал ее пополам. Выпало из утки яйцо да прямо в море; тут подхватила его щука, подплыла к берегу и отдала Ивану-царевичу.

       Царевич положил яйцо за пазуху и пошел к Кощею Бессмертному. Приходит к нему во двор, и встречает его Ненаглядная Красота, в уста целует, к плечу припадает. Кощей Бессмертный сидит у окна да ругается: "А, Иван-царевич! Хочешь ты отнять у меня Ненаглядную Красоту, так тебе живому не быть". – "Ты сам у меня ее отнял! – отвечал Иван-царевич, вынул из-за пазухи яйцо и кажет Кощею: "А это что?" У Кощея свет в глазах помутился, тотчас он присмирел-покорился. Иван-царевич переложил яйцо с руки на руку – Кощея Бессмертного из угла в угол бросило. Любо показалось это царевичу, давай чаще с руки на руку перекладывать; перекладывал, перекладывал и смял совсем – тут Кощей свалился и помер. Иван-царевич запряг лошадей в золотую карету, забрал целые мешки серебра и золота и поехал вместе с своею невестою к родному батюшке.

     Долго ли, коротко ли – приезжает он к той самой старухе, что всякую тварь: рыбу, птицу и зверя допрашивала, увидал своего коня. "Слава богу, – говорит, – Воронко жив!" – и щедро отсыпал старухе золота за прокорм – хоть еще девяносто лет живи, и то не прожить! Тотчас снарядил царевич легкого гонца и послал к царю с письмом, а в письме пишет: "Батюшка! Встречай сына; еду с невестою Ненаглядной Красотою". Отец получил письмо, прочитал и веры неймет: "Как тому быть! Ведь Иван-царевич уехал отсель девятисуточный". Вслед за гонцом и сам царевич приехал; царь увидал, что сын истинную правду писал, выбежал на крыльцо встречать и приказал в барабаны бить, музыке играть. "Батюшка! Благослови жениться". У царей ни пиво варить, ни вино курить – всего много; в тот же день веселым пирком да за свадебку. Обвенчали Ивана-царевича с Ненаглядной Красотою и выставили по всем улицам большие чаны с разными напитками; всякий приходи и пей, сколько душа запросит! И я тут был, мед-пиво пил, по усам текло, во рту не было.

      На пороге вечности и ночи вселенной происходит первая встреча удальца царевича и его души – Ненаглядной Красоты. Чтобы это событие случилось, Иван выходил на рундук широкого двора и трижды побеждал своих конкурентов: "всех до единого перебил".

     В другом варианте сказки "Кощей бессмертный" рассказано, что в самом начале своего путешествия в Явь Иван ищет матушку. Поиск матушки – главная задача удальца на пути к воплощению, она и определяет зачин многих сказок. Матушка Ивана – это яйцеклетка, а его конкуренты и сам он – сорокатысячное отцовское семя. Соперничая друг с другом, каждый из них наперед другого намерен проникнуть в яйцеклетку, а побеждает всегда только один.

     После первой встречи души-девицы и царевича расходятся их дороги. При расставании Иван говорит душе-девице: "Девятеро суток, с боку на бок не поворочусь; станешь будить меня – не разбудишь, а время придет – сам проснусь". Спит царевич в материнской утробе девять навьих суток (девять месяцев в мерах Яви). В это время приехал Кощей Бессмертный и увез Ненаглядную Красоту в свое государство. Местожительство Кощея – царство Нави. Здесь поведано, что душа-девица Ивана находится в ночи вселенной, ожидая воплощение плоти молодца.

     Еще в золотом царстве (в Прави) уточняется род Ивана – он человек. Идет удалец в день вселенной вдвое неволею: волею батюшки и волею матушки. У царевича в самом начале странствия нет формы, а есть лишь программа его создания, потому Кощей и называет Ивана русской коской. Так на пути из Прави в Явь выясняется информация о герое повествования – он русский человек. А если прочитать его имя наоборот, начиная с буквы "н", то нетрудно убедиться, что Иван шел в Явь из материнской Нави.

     На первых верстах ночи вселенной Иван не говорит со старым человеком (Сварожичем), они лишь обмениваются мыслями. У девятисуточного только к концу навьего бытия рождаются способности: говорить, видеть, осязать, обонять и ощущать вкус.

     Воплощение доброго молодца на белом свете – это торжество жизни над царством смерти. Родительская семеюшка свадебным пиром отмечает единение Ненаглядной Красоты и плоти Ивана. И, конечно, при этом я тут был, мед-пиво пил, по усам текло, во рту не было.

     Закончилось путешествие Ивана (из Прави в Явь), им исполнен первый наказ Сварога: "Прямо пойдешь – женату быть". Дальнейший опыт его бытия поведан в других сказках. В них рассказывается о неминуемом исполнении Закона (коловращения) Жизни каждым жителем вселенной и возвращении Ивановой души – Ненаглядной Красоты через царство смерти на широкий отцовский двор (Прави). А одежка Ненаглядной Красоты – плоть Ивана навсегда останется в барышах земли матушки.

 

 

Глава 2. Бессмертие души

 

      В фольклоре родов человечества богоданная душа-девица отождествляется с животворящей искрой Всевышнего. Например, Карельская Руна "Рождение огня" рассказывает людям о передаче искры Пламени Укко (Сварога русских Вед) всему сущему вселенной, в т.ч. и душе-девице.

 

                                     Укко в небе высек пламя,

                                       над землей огонь зажег он

                                       острием меча стального,

                                     режущим клинком каленым

                                       высоко на небосводе,

                                       возле звездных хороводов.

 

                                       Искру огненную Укко

                                      спрятал в золотой мешочек,

                                       в серебристое лукошко.

                                       Девушке отдал он искру,

                                       чтоб она растила пламя.

 

                                        Девушка на темной туче,

                                         на краю небесной крыши,

                                         начала качать ту искру,

                                         холить маленькое пламя,

                                         в зыбке золотой баюкать

                                         на серебряных веревках.

                                         Жердь серебряная гнулась,

                                         золотом звенела зыбка,

                                         двигалась стонали тучи,

                                         свод небесный накренился -

                                         так огонь укачивали,

                                         убаюкивали пламя.

 

                                         Девушка качает пламя,

                                         на руках его лелеет.

                                         Вырвался огонь у глупой,

                                         у неосторожной девы,

                                         выпал из руки ласкавшей,

                                         выскочил из пальцев няньки.

 

                                         Искорка огня упала,

                                         красненький клубок скатился

                                         с самой верхней точки неба,

                                         проскочил он через тучу,

                                         через девять небосводов,

                                          шесть небесных крыш прожег он.

                                         Продырявилось все небо,

                                         много окон в нем открылось...

 

     Укко карельских Рун и есть Всевышний, его воплощение Илмаринен. Он же вековечный Кузнец (как и Сварог Вед), а девушка – это душа человека (птичка-пташечка славутных песен). Руна рассказала, что искра огненная Укко всюду, она изначально подарена всем жителям вселенной. Руна советует, чтобы каждый человек растил в своей душе пламя из искры Укко. Селькупская сказка "Хозяйка огня" так и молвит: "из живого сердца огонь зажегся". В этом и состоит суть отдаривания, о котором поведано в былине "Садко".

     Руна рассказывает о начале пробуждения идеи жизни: "двигались, стонали тучи". Когда первородные начала взволновали беспредельность окиян-моря, тогда и раскололось яйцо вселенной, продырявилось все небо Калевалы (Прави), и родилась страна Похьола (Навь). Тогда-то и отправились Вяйне и Илмаринен посмотреть, куда упали искры из божьих уст Укко. Но речка путь им преградила, разлилась она, как море. У этой речки есть несколько названий. Фольклор Руси ее называет Пучай-река, речка Смородина или просто речка, в которой "не вода бежит, а огонь горит, пламенем полыхает" (из собрания А.Н. Нечаева). Огненные воды речки разделяют царства вселенной. Плавать в ней или пройти через нее по Калинову мосту могут только те богатыри, которые умеют управлять ветрами из божьих уст.

     На пути Вяйне и Илмаринена повстречалась краса-девица. Она-то и предупреждает героев об опасной дороге.

 

                                       ...Поиски огня опасны,

                                           пламя принесло несчастье,

                                           бед немало натворило!

                                          Искра пронеслась по небу,

                                           огненный клубок скатился

                                           по небесному простору

                                           через черный дымник в крыше,

                                          по сухим стропилам новым

                                           в дом, построенный недавно.

 

                                           Там кормила мать ребенка,

                                           сидя возле старой люльки.

                                           Вмиг огонь, разбушевавшись,

                                           сжег ребенка вместе с люлькой.

                                           В Маналу сошел малютка,

                                            в муках принял смерть несчастный...

 

       Мудрый Вяйне находит огонь и приносит его в Явь людям.

 

                                         ...чтобы днем горело пламя

                                           на березовых поленьях,

                                           чтобы ночью укрывалось

                                           в золотистом устье печки.

 

     "Я" – человек первой версты (Вяйне, "Я" небылички, балагурной сказки и др.) еще на заре жизни совершает путешествие по окиян-морю в поисках дров для золотистого устья вселенской печки, чтобы согреть сердца жителей Яви.

     Бессмертный "Я" легенды "Урал-батыр" говорит следующие слова о человечестве первых трех верст вселенной:

 

 

                                      ...Ни отца, ни матери не помню,

                                         Пережил многие поколения.

                                         Забыл и деда, забыл и внуков.

                                         Жил тогда, когда люди страха не знали,

                                         Чувств не имели.

                                         Отец сына не признавал,

                                         Сын отца не признавал…

                                         Видел потоп я,

                                          Как люди стали

                                         Собираться вместе -

                                         в один Род, в одно племя...

 

     Бессмертный башкирского эпоса наблюдал человечество еще на первой версте вселенной, когда они страха не знали и чувств не имели. На второй версте были сотворены чувства и эмоции человека (страх, гнев и др.). Но навьи жители не ведали родства, еще не был рожден батька – Отец предвечный, потому и Отец сына не признавал, а Сын Отца. И только в начале третьей версты, когда воплотилась идея жизни, бессмертный увидел: "Как люди стали собираться вместе – в один Род, в одно племя".

     Бессмертный легенды "Урал-батыр" и есть "Я". Небыличка и русские Веды называют его имя – Сын Отца предвечного. "Я" башкирского эпоса, как Вяйне карельских Рун и нарты осетинских сказаний, пережил многие поколения. Наконец, после того, как на третьей версте вселенной батьки – воплощенные люди собрались в один Род, "Я" увидел радостные лица людей и убедился в том, что человек всех сильней.

     Бессмертный называет цель жизни Рода – достижение сада вечности Прави.

 

                                   ...Мир вокруг нас -

                                       это сад цветущий

                                      И в этом саду людские души…

                                       Сад с каждым сроком себя обновляет

                                       И становится еще краше…

                                       В том и есть бессмертие наше.

                                      Всей земли бессмертие – в этом!..

 

     "Я" напоминает людям о назначении человека и напутствует следующими словами, которые кому-то могут показаться странными, но в них соль жизни.

 

           ...То на нашей земле бессмертно,

Что жизни цветущий сад украшает,

Красоту мира собой дополняет…

 

     Вековечный мудрец раскрывает человеческому роду секрет счастливого бытия.

 

                       ...Добро – в небо взлетит,

Добро – в огне не сгорит,

Добро – в воде не утонет,

Добро – молва возвеличит.

Всех дел оно выше

и тебе самому,

и всем людям,

Пищей будет добро вечно...

Если мы жизни закон нарушим,

Будем к бессмертию стремиться,

Не желая Смерти подчиниться,

Этим мы счастья не достигнем…

 

     "Я" напоминает о Законе Жизни и на своем примере показывает, что надо стремиться не к бессмертию плоти, а к бессмертию души. Наказ вековечного мудреца исполняет главный герой сказания. Оттого имя Урал-батыра, как Ивана русских сказок и других богатырей сорока родов, сохраняется на верстах вселенной.

     Сюжет башкирской легенды построен на борьбе добра и зла. Добру богатырей противостоят зло дивов и брата Шульгена (людские страсти). Дивы, как и черти русских сказок, живут в стоячей воде. Они вместе с Шульгеном – человекоубийцы и смерть является их помощницей.

 

Дивы начали караулить,

Хватать и, сердца вырвав,

Высасывать кровь из тела.

А змеи, те, что в камнях скрывались,

Людей начали жалить...

     Урал-батыр, желая защитить род, выпил до дна озеро, в котором скрываются дивы. И вместе с водою вобрал в себя смертоносное зло. Погибая, богатырь молвил людям.

 

           ...Дети мои, к вам обращаюсь:

Знайте – в озерах, в лужах

Всегда дивы будут водиться,

И стоит только воды напиться,

Как дивы к вам в нутро проникнут

И, зло творя, обрекут вас на муки…

Поэтому, люди, себя жалейте -

Никогда из озер воду не пейте!

 

     Урал-батыр передает потомкам заветные слова, которые и поныне актуальны.

 

                            ...Зло в спутники не бери,

Без совета дела не твори…

За мудрость – старшего почитайте,

Его советов не отвергайте,

Молодых голоса не лишайте,

Молодость тоже уважайте…

Добро для себя конем оседлайте,

От хорошего в сторону не уходите,

Плохому дорогу не уступайте!..

 

     В память о богатыре названы Уральские горы. Идель – сын Урал-батыра ударил булатным мечом гору: "И серебристый ручей с журчаньем побежал вдоль горы проворно. Ручей, наполняясь белой водою, стал настоящей, большой рекою". Народ дал ей имя Идель – белая река, которая течет из истоков древнего края (фольклор Руси ее называет белой рекою – Березанью).

     Легенда "Урал-Батыр" была записана Барангуловым в 1910 году, от сказителей Габита и Хамита в аулах Индрис и Малый Иткул. На русском языке она впервые была опубликована в 1976 году.

     Наставления бессмертных душ – вековечных мудрецов башкирского эпоса, Книги Вед, карельских Рун, фольклора других народов Руси адресованы всему людскому роду. Слова бессмертных старцев не праздные рассуждения, они передают воплощенному человечеству наказы Всевышнего.

     Осетинская легенда (из собрания "Героический эпос народов СССР") о богатыре Созырко продолжает рассказ о вековечных мудрецах – родительской семеюшке человечества.

 

Созырко в стране мертвых

 

                               Вот в царство мертвых нарт огненноокий

                               Однажды утром двинулся до срока.

                               Привратник царства мертвых Аминон

                               Пришедшему сказал: "Таков закон,

О храбрый муж, о нарт огненноокий,

Всему предел есть, для всего есть сроки.

Вернись обратно в светлые края,

Не наступила очередь твоя.

Никто здесь до кончины не бывал"...

 

     На пути из Яви в Правь души людей проходят очищение в царстве мертвых. Описание царства смерти в осетинской легенде не отличается от картин Похьолы (карельских Рун) или ночи вселенной русских Вед.

 

Тогда Созырко гневом воспылал,

В железные ворота он ударил

И в преисподню скакуна направил.

Он на коне объехал царство мертвых,

Увидел там супругов распростертых

В изнеможенье на воловьей шкуре,

На ней лежали, брови хмуря.

Хоть шкура и огромная была,

Казалось, что для них она мала.

Они глядели друг на друга хмуро,

Не зная, как же разделить им шкуру.

На шкурке зайца в двух шагах от них,

Заметил путник пару молодых.

Короткой шкуркой укрываясь нежно,

Покоились супруги безмятежно.

Он едет дальше. Вот, едва живая,

Прорехи гор вдовица зашивает,

Пот градом катится с ее чела.

Сверкает мрачно толстая игла.

Вот – женщина и жернова над ней.

Но не муку, а пыль лишь от камней

Разбрасывает мельница большая.

Встает картина перед ним другая:

Старушка надоила молока,

Полна им бочка, хоть и высока.

Но сыр, как не трудилася она,

Не превышал ячменного зерна.

Другая ж в ложку с птичий ноготок

Чуть надоила молока глоток,

Но сыр ее – и сочный и большой,

Пред ней он белой высится горой.

Он едет дальше. Вот под бугорком

Сидят супруги за большим столом,

Что яствами уставлен дорогими.

И не пустеет пышный стол пред ними.

Он едет дальше, видит старика,

Что носит кучи щебня и песка.

В мешке дырявом днем и ночью носит,

Но снисхождения у судьбы не просит.

Нарт едет дальше. На траве зеленой

Вол отдыхает, солнцем озаренный.

Жует он рьяно чей-то ус седой,

не соблазняясь сочною травой.

Созырко, онемев от изумленья,

Путь продолжает в прежнем направленье.

Вот остров, словно пост сторожевой,

Как лезвие, там мост волосяной.

На острове, что перед ним возник,

В яичной скорлупе живет старик.

Вот кто-то бороды седые бреет

Каких-то старцев, брить их не умея,

У жертв своих не может сбрить никак,

При всем старанье даже волоска.

А дальше – сука старая лежит

И чей-то вход безмолвно сторожит,

И слышен лай двенадцати щенят,

Что из утробы вырваться хотят.

Вот видит он: бегут чувяк и арчи.

Созыр подумал: "Что же это значит?

Как в состязанье нартов огнеоких.

Для бегунов кто установит сроки?"

Сувяк был впереди, и вот, казалось,

Ему уже победа улыбалась,

Но арчи обогнал его внезапно,

Сноровкою напоминая нарта.

Созырко дальше едет по дороге...

 

     Созырко странствует по царству мертвых и видит на своем пути многие души, которые проходят очищение от земных страстей. Там же он встречается и со старцами – бессмертной родительской семеюшкой. Достопочтимые предки Созырко – странники по океан морю, и свободны от людских пороков. Они и знакомят юного героя с чудесами ночи вселенной.

 

Вот среди равнины стол стоит треногий,

Стол ломится от яств, напитков редких,

А за столом он видит славных предков.

Он созерцает вид обычный кувда.

Но вдруг он вздрагивает: "Что за чудо?

Лежат на блюде среди сочных лакомств

Зажаренные кошка и собака".

Всем виденным ошеломлен был нарт.

И вот спросил Созырко их как брат:

"О предки нартов, расскажите мне,

Откуда столько бед у вас в стране?

Я на коне объехал царство мертвых,

Увидел и супругов распростертых

В изнеможенье на воловьей шкуре,

На ней они лежали, брови хмуря.

Хоть шкура та громадная была,

Казалось, что для них она мала.

Они глядели друг на друга хмуро,

Не зная, как же поделить им шкуру".

Созыру предки дружно отвечали:

"Был потому их облик так печален

И потому судьба их так плачевна,

Что ссорились супруги ежедневно".

"На шкурке зайца в двух шагах от них

Супругов наблюдал я и других.

Короткой шкуркой укрываясь нежно,

Они лежали дружно безмятежно".

"А это пара любящих была,

Которая смогла прожить без зла.

Они любили жизнь и в дни печали

Друг друга никогда не покидали".

"Потом я видел, как, едва живая,

Прорехи гор вдовица зашивает.

Катился пот, как град, с ее чела,

Сверкала мрачно толстая игла".

"А это, друг, была одна блудница.

Беда, коль и во сне она приснится!

Дружку белье строчила строчкой мелкой,

А мужу крупной – вот ее проделки".

"По царству мертвых дальше проезжая,

Я видел сам, как женщина другая

Лежала молча; жернова – над ней.

Но не муку, а пыль лишь от камней

Выбрасывала мельница большая".

"А это вот что, милый, означает:

Всю жизнь свою она была воровкой,

Муку чужую воровала ловко.

Вот здесь и платит долг она примерно

И на груди тяжелый держит жернов".

"Поехал дальше и увидел я

Корову и старуху у ручья.

В огромную она доила бочку,

И молоко текло по ободочкам.

Но сыр, как ни трудилася она,

Не превышал ячменного зерна".

"А это, друг, хозяюшка скупая,

Она для ближних, как собака злая.

Она имела больше ста коров,

Но был всегда ответ ее готов,

Когда попросит молока сосед:

"Ни капли молока сегодня нет".

То: "Не доила нынче я корову",

То: "Скисло молоко, к несчастью, снова".

"Другая ж в ложку с птичий ноготок

Чуть надоила молока глоток.

Но сыр ее и сочный и большой,

Пред ней он белой высится горой".

"А это – щедрая хозяйка крова.

Она владела лишь одной коровой,

Но просьбе обездоленных людей

Вовек отказа не было у ней".

"В пути увидел я под бугорком

Супругов за обеденным столом,

Что яствами уставлен дорогими.

И не пустел обильный стол пред ними.

Лишь выпит рог, как пенится опять".

"О них мы тоже можем рассказать, −

Супруги эти часто пировали,

Но без гостей к еде не приступали".

"Я на пути заметил старика.

Носил он кучи щебня и песка

В дырявом таске, выбившись из сил,

Но у судьбы пощады не просил.

Вздыхал он только, будто от забот.

С его лица катился градом пот".

"А этот отнимал у бедных землю,

Ни разуму, ни совести, не внемля

Жил краденым, хотел он всем владеть

И все ж никак не мог разбогатеть".

"Я видел остров – пост сторожевой,

Как лезвие – там мост волосяной.

На острове, что передо мной возник,

В яичной скорлупе сидел старик".

"А это, солнышко, был нелюдим,

Он равнодушен был всегда к другим.

Он не имел ни близких, ни друзей,

К столу ни разу не позвал гостей".

"Заметил я вола в траве зеленой,

Среди равнины, солнцем озаренной.

Жевал он рьяно чей-то ус седой,

Не соблазняясь сочною травой".

"Судьба карает всех скупцов сурово

И это – участь каждого скупого.

Когда пахал он с другом иль со знакомым,

То их волу подсовывал солому,

А своего кормил душистым сеном.

Так поступал он в жизни неизменно".

"Я видел, сука старая лежит

И чей-то вход безмолвно сторожит.

Был слышен лай двенадцати щенят,

Что из утробы вырваться хотят".

"А это означает: будет время,

Когда придет младое поколенье,

Которое сочтет себя всех краше

И разуму учить захочет старших".

"Потом я видел бег чувяк и арчи.

Я не могу понять, что это значит.

Чувяк был впереди, и вот, казалось,

Ему уже победа улыбалась.

Но арчи обогнал его внезапно,

Сноровкою напоминая нарта".

И улыбнулись предки, отвечая:

"А это, солнышко, то означает,

Что бедняки, судьбой так суждено,

Богатых перегонят все равно".

"Я видел стариков обледенелых

Тупая бритва брила неумело,

И не могла она у них никак

При всем старанье сбрить и волоска".

"А это, пусть тебе известно будет,

Судьба плохих несправедливых судей,

Что богачам вину за мзду прощали,

А бедняков невинных осуждали".

"О предки, вы собрались здесь для кувда,

Так объясните мне и это чудо.

Зачем лежат среди обычных лакомств

Зажаренные кошка и собака?"

"А это, гость наш славный и желанный,

Совет дала нам мудрая Сатаней:

"Придет Созырко скоро в царство мертвых,

Там встретит предков доблестных и гордых,

Когда же он придет домой обратно

О виденном поведать смелым нартам,

О кошке и собаке он расскажет.

И только этим нартам он докажет,

Что хоть недолго в царстве мертвых был,

Но видел нас и с нами говорил".

Созырко был ответами доволен,

И с предками поговорил он вволю,

А под конец, не скрыв от них волненья,

Он рассказал о цели посещенья:

"Дочь Солнца полюбил я всей душой,

Но требует она калым большой,

Я должен к свадьбе предоставить ей

Оленей, туров и других зверей,

В долине выстроить дворец стальной,

Блистающий волшебной красотой,

Углы же зданья по ее веленью

Украсить должен я аза-растеньем.

Зверей разнообразных я достану,

Мне обещала славная Сатаней

Их выпросить у щедрого Афсати,

Но как дворец построю я богатый?

Где аза я теперь возьму, о предки?

Встречаются цветы такие редко".

Сказали предки нартскому герою:

"Возьми кольцо Бедухи золотое.

Стальной дворец ты выстроишь без рук:

Кольцом ее ты очерти лишь круг,

И на равнине, что была пустой,

Дворец стальной возникнет пред тобой.

Цветы ж аза, столь редкие для мира,

Есть у владыки мертвых, Барастыра.

Их выпросит Бедуха для тебя,

Живого мужа мертвая любя.

Обычай давний есть в стране у нас −

Неведом нашим женщинам отказ".

Бедухе Барастыр не отказал,

Цветы аза он для ее сорвал.

Бедуха же, придя от Барастыра,

Дала цветы аза с кольцом Созыру.

Нарт взял кольцо с цветком аза столь редким,

Поклон отвесил достопочтимым предкам.

На землю он спешил вернуться быстро.

Но Аминон сердитый был неистов,

Созырко не хотел он выпускать.

"Закон привратник должен соблюдать, −

Сказал он, путь рукою преграждая, −

Тебе уехать я не разрешаю.

Ты задом наперед подкуй подковы

И лишь тогда поедешь к нартам снова.

Все мертвые иначе за тобой

Повалят бесконечною толпой"...

 

     Жители ночи вселенной хотят выбраться из обледенелого царства смерти, но для них закрыты врата белого света, поскольку они еще не освободились от пороков, не очистились в пламени вселенской печки.

     В русском фольклоре известным стражем навьих ворот является баба-Яга, в карельских Рунах – это Лоухи, а в осетинских сказаниях он представлен привратником Аминоном. Задача стража царства смерти не допустить самовольного проникновения какой-либо сущности из ночи вселенной в Явь – таков Закон Жизни. Стражи помогают только тем, кто вдвое неволею (как Иван-царевич предыдущей сказки) или по своей воле (как богатырь) идут в Явь. Чтобы Созырко проник из Нави в светлые края Яви, Аминон обучает его необыкновенному опыту – хождению задом наперед (этот же прием описан в сказке "Неосторожное слово" и др.).

     Душа огненноокого нарта – дочь Солнца. И она уже сделала свой выбор, случилась ее первая встреча с Созырко. С той поры душа-девица непоколебима в своем намерении: соединиться на белом свете только с его молодецкой плотью.

 

       ...Созырко вмиг коня перековал

И в путь-дорогу собираться стал.

А мертвые за нартом наблюдали.

И Аминону так они сказали:

"И нас наверх ты отпусти за ним,

Ты видишь, мы от холода дрожим,

Вода и хлеб здесь вкуса не имеют,

Здесь солнце нас своим теплом не греет".

Но Аминон одно ответить мог:

"Другого счастья не послал нам бог.

Из царства смерти нам возврата нет.

Вот поглядите вы на конский след,

Ведет он внутрь, а не на землю, правда?"

Никто не разгадал уловки нарта.

И мертвые, поверив Аминону,

Вернулись вновь дорогой погребенных

И не охотно расходиться стали

На те места, что раньше занимали.

Когда на землю храбрый нарт вернулся,

Кольцом провел он круг и оглянулся −

Пред ним, сияя дивной красотой,

Утесом высился дворец стальной.

Цветы аза, что Барастыр любил,

По четырем углам он рассадил.

Сатаней у Афсати попросила

Его свирель и нарту подарила.

Вот заиграл Созырко на свирели.

И стаями к нему сбегались звери.

На зов его, как будто по веленью,

К нему пришли и туры и олени.

Тогда семь братьев отдали в супруги

Дочь Солнца славному Созырко-другу.

В селенье нартское ее послали

И радостно на свадьбе пировали

 

     Созырко, как и любой другой богатырь, ведает путь – "богату быть". Богатырь по своей воле принимает решение о движении из Прави в Явь до срока (до начала новой версты вселенной). Заканчивается повествование, как и иные произведения фольклора, торжественной встречей и единением души-девицы с плотью Созырко. Именно это событие и отмечается свадебным пиром всей родительской семеюшкой.

 

 

Глава 3. Душа народной Руси

      В 1907 году Пришвин на Выгозере записывает причитания славут-ной певуньи Степаниды Максимовны. Первая половина ее песни выра-жает великое горе, потому что ушел Сварог на отдых в Правь. Вторая часть – это описание путешествия души Степаниды Максимовны в обитель Прави, радость встречи с родительской семеюшкой и призыв к батюшке Сварогу о начале новой версты вселенной.

     Вот как Пришвин воспроизводит процесс песнопения.

     "Я оглянулся на старика – он плакал. Улыбаясь сквозь слезы стыдливо и виновато, он мне потихонечку сказал:

     – Не могу я этого ихнего вопу слышать. Как услышу, так и сам завоплю. Дома, как завопят бабы я гоню их вон чем попало... Не могу...

       Все женщины в избе плакали. И даже молодой парень как-то уж очень неестественно повернул свое лицо в угол. Мне было неловко... Знал бы я, что даже в обыденной жизни надгробная песня может вызвать такое серьезное чувство, то, конечно, не стал бы просить Максимовну вопеть при людях. Но она все вопела и вопела...

     Вслушиваясь в плач вдовы по мужу, я понял, что тоскливое чувство вызывала главным образом маленькая пауза в каждом стихе. Спев несколько слов, вопленица останавливалась, всхлипывала и продолжала. Но, конечно много значили и слова.

     Надгробные песни Степаниды Максимовны – образцовые произведения народной поэзии. Вот одна их них:

                  Уж как сесть горюше на белую брусовую на лавочку,

                 Уж ко своей-то милой, любимой семеюшке

                 Ко своей-то милой венчальной державушке,

                 Ты послушай, моя милая, любимая семеюшка:

                 Уж по сегодняшнему господнему божьему денечеку,

                 Как по раннему утру утреному

                 Вдруг заныло мое зяблое ретивое сердечушко,

                 Вдруг налетела малолетна мала птиченька,

                 Стрепенулась на крутом на складном сголовьице.

                 Ты долго спишь, вдова, сирота бесприютная!

                   Как на раскат горе на высокой

                 Там рассажен сад, виноградье зеленое,

                 Там построено теплое витое гнездышко,

                 Там складены теплые кирпичные печеньки,

                 Там прорублено светлое косящато окошечко;

                 Там поставлены столы белодубовы,

                 Там скипячены самоварчики луженые,

                Там налиты чашечки фарфоровые,

                Там дожидает тебя милая любимая семеюшка.

                 Так уж будь проклята малолетна мала птиченька!

                Обманула меня, бедну вдову, горе горькое.

                 Как на той на могилочке на умершей

                Не поставлено дивно хоромно строение.

                 Там повыросла только белая березка кудрявая,

                 Там не дожидает меня милая венчальная державушка:

                 Видно, уж отпало желанье великое.

                Да уж как я подумаю, вдова, сирота бесприютная:

                Уж как поразольются быстрые, струистые реченьки,

                 Уж пробегут эти мелки, мелки ручееченьки,

                 Уж как поразольется славно широко озерушко,

                 Уж как повыйдут эти мелкие белые снежечеки,

                 Я проторю путь торну широко дороженьку

                 Я на раскат на гору на широкую

                 Да ко той-то милой умершей семеюшке.

                 Уж вы завийте, тонкие сильные ветрушки,

                 Уж разнесите эти мелкие желтые песочики,

                 Расколись и эта новая гробова доска,

                 Расколитесь, распахнитесь, белы саваны,

                 Уж покажись, моя милая любимая семеюшка!

                 Уж ты заговори со мной тайное единое словечушко,

                 Уж поразбавь, поразговори, самоцветный лазуревый камешек

                 Уж как придет темная зимняя ноченька,

               Уж я заберу моих милых сердечных детушек,

                 Уж как закутаю теплым собольим одеялышком.

                 Уж как погляжу на это умноженное стадо детиное        

                 Пуще злее досаждает, одоляет тоска-кручина великая.

                 Погляжу я в это светло косящато окошечко,

                 Как на эту раскатну гору на высокую:

                 Уж нейдет, не катится моя милая, любимая семеюшка,

                 Уж, видно, так мне проживать-коротать свою молодость,

                 Не порой пройдет да не времечком,

                 А пройдет молодость горючими слезами.

      Тех, кто поет родительской обители – Прави славу, называют славутными или православными. Степанида горюет, потому что закончился круг Сварога, ушли славянские боги на отдых в Правь, оттого и овдовела душа Руси – душа Степаниды. В песне передано ощущение славящих Правь: "заныло зяблое ретивое сердечушко". Здесь малолетна мала птиченька и есть душа, а место ее хранилища – в ретивом сердечушке славутной исполнительницы.

     Душа Степаниды перелетывает из Яви к светло косящато окошечку Прави. Сила птиченьки певуньи такова, что уводит она за собою и души слушателей. Не могут сдержать слез благодати Максимовна, старик, молодой парень, бабы, да и сам Пришвин от встречи у косящато окошечка с родительской семеюшкой.

     В песнопении Степаниды раскрывается красота широкого двора Прави. Смотрят слушатели в теплое витое гнездышко, а там вся державушка отчизны: сам Сварог, Сварожичи, родичи и виноградье зеленое – людские души. С высоты раскат горы Прави видны ночь и день вселенной, и разделяющая их царства огненная речка Смородина, на берегу которой растет покляпая березка.

     Уже два тысячелетия как ушла родительская семеюшка в Правь, потому и горько на душе Степаниды, оттого и обращается она к Сварогу. Зовет сердечушко Максимовны к пробуждению ветра из Его божьих уст. Ее желанье великое заключается в том, чтобы завияли сильные ветрушки, разбушевалось океан-море, и пришла на земные просторы любимая державушка.

     Степанида, как Илья Муромец, Добрыня Никитович, Дюк Степанович и другие святорусские богатыри-волхвы, прочищает для русичей торну широко дороженьку к родительской обители. Обращается Максимовна к сакральному центру вселенной – самоцветному лазуревому камешку Алатырю. Кличет она первородные начала, чтобы переновили они вселенную и раскололи новую гробовую доску навьего дома. Ее желанье великое призывает неминуемое, чтоб скорее рассеялась ночь, и пришел новый день вселенной, в которой будет вся семеюшка. Исполнительница ощущает текущее состояние реальности, в которой царствует холод ночи вселенной, потому и кутает соболиным одеялышком души людей – умноженное стадо детиное на пути молодой версты. Она ждет-не дождется, когда наступит новый круг Сварога, и воспылает заря нового дня. Душа Степаниды Максимовны страстно стучится в косещато окошечко. Со слезами надежды смотрит она раскатну гору (Сорочинскую) – местоположение родительской обители. Два тысячелетия тому назад повернулся на Север круг Сварога, оттого нейдет, не катится ее милая, любимая семеюшка по белу свету Яви. Видно не времечко. Оттого и велико горе Степаниды. Горько ей за сердечных детушек – за всю народную Русь. Вот и приходится душе Степаниды так проживать-коротать свою молодость.

     Память фольклора хранит имена славутных исполнителей – гусляров Велесовых: вещих Бояна и Ходыни, волхва Садко, кобзаря Олексы и многих других. Они, как и Степанида Максимовна, целиком владели вниманием слушателей и уводили их к косящато окошечку, в светлый Ирий сад. Плакали люди от случившегося счастья встречи с родительской семеюшкой. Подобные впечатления испытывал          А.Ф. Гильфердинг (автор собрания "Онежские былины") и другие слушатели семьи Рябининых. В конце XIX века Москву, Нижний Новгород и другие города озарил свет "деревенщины" – Ирины Андреевны Федосовой. Благодатью слов ее песен восхищался Шаляпин, прошибала слеза ее слушателей (в т.ч. композиторов и писателей). Ей посвятили главы своих произведений Некрасов и Горький. Барсов в XIX веке записал 30 тысяч духовных стихов славутной исполнительницы и опубликовал их в собрании "Причитания северного края". Славутные песни дарят людям великое счастье и восхищают правдой истинной передаваемой информации.

     О судьбе последнего тысячелетия души Руси рассказывают Веды и фольклор. Известным сюжетом на эту тему является сказка о Финисте. Многочисленные ее варианты повествуют о жизненном пути ясного сокола – народа Руси и о тех, кто пытается ему противостоять.

 

Перышко Финиста ясна сокола 

     Жил-был старик, у него были три дочери: большая и средняя – щеголихи, а меньшая только о хозяйстве радела. Сбирается отец в город и спрашивает у своих дочерей: которой что купить? Большая просит: "Купи мне на платье!" И середняя то ж говорит. "А тебе что, дочь моя любимая?" – спрашивает у меньшой. "Купи мне, батюшка, перышко Финиста ясна сокола". Отец простился с ними и уехал в город; большим дочерям купил на платье, а перышка Финиста ясна сокола нигде не нашел. Воротился домой, старшую и середнюю дочерей обновами обрадовал. "А тебе, – говорит меньшой, не нашел перышка Финиста ясна сокола". "Так и быть, – сказала она, – может, в другой раз посчастливится найти". Большие сестры кроят да обновы себе шьют, да над нею посмеиваются; а она знай отмалчивается. Опять собирается отец в город и спрашивает: "Ну, дочки, что вам купить?" Большая и середняя просят по платку купить, а меньшая говорит: "Купи мне, батюшка, перышко Финиста ясна сокола". Отец поехал в город, купил два платка, а перышка и в глаза не видал. Воротился назад и говорит: "Ах, дочка, ведь я опять не нашел перышка Финиста ясна сокола!" – "Ничего, батюшка; может, в иное время посчастливится".

     Вот и в третий раз собирается отец в город и спрашивает: "Сказывайте, дочки, что вам купить?" Большие говорят: "Купи нам серьги", а меньшая опять свое: "Купи мне, батюшка, перышко Финиста ясна сокола". Отец искупил золотые серьги, бросился искать перышка – никто такого не ведает; опечалился и поехал из городу. Только за заставу, а навстречу ему старичок несет коробочку. "Что несешь, старина?" – "Перышко Финиста ясна сокола". – "Что за него просишь?" – "Давай тысячу". Отец заплатил деньги и поскакал домой с коробочкой. Встречают его дочери. "Ну, дочь моя любимая, – говорит он меньшой, наконец, и тебе купил подарок; на, возьми!" Меньшая дочь чуть не прыгнула от радости, взяла коробочку, стала ее целовать-миловать, крепко к сердцу прижимать.

     После ужина разошлись все спать по своим светелкам; пришла и она в свою горницу, открыла коробочку – перышко Финиста ясна сокола тотчас вылетело, ударилось об пол, и явился перед девицей прекрасный царевич. Повели они меж собой речи сладкие, хорошие. Услыхали сестры и спрашивают: "С кем это, сестрица, ты разговариваешь?" – "Сама с собой", – отвечает красная девица. "А ну отопрись!" Царевич ударился об пол – и сделался перышком; она взяла, положила перышко в коробочку и отворила дверь. Сестры и туда смотрят и туда заглядывают – нет никого! Только они ушли, красная девица открыла окно, достала перышко и говорит: "Полетай, мое перышко, во чисто поле; погуляй до поры до времени!" Перышко обратилось ясным соколом и улетело в чистое поле.

     На другую ночь прилетает Финист ясный сокол к своей девице; пошли у них разговоры веселые. Сестры услыхали и сейчас к отцу побежали: "Батюшка! У нашей сестры кто-то по ночам бывает; и теперь сидит да с нею разговаривает". Отец встал и пошел к меньшей дочери, входит в ее горницу, а царевич уж давно обратился перышком и лежит в коробочке. "Ах вы, негодные! – накинулся отец на своих больших дочерей. – Что вы на нее понапрасну взводите? Лучше бы за собой присматривали!"

     На другой день сестры поднялись на хитрости: вечером, когда на дворе совсем стемнело, подставили лестницу, набрали острых ножей да иголок и натыкали на окне красной девицы.

     Ночью прилетел Финист ясный сокол, бился-бился – не мог попасть в горницу, только крылышки себе обрезал. "Прощай, красна девица! – сказал он. – Если вздумаешь искать меня, то ищи за тридевять земель, в тридесятом царстве. Прежде три пары башмаков железных истопчешь, три посоха чугунных изломаешь, три просвиры каменных изгложешь, чем найдешь меня, добра молодца!" А девица спит себе: хоть и слышит сквозь сон эти речи неприветливые, а встать-пробудиться не может.

     Утром просыпается, смотрит – на окне ножи, иглы натыканы, а с них кровь так и капает. Всплеснула руками: "Ах, боже мой! Знать, сестрицы сгубили моего друга милого!" В тот же час собралась и ушла из дому. Побежала в кузницу, сковала себе три пары башмаков железных да три посоха чугунных, запаслась тремя каменными просвирами и пустилась в дорогу искать Финиста ясна сокола.

     Шла-шла, пару башмаков истоптала, чугунный посох изломала и каменную просвиру изглодала; приходит к избушке и стучится: "Хозяин с хозяюшкой! укройте от темной ночи". Отвечает старушка: "Милости просим, красная девица! Куда идешь, голубушка?" – "Ах, бабушка! Ищу Финиста ясна сокола". – "Ну, красна девица, далеко ж тебе искать будет!" Наутро говорит старуха: "Ступай теперь к моей середней сестре, она тебя добру научит; а вот тебе мой подарок: серебряное донце, золотое веретенце; станешь кудель прясть – золотая нитка потянется". Потом взяла клубочек, покатила по дороге и наказала вслед за ним идти, куда клубочек покатится, туда и путь держи! Девица поблагодарила старуху и пошла за клубочком.

     Долго ли, коротко ли, другая пара башмаков изношена, другой посох изломан, еще каменная просвира изглодана; наконец прикатился клубочек к избушке. Она постучалась: "Добрые хозяева! Укройте от темной ночи красну девицу". – Милости просим! – отвечает старушка. Куда идешь, красная девица?" – "Ищу, бабушка, Финиста ясна сокола". – "Далеко ж тебе искать будет!" Поутру дает ей старушка серебряное блюдо и золотое яичко и посылает к своей старшей сестре: она-де знает, где найти Финиста ясна сокола!

     Простилась красна девица со старухою и пошла в путь-дорогу; шла-шла, третья пара башмаков истоптана, третий посох изломан, и последняя просвира изглодана – прикатился клубочек к избушке. Стучится и говорит странница: "Добрые хозяева! Укройте от темной ночи красну девицу". Опять вышла старушка: "Поди, голубушка! Милости просим! Откудова идешь и куда путь держишь?" – "Ищу, бабушка, Финиста ясна сокола". – "Ох, трудно, трудно отыскать его! Он живет теперь в этаком городе, на просвирниной дочери там женился". Наутро говорит старуха красной девице: "Вот тебе подарок: золотое пялечко да иголочка; ты только пялечко держи, а иголочка сама вышивать будет. Ну, теперь ступай с богом и наймись к просвирне в работницы.

     Сказано – сделано. Пришла красная девица на просвирнин двор нанялась в работницы; дело у ней так и кипит под руками: и печку топит и воду носит, и обед приготовит. Просвирня смотрит да радуется. "Слава богу! – говорит своей дочке. – Нажили себе работницу и услужливую и добрую: без наряду все делает!" А красная девица, покончив с хозяйскими работами, взяла серебряное донце, золотое веретенце и села прясть: прядет – из кудели нитка тянется, нитка не простая, а чистого золота. Увидела это просвирнина дочь: "Ах, красная девица! Не продашь ли мне свою забаву?" – "Пожалуй, продам!" – "А какая цена?" – "Позволь с твоим мужем ночь перебыть". Просвирнина дочь согласилась. "Не беда! – думает. – Ведь мужа можно сонным зельем опоить, а чрез это веретенце мы с матушкой озолотимся!"

     А Финиста ясна сокола дома не было; целый день гулял по поднебесью, только к вечеру возвратился. Сели ужинать; красная девица подает на стол кушанья да все на него смотрит, а он, добрый молодец, и не узнает ее. Просвирнина дочь подмешала Финисту ясну соколу сонного зелья в питье, уложила его спать и говорит работнице: "Ступай к нему в горницу да мух отгоняй!" Вот красная девица отгоняет мух, а сама слезно плачет: "Проснись-пробудись, Финист ясный сокол! Я, красна девица, к тебе пришла; три чугунных посоха изломала, три пары башмаков железных истоптала, три просвиры каменных изглодала да все тебя, милого, искала!" А Финист спит, ничего не чует; так и ночь прошла.

     На другой день работница взяла серебряное блюдечко и катает по нем золотым яичком: много золотых яиц накатала! Увидела просвирнина дочь. "Продай, – говорит, мне свою забаву!" – "Пожалуй, купи". – "А как цена?" – "Позволь с твоим мужем еще единую ночь перебыть". – "Хорошо, я согласна!" А Финист ясный сокол опять целый день гулял по поднебесью, домой прилетел только к вечеру. Сели ужинать, красная девица подает кушанья да все на него смотрит, а он словно никогда и не знавал ее. Опять просвирнина дочь опоила его сонным зельем, уложила спать и послала работницу мух отгонять. И на этот раз, как ни плакала, как ни будила его красная девица, он проспал до утра и ничего не слышал.

     На третий день сидит красная девица, держит в руках золотое пялечко, а иголочка сама вышивает – да такие узоры чудные! Загляделась просвирнина дочка. "Продай, красная девица, продай, – говорит, – мне свою забаву!" – "Пожалуй, купи!" – "А как цена?" – "Позволь с твоим мужем третью ночь перебыть". – "Хорошо, я согласна!" Вечером прилетел Финист ясный сокол; жена опоила его сонным зельем, уложила спать и посылает работницу мух отгонять. Вот красная девица мух отгоняет, а сама слезно причитывает: "Проснись-пробудись, Финист ясный сокол! Я, красна девица, к тебе пришла; три чугунных посоха изломала, три пары железных башмаков истоптала, три каменных просвиры изглодала – все тебя, милого, искала!" А Финист ясный сокол крепко спит, ничего не чует.

     Долго она плакала, долго будила его; вдруг упала ему на щеку слеза красной девицы, и он в ту ж минуту проснулся: "Ах, – говорит, – что-то меня обожгло!" – " Финист ясный сокол! – отвечает ему девица. – Я к тебе; три чугунных посоха изломала, три пары железных башмаков истоптала, три каменных просвиры изглодала – все тебя искала! Вот уж третью ночь над тобою стою, а ты спишь – не пробуждаешься, на мои слова не отзываешься!" Тут только узнал ее Финист ясный сокол и так обрадовался, что сказать нельзя. Сговорились и ушли от просвирни. Поутру хватилась просвирнина дочь своего мужа: ни его нет, ни работницы! Стала жаловаться матери; просвирня приказала лошадей заложить и погналась в погоню. Ездила-ездила, и к трем старухам заезжала, а Финиста ясна сокола не догнала: его и следов давно не видать!

     Очутился Финист ясный сокол со своей суженой возле ее дома родительского; ударился о сыру землю и сделался перышком: красная девица взяла его, спрятала за пазушку и пришла к отцу. "Ах, дочь моя любимая! Я думал, что тебя и на свете нет; где была так долго?" – "Богу ходила молиться". А случилось это как раз около святой недели. Вот отец с старшими дочерьми собираются к заутрене. "Что ж, дочка милая, – спрашивает он меньшую, – собирайся да поедем; нынче день такой радостный". – "Батюшка, мне надеть на себя нечего". – "Надень наши уборы, – говорят старшие сестры. "Ах, сестрицы, мне ваши платья не по кости! Я лучше дома останусь".

    Отец с двумя дочерьми уехал к заутрене; в те поры красная девица вынула свое перышко. Оно ударилось об пол и сделалось прекрасным царевичем. Царевич свистнул в окошко – сейчас явились и платья, и уборы, и карета золотая. Нарядились, сели в карету и поехали. Входят они в церковь, становятся впереди всех; народ дивится: какой-такой царевич с царевною пожаловал? На исходе заутрени вышли они раньше всех и уехали домой; карета пропала, платьев и уборов как не бывало, а царевич обратился перышком. Воротилися и отец с дочерьми. "Ах, сестрица! Вот ты с нами не ездила, а в церкви был прекрасный царевич с ненаглядною царевною". – "Ничего, сестрицы! Вы мне рассказали – все равно что сама была". На другой день опять то же; а на третий, как стал царевич с красной девицей в карету садиться, отец вышел из церкви и своими глазами видел, что карета к его дому подъехала и пропала. Воротился отец и стал меньшую дочку допрашивать; она и говорит: "Нечего делать, надо признаться!" Вынула перышко; перышко ударилось об пол и обернулся царевичем. Тут их и обвенчали, и свадьба была богатая! На той свадьбе и я был, вино пил, по усам текло, во рту не было. Надели на меня колпак да ну толкать; надели на меня кузов: "Ты, детинушка, не гузай, убирайся-ка поскорей со двора".

 

     Сказка, как многие другие, начинается словами: "Жил-был старик". Этот старик и есть Сварог. У него три дочери: большая и средняя – щеголихи, а меньшая только о хозяйстве радела. Веда Рода называет имена его дочерей: Жива – весенняя, Марена – холодная, дева смерти и юная Леля – любовь златокудрая. Жива и Марена прежде имели жизненный опыт, они воплощались множество раз, оттого и кроят да обновы себе шьют (для новых рождений). А младшая дочь еще только готовится в путь на белый свет. Она не огорчается неудачным батюшкиным поиском перышка. Она знает, что еще не приспело время ее встречи с ясным соколом; потому и говорит отцу: "Ничего, батюшка; может, в иное время посчастливится". Их первой встрече и будет предшествовать подарок батюшки. Когда отец принес домой коробочку с перышком, то меньшая дочь чуть не прыгнула от радости, взяла коробочку, стала ее целовать-миловать, крепко к сердцу прижимать.

     Ради второй встречи с ясным соколом она прошла долгий путь по вселенной (из Прави через Навь в Явь). В каждом из трех ее царств душа-девица истоптала пару башмаков железных, изломала посох чугунный и изглодала каменную просвиру.

     Финист – народ Руси, он сын Небо-Сварога, он ясный – солнечный и летает соколом по поднебесью. А любимая дочь батюшки (Сварога) и есть душа народной Руси. Такова была участь Финиста, что оказался он женат на просвирниной дочери. Здесь говорится о судьбе Руси, которую предсказывали волхвы: духовное и физическое рабство русичей, которое случилось в доме просвирни.

     В сказке душе народной Руси противопоставляется рабская идеология. Радуются просвирнина дочка с матушкой любой возможности озолотиться, потому и соглашаются на необычное действие для людского рода: позволяют красной девице с просвирниным мужем перебыть. Просвирнина дочь и ее алчное племя пришло из Византии. "Просвирня – женщина въ каждомъ приходе; обычно вдова духовнаго звания" (Даль). Пословица Руси о ней сказывает: "Скачет просвирня задом и передом; людям не видно, так в богу честь".

     По сказке мгновенное пробуждение героя исполняет жгучая слеза. От жгучей слезы очищения, любви, сострадания непременно очнется плоть молодца. Так и случилось, когда душа-девица добралась до своего милого. В повествовании поведано, что неизбежно грядет время, когда проснется Финист ясный сокол и избавится от просвирнина сонного зелья. Аналогичный мотив сюжета передан в сказках "Заклятый царевич", "Аленький цветочек" (эта сказка была записана С.Т. Аксаковым от ключницы Пелагеи) и др.

     Погналась за Финистом сама просвирня: "Ездила-ездила, и к трем старухам заезжала, а Финиста ясна сокола не догнала: его и следов давно не видать!" Душа-девица и Финист очутились возле родительского дома как раз ко времени святой недели – "дедовой родительской". Глубокой осенью (с 26 октября по допетровскому летосчислению) отмечают русичи этот праздник в честь деда Сварога.

     Аналогом сказки о ясном соколе является Веда Индры. События Веды и сказки перекликаются памятными мотивами и взаимно дополняются красочными подробностями. Веда Индры (песня "Д") рассказывает о рождении Матерью Землей сына Волха Змеевича. Однажды Волх обернулся Финистом и прилетел в светлый Ирий (сад Прави) за молодильными яблоками. Услышал он в саду песню чудную. Это Леля – дочь батюшки Сварога и Лады матушки по саду хаживала, золотыми кудрями встряхивала. Заслушался Волх песнею, забыл про волшебные яблоки. Начались их беседы беззаботные, полюбились друг другу молодые. Подслушали их воркование старшие сестры и доложили Сварогу. Однако отмахнулся от их доноса батюшка. "На другой день Жива с Мореною на окошке иголочки тыкали. Коль наколется гость на иголочку – путь забудет навеки к Лелюшке". Долго Леля искала своего ясного сокола, только Велес и помог ей найти суженого.

     Волх с детства познал кудесы царств вселенной: "Научился узлы завязывать, научился клубки он прочитывать, научился славить Сварога и Семаргла, и Бога Вышнего. Обучился также премудростям как оборачиваться Ясным Соколом и парить легко по подоблачью, превращаться в Волка серого и рыскать Волком в лесах дремучих, и как стать златорогим Туром и скакать горами высокими, обращаться быстрой Щукой и гулять по морюшку синему". Здесь рассказывается о второй способности души человека: умении оборачиваться в желаемый образ и перелетывать (парить, рыскать, скакать, гулять) по окиян-морю. Эта способность позволяет намеренно изменять плотность тела и окружающей среды и проникать в любое из трех царств вселенной. Перелетывание означает намеренное включение мысли (или самопроизвольно во сне), которая изменяет пространство и время царств вселенной, душа человека улетает в окиян-море и оборачивается в любой образ, в т.ч. сокола, тура, щуки и др.

     Вследствие поэтапного возбуждения первородных начал царства вселенной меняют свою изначальную плотность. Например, небыличка рассказывает как ветра из божьих уст превращают кирпичик вечности в навью деревню, из которой затем разворачивается бесконечность форм Яви. Состояния материи ночи и дня вселенной отличаются друг от друга, но содержат и общую основу – первородные начала (кирпичик Прави).

     Многие действующие лица повествования о Финисте известны из Вед. Например, старушка в избушке – это Буря-Святогоровна (баба-Яга), она же нареченная Сварожича Велеса – старичка с коробочкой. Буря-Яга и Велес помогают душе Финиста на прямоезжих дорогах и указывают путь к родительской семеюшке.

     Увидев Финиста и Лелю, молвил батюшка: "видно, так завязано Макошью – будет свадьба у нас небесная!" Обряд встречи воплощенного человека и его души называется свадьбой. В слове сва-дьба два корня: сва подчеркивает свое единство с Родом – Сварогом, а дьба – это судьба.

     В русских Ведах Макошь – Повелительница Судьбы. Она нити прядет шелковые волшебные. "Из тех нитей сплетается наша жизнь – от завязки-рожденья и до конца, до последней развязки – смерти". Макошь бесстрастна, она узлы судьбы завязывает, а кто ведает учение предков – тот клубки прочитывает. Русь знает: "Бог не Макошь, чем-нибудь да потешит". "Судьба не авоська", и никому не следует в нее вмешиваться, даже божественным дочерям Сварога. Мудрость этих слов обращена к тем, кто следует учению пращура нашего.

     Следующая сказка продолжает повествование о душе Руси и о тех, кто ей противостоит.

 

Василиса прекрасная 

       В некотором царстве жил-был купец. Двенадцать лет жил он в супружестве и прижил только одну дочь, Василису Прекрасную. Когда мать скончалась, девочке было восемь лет. Умирая, купчиха призвала к себе дочку, вынула из-под одеяла куклу, отдала ей и сказала: "Слушай, Василисушка! Помни и исполни последние мои слова. Я умираю и вместе с родительским благословением оставляю тебе вот эту куклу; береги ее всегда при себе и никому не показывай; а когда приключится тебе какое горе, дай ей поесть и спроси совета. Покушает она и скажет тебе, чем помочь несчастью". Затем мать поцеловала дочку и померла.

       После смерти жены купец потужил, как следовало, а потом стал думать, как бы опять жениться. Он был человек хороший; за невестами дело не стало, но больше всех по нраву пришлась ему одна вдовушка. Она была в летах, имела своих двух дочерей, почти однолеток Василисе, – стало быть, и хозяйка и мать опытная. Купец женился на вдовушке, но обманулся и не нашел в ней доброй матери для своей Василисы. Василиса была первая на все село красавица; мачеха и сестры завидовали ее красоте, мучили ее всевозможными работами, чтоб она от трудов похудела, а от ветру и солнца почернела; совсем житья не было!

       Василиса все переносила безропотно и с каждым днем все хорошела и полнела, а между тем мачеха с дочками своими худела и дурнела от злости, несмотря на то, что они всегда сидели сложа руки, как барыни. Как же это так делалось? Василисе помогала ее куколка. Без этого, где бы девочке сладить со всею работою! Зато Василиса сама, бывало, не съест, а уж куколке оставит самый лакомый кусочек, и вечером, как все улягутся, она запрется в чуланчике, где жила, и потчивает ее, приговаривая: "На, куколка, покушай, моего горя послушай! Живу я в доме у батюшки, не вижу себе никакой радости; злая мачеха гонит меня с белого света. Научи ты меня, как мне быть и жить и что делать?" Куколка покушает, да потом и дает ей советы и утешает в горе, а наутро всякую работу справляет за Василису; та только отдыхает в холодочке да рвет цветочки, а у нее уж и гряды выполоты, и капуста полита, и вода наношена, и печь вытоплена. Куколка еще укажет Василисе и травку от загару. Хорошо было жить ей с куколкой.

     Прошло несколько лет; Василиса выросла и стала невестой. Все женихи в городе присватываются к Василисе; на мачехиных дочерей никто и не посмотрит. Мачеха злится пуще прежнего и всем женихам отвечает: "Не выдам меньшой прежде старших!", а проводя женихов, побоями вымещает зло на Василисе.

       Вот однажды купцу понадобилось уехать из дому на долгое время по торговым делам. Мачеха и перешла на житье в другой дом, а возле этого дома был дремучий лес, а в лесу на поляне стояла избушка, а в избушке жила баба-яга; никого она к себе не подпускала и ела людей, как цыплят. Перебравшись на новоселье, купчиха то и дело посылала за чем-нибудь в лес ненавистную ей Василису, но эта всегда возвращалась домой благополучно: куколка указывала ей дорогу и не подпускала к избушке бабы-яги.

     Пришла осень. Мачеха раздала всем троим девушкам вечерние работы: одну заставила кружева плести, другую чулки вязать, а Василису прясть и всем по урокам. Погасила огонь во всем доме, оставила одну свечку там, где работали девушки, и сама легла спать. Девушки работали. Вот нагорело на свечке, одна из мачехиных дочерей взяла щипцы, чтоб поправить светильню, да вместо того, по приказу матери, как будто нечаянно и потушила свечку. "Что теперь нам делать? – говорили девушки. – Огня нет в целом доме, а уроки наши не кончены. Надо сбегать за огнем к бабе-яге!" – "Мне от булавок светло! – сказала та, что плела кружево. – Я не пойду". – "И я не пойду, – сказала та, что вязала чулок. – Мне от спиц светло!" – "Тебе за огнем идти, – закричали обе. – Ступай к бабе-яге!" – и вытолкали Василису из горницы.

       Василиса пошла в свой чуланчик, поставила перед куклою приготовленный ужин и сказала: "На, куколка, покушай да моего горя послушай: меня посылают за огнем к бабе-яге; Баба-яга съест меня!" Куколка поела, и глаза ее заблестели, как две свечки. "Не бойся, Василисушка! – сказала она. – Ступай, куда посылают, только меня держи всегда при себе. При мне ничего не станется с тобой у бабы-яги". Василиса собралась, положила куколку свою в карман и, перекрестившись, пошла в дремучий лес.

     Идет она и дрожит. Вдруг скачет мимо ее всадник: сам белый, одет в белом, конь под ним белый, и сбруя на коне белая, – на дворе стало рассветать.

     Идет она дальше, как скачет другой всадник: сам красный, одет в красном и на красном коне, – стало восходить солнце.

     Василиса прошла всю ночь и весь день, только к следующему вечеру вышла на полянку, где стояла избушка яги-бабы; забор вокруг избы из человечьих костей, на заборе торчат черепа людские, с глазами; вместо верей у ворот – ноги человечьи, вместо запоров – руки, вместо замка – рот с острыми зубами. Василиса обомлела от ужаса и стала как вкопанная. Вдруг едет опять всадник: сам черный, одет во всем черном и на черном коне; подскакал к воротам бабы-яги и исчез, как сквозь землю провалился, – настала ночь. Но темнота продолжалась недолго: у всех черепов на заборе засветились глаза, и на всей поляне стало светло, как среди дня. Василиса дрожала со страху, но, не зная куда бежать, оставалась на месте.

     Скоро послышался в лесу страшный шум: деревья трещали, сухие листья хрустели; выехала из лесу баба-яга – в ступе едет, пестом погоняет, помелом след заметает. Подъехала к воротам, остановилась и, обнюхав вокруг себя, закричала: "Фу-фу! Русским духом пахнет! Кто здесь?" Василиса подошла к старухе со страхом и, низко поклонясь, сказала: "Это я, бабушка! Мачехины дочери прислали меня за огнем к тебе". – "Хорошо, – сказала яга-баба, – знаю я их, поживи ты наперед да поработай у меня, тогда и дам тебе огня; а коли нет, так я тебя съем!" Потом обратилась к воротам и вскрикнула: "Эй, запоры мои крепкие, отомкнитесь; ворота мои широкие, отворитесь!" Ворота отворились, и баба-яга въехала, посвистывая, за нею вошла Василиса, а потом опять все заперлось. Войдя в горницу, баба-яга растянулась и говорит Василисе: "Подавай-ка сюда, что там есть в печи: я есть хочу".

     Василиса зажгла лучину от тех черепов, что на заборе, и начала таскать из печки и подавать яге кушанье, а кушанья настряпано было человек на десять; из погреба принесла себе квасу, меду, пива и вина. Все съела, все выпила старуха; Василисе оставила только щец немножко, краюшку хлеба да кусочек поросятины. Стала баба-яга спать ложиться и говорит: "Когда завтра я уеду, ты смотри – двор вычисти, избу вымети, обед состряпай, белье приготовь, да пойди в закром, возьми четверть пшеницы и очисть от чернушки. Да чтоб все было сделано, а не то – съем тебя!" После такого наказу баба-яга захрапела; а Василиса поставила старухины объедки перед куклою, залилась слезами и говорила: "На, куколка, покушай, моего горя послушай! Тяжелую дала мне яга-баба работу и грозится съесть меня, коли всего не исполню; помоги мне!" Куколка ответила: "Не бойся, Василиса Прекрасная! Поужинай, помолися да спать ложися; утро мудреней вечера!"

       Ранешенько проснулась Василиса, а баба-яга уже встала, выглянула в окно: у черепов глаза потухают; вот мелькнул белый всадник – и совсем рассвело. Баба-яга вышла на двор, свистнула – перед ней явилась ступа с пестом и помелом. Промелькнул красный всадник – взошло солнце. Баба-яга села в ступу и выехала со двора, пестом погоняет, помелом след заметает. Осталась Василиса одна, осмотрела дом бабы-яги, подивилась изобилью во всем и остановилась в раздумье: за какую работу ей прежде всего приняться. Глядит, а вся работа уже сделана; куколка выбирала из пшеницы последние зерна чернушки. "Ах ты, избавительница моя! – сказала Василиса куколке. – Ты от беды меня спасла". – "Тебе осталось только обед состряпать, – отвечала куколка, влезая в карман Василисы. – Состряпай с богом, да и отдыхай на здоровье!"

     К вечеру Василиса собрала на стол и ждет бабу-ягу. Начало смеркаться, мелькнул за воротами черный всадник – и совсем стемнело; только светились глаза у черепов. Затрещали деревья, захрустели листья – едет баба-яга. Василиса встретила ее. "Все ли сделано?" – спрашивает яга. "Изволь посмотреть сама, бабушка!" – молвила Василиса. Баба-яга все осмотрела, подосадовала, что не за что рассердиться и сказала: "Ну, хорошо!" Потом крикнула: "Верные мои слуги, сердечные други, смелите мою пшеницу!" Явились три пары рук, схватили пшеницу и унесли вон с глаз. Баба-яга наелась, стала ложиться спать и опять дала приказ Василисе: "Завтра сделай ты то же, что нынче, да сверх того возьми из закрома мак да очисти его от земли по зернышку, вишь, кто-то по злобе земли в него намешал!" Сказала старуха, повернулась к стене и захрапела, а Василиса принялась кормить свою куколку. Куколка поела и сказала по-вчерашнему: "Молись богу да ложись спать; утро вечера мудренее, все будет сделано, Василисушка!"

       Наутро баба-яга опять уехала в ступе со двора, а Василиса с куколкой всю работу тотчас исправили. Старуха воротилась, оглядела все и крикнула: "Верные мои слуги, сердечные други, выжмите из маку масло!" Явились три пары рук, схватили мак и унесли из глаз. Баба-яга села обедать; она ест, а Василиса стоит молча. "Что ж ты ничего не говоришь со мною? – сказала баба-яга. – Стоишь как немая!" – "Не смела, – отвечает Василиса, – а если позволишь, то мне хотелось бы спросить тебя кой о чем". – "Спрашивай; только не всякий вопрос к добру ведет: много будешь знать скоро состареешься!" – "Я хочу спросить тебя, бабушка, только о том, что видела: когда я шла к тебе, меня обогнал всадник на белом коне, сам белый и в белой одежде: кто он такой?" – "Это день мой ясный", – отвечала баба-яга. "Потом обогнал меня другой всадник на красном коне, сам красный и весь в красном одет; это кто такой?" – "Это мое солнышко красное!" – отвечала баба-яга. "А что значит черный всадник, который обогнал меня у самых твоих ворот, бабушка?" – "Это ночь моя темная – все мои слуги верные!"

     Василиса вспомнила о трех парах рук и молчала. "Что же ты еще не спрашиваешь?" – молвила баба-яга. "Будет с меня и этого; сама ж ты, бабушка, сказала, что много будешь знать – состареешься". – "Хорошо, – сказала баба-яга, – что ты спрашиваешь только о том, что видала за двором, а не во дворе! Я не люблю, чтоб у меня сор из избы выносили, и слишком любопытных ем! Теперь я тебя спрошу: как успеваешь ты исполнять работу, которую я задаю тебе?" – "Мне помогает благословение моей матери", – отвечала Василиса. "Так вот что! Убирайся же ты от меня благословенная дочка! Не нужно мне благословенных". Вытащила она Василису из горницы и вытолкала за ворота, сняла с забора один череп с горящими глазами и, наткнув на палку, отдала ей и сказала: "Вот тебе огонь для мачехиных дочек, возьми его; они ведь за этим тебя сюда и прислали".

      Бегом пустилась домой Василиса при свете черепа, который погас только с наступлением утра, и, наконец, к вечеру другого дня добралась до своего дома. Подходя к воротам, она хотела бросить череп. "Верно, дома, – думает себе, – уж больше в огне не нуждаются". Но вдруг услышала глухой голос из черепа: "не бросай меня, неси к мачехе!"

     Она взглянула на дом мачехи и, не видя ни в одном огонька, решилась идти туда с черепом. Впервые встретили ее ласково и рассказали, что с той поры, как она ушла, у них не было в доме огня: сами высечь никак не могли, а который огонь приносили от соседей – тот погасал, как только входили с ним в горницу. "Авось твой огонь будет держаться!" – сказала мачеха. Внесли череп в горницу; а глаза из черепа так и гладят на мачеху и ее дочерей, так и жгут! Те было прятаться, но куда ни бросятся – глаза всюду за ними так и следят; к утру совсем сожгло их в уголь; одной Василисы не тронуло.

       Поутру Василиса зарыла череп в землю, заперла дом на замок, пошла в город и попросилась на житье к одной безродной старушке; живет себе и поджидает отца. Вот как-то говорит она старушке: "Скучно мне сидеть без дела, бабушка! Сходи, купи мне льну самого лучшего; я хоть прясть буду". Старушка купила льну хорошего; Василиса села за дело, работа так и горит у нее, и пряжа выходит ровная да тонкая, как волосок. Набралось пряжи много; пора бы и за тканье приниматься, да таких берд не найдут, чтобы годились на Василисину пряжу; никто не берется и сделать-то. Василиса стала просить свою куколку, та и говорит: "Принеси-ка мне какое-нибудь старое бердо, да старый челнок, да лошадиной гривы; я все тебе смастерю".

     Василиса добыла все, что надо, и легла спать, а кукла за ночь приготовила славный стан. К концу зимы и полотно выткано, да такое тонкое, что сквозь иглу вместо нитки продеть можно. Весною полотно выбелили, и Василиса говорит старухе: "Продай, бабушка, это полотно, а деньги возьми себе". Старуха взглянула на товар и ахнула: "Нет, дитятко! Такого полотна, кроме царя, носить некому; понесу во дворец". Пошла старуха к царским палатам да все мимо окон похаживает. Царь увидал и спросил: "Что тебе, старушка, надобно?" – "Ваше царское величество, – отвечает старуха, – принесла диковинный товар; никому, окромя тебя, показать не хочу". Царь приказал впустить к себе старуху и как увидел полотно заволновался. "Что хочешь за него?" – спросил царь. "Ему цены нет, царь-батюшка! Я тебе в дар его принесла". Поблагодарил царь и отпустил старуху с подарками.

     Стали царю из того полотна сорочки шить; скроили, да нигде не могли найти швеи, которая взялась бы их работать. Долго искали, наконец, царь позвал старуху и сказал: "Умела ты напрясть и соткать такое полотно, умей из него и сорочки сшить". – "Не я, государь, пряла и соткала полотно". – Сказала старуха, – это работа приемыша моего – девушки". – "Ну так пусть и сошьет она!" Воротилась старушка домой и рассказала обо всем Василисе. "Я знала, – говорит ей Василиса, – что эта работа моих рук не минует". Заперлась в свою горницу, принялась за работу; шила она не покладываючи рук, и скоро дюжина сорочек была готова.

     Старуха понесла к царю сорочки, а Василиса умылась, причесалась, оделась и села под окном. Сидит себе и ждет, что будет. Видит: на двор к старухе идет царский слуга; вошел в горницу и говорит: "Царь-государь хочет видеть искусницу, что работала ему сорочки, и наградить ее из своих царских рук". Пошла Василиса и явилась пред очи царские. Как увидел царь Василису Прекрасную, так и влюбился в нее без памяти. "Нет, – говорит он, – красавица моя! Не расстанусь я с тобою; ты будешь моей женою". Тут взял царь Василису за белые руки, посадил ее подле себя, а там и свадебку сыграли. Скоро воротился и отец Василисы, порадовался об ее судьбе и остался жить при дочери. Старушку Василиса взяла к себе, а куколку по конец жизни своей всегда носила в кармане.

 

     Уехал батюшка (Сварог) на долгое время из Яви в дом Прави. Здесь поведано об окончании очередного вселенского круга. Дом в ведической традиции – обитель родительской семеюшки. При смене верст уходят родители на покой в дом Прави. Матушка Василисы – это Великая богоматерь Лада, на прощание она передает дочери свое благословение и куколку – учение батюшки. Василиса, как и меньшая дочь сказки о Финисте, – душа народной Руси. Куколка учит Василису, как ей жить и что делать. Потому и наказывала матушка Василисе: "береги ее всегда при себе и никому не показывай; а когда приключится тебе какое горе, дай ей поесть и спроси совета. Покушает она и скажет тебе, чем помочь несчастью". А кушает куколка лакомый кусочек – любовь Василисы. Хорошо было жить с куколкой. Василиса любые дела справляет с родительским благословением и советами куколки, оттого у нее все и получается, потому и называет ее Яга – благословенной.

     Как только уехал батюшка, мачеха перешла на житье в другой дом, поближе к ночи вселенной. От злобы к падчерице мачеха с дочками своими худела, дурнела. Мачеха вознамерилась извести Василису со света белого и отправила падчерицу за огнем, да не куда-нибудь, а в царство смерти.

     В Нави нет плоти, поэтому ночь вселенной изображается образами: костями, сухими листьями, трещащими деревьями. Как и сердитый Аминон нартовских сказаний,Баба-Яга – страж царства смерти, Веды ее называют Бурей Святогоровной и Свароговной. Навий двор, как и другие дворы вселенной (Правь и Явь), имеет окно и ворота, которые являются входом (выходом), и открываются для всех жителей вселенной лишь при смене верст. В Нави черный всадник на черном коне; подскакал к воротам бабы-яги и исчез, как сквозь землю провалился, – настала ночь. Однако в ночи вселенной может быть и светло, как среди дня. Озаряется навий двор, как дворы Прави и Яви, светом белого всадника – жар цветом самого Сварога и красным всадником (красным солнышком) – сыном Сварога, потому на дворе Яги и стало рассветать.

     Страж ночи вселенной, как и люди, обладает способностями. Яга обоняет, она молвит: "Фу-фу! Русским духом пахнет!" Василиса – душа Руси, оттого она и пахнет русским духом. Яга и душа-девица общаются на понятном им языке (языке мыслей – фольклор называет его человеческим). Навьим жителям ведомы и эмоции. Например, Василиса в ночи вселенной испытывает любовь к куколке, а ее страх и ужас вызваны картинами навьего двора. Яга тоже обладает эмоциями, она на Василису подосадовала, что не за что рассердиться.

     Василиса, как и "Я" небылички, разжигает огонь печи (вселенной), подкидывает в нее дрова – первородные начала и стряпает пищу. Навьи жители питаются не органической пищей, а животворящими ветрами из божьих уст. Продуктами из вселенской печи можно накормить и напоить не только стража ночи вселенной, а значительно больше – всех жителей навьей деревни. Например, когда-то еще на втором вселенском круге, дед небылички перепоил пивом всех жителей ночи вселенной, однако "пива все-таки осталось немало – целую неделю мы с дедом пили, насилу выпили".

     Намерение Яги всегда направлено на очищение навьего двора: "кто-то по злобе земли в него намешал". Сор из навьей избы никогда не выносится, поскольку он сгорает в пламени вселенской печи. Баба-Яга принимает меры для очищения человеческих душ, чтобы затем они могли перелететь через косящато окошечко на чистый двор Прави.

     Семь кругов Сварога или семь верст составляют бытие вселенной. Путь любого жителя по каждому из трех царств вселенной измеряется тоже длиною в семь верст. Потому навье путешествие Василисы заняло семь суток (верст). Ночь и весь день шла Василиса и только к следующему вечеру вышла к избушке Яги. Василиса исполнила все задания, в этом ей помогли не только родительское благословение, советы куколки, но и слуги верные навьего стража: солнышко красное, день ясный и ночь темная. Обратная дорога – той же длительности, да и гостевала Василиса у Яги два дня. На седьмой день огонь из навьего черепа сжег в уголь мачеху и ее дочек. В последний день Яви Василиса зарыла череп в землю, заперла дом на замок, пошла в город и попросилась на житье к одной безродной старушке; живет себе и поджидает отца. Здесь душа-девица прячет в землю огонь первородных начал, он-то и очищает день вселенной от зла, насилия и гнета мачехи.

     В городе Василиса поджидает встречу с батюшкой. Когда батюшка начнет свой новый круг странствия из вечности вселенной, тогда и придет новый день вселенной и переновленного человечества. Василиса прядет тончайшие нити, и к концу зимы (верст Нави) выткала полотно. В фольклоре нередко Навь изображается зимой. Прелюдия нового дня вселенной отмечена пословицей: "Зима с навьего гнезда снимается и на Русь собирается". А после зимы неминуемо наступит весна – начало дня вселенной.

     Полотно у Василисы было такое тонкое, что сквозь иглу вместо нитки продеть можно. Здесь сказка напоминает, что душа-девицы, как игольное ушко (об этом поведано в одном из вариантов небылички), через него под руководством Макоши шьется шелковыми нитями судьба Руси. Такое полотно кроме царя носить некому, поэтому и понесла его старуха к царским палатам да все мимо окон похаживает.

     В сказке царь – это народ Руси, а его душа – Василиса. Она прекрасна в сиянии жар-цвета Сварога. Как увидел царь полотно (рукоделье души-девицы), заволновался. "Что хочешь за него?" – спросил царь у старухи. "Ему цены нет, царь-батюшка! Я тебе в дар его принесла". Захотел царь наградить ткачиху из своих рук, а как глянул на Василису Прекрасную, так и влюбился в нее без памяти. Когда же на новой версте пришел в Явь переновленный род, тут и сыграли свадебку.

     Тогда же воротился в Явь и отец Василисы, порадовался об ее судьбе и остался жить при дочери. По этому поводу пословица сказывает: "Свят дух на земле живет". Зажили вместе царь – народ Руси и его душа – Василиса Прекрасная, а при них и сам батюшка Свят Дух Сварог.

     Василиса – большая мастерица, она с помощью родительской семеюшки (богини судьбы – Макоши) кроит и шьет небесные сорочки – судьбу народа. Это событие и отмечается в календаре ведической Руси. 5 октября (по старому летосчислению) – день "вековечной ткачихи" Василисы, начинают ткать холсты; на дедовой родительской неделе (28-го октября) отмечаются "льняницы" или смотрины: выносится напоказ вытрепанный лен ("опышки"). А выбеливают холсты с дня Дарьи (19 марта), из них и сшита судьба Руси.

     Дом во всех учениях народов играет заглавную роль и означает обитель рода. Дом – это место, куда всегда устремлена душа человека, где и находится конечная цель ее странствий. Дом мачехи и ее наследников (князей, бояр кособрюхих и их придверников), как и дворец Кощея, находится в ночи вселенной. Дом мачехи – это чуждая душе Руси идеология работорговцев Византии, которая разрушает Явь, оттого и нет огня в целом доме. Мораль дома мачехи противопоставлена учению родительской семеюшки Василисы.

     Яге – Буре Свароговне, заведомо была известна суть дома мачехи и ее дочек, потому она и говорила Василисе: "знаю я их, поживи ты наперед". Сказка поведала, когда и каким образом будет уничтожена злоба мачехи и ее деток. Волхвы задолго ведали намерение византийского дома, оттого они и предупреждали русичей во Влесовой Книге: "Греки хотят окрестить нас, чтобы мы забыли богов наших".

     С лета 6496 окрестились князья и бояре кособрюхие в религию Византии. А народ Руси остался верен родительскому учению, поскольку "Веру переменить, не рубашку сменить". Русичи по-прежнему Правь славят – обитель пращура нашего Сварога, оттого и поныне именуются православными.

     Несмотря на то, что батюшка Василисы покинул на долгое время дом Яви, Его наказы, как и установленный Им Закон Жизни, сохраняются традицией и передаются из уст в уста поколениями русичей. Уже два тысячелетия не звучит голос Сварога в Яви. Вот о чем плачет Василиса, делится она своим горем с куколкой: "На, куколка, покушай, моего горя послушай". Точно также велико и горе Степаниды Максимовны, потому что "нейдет, не катится семеюшка" по белу свету Яви, горько ей за всех "сердечных детушек" (народную Русь), лишенных опеки родительской державушки. В словах другой славутной певуньи – Ирины Федосовой слышится та же боль: "Бедны людушки как море колыбаются, быдто деревья стоят да подсушенные". Ждет – не дождется Василиса родного батюшку. Об этом и поют славутные певцы. Фольклор поведал сироте бесприютной – душе народной Руси, что скоро полыхнет огонь первородных начал и выжжет зло дома мачехи, просвирню и их деток.

     Сюжет хождения за огнем передан в песнях Веды Рода, и повторяется во многих произведениях фольклора. Все они повествуют о битве светлых небесных сил Сварожичей со злом Чернобога. Когда Чернобог заморозил Белое море и похитил огонь, тогда погибло все живое третьей версты вселенной. В Ведах про ту пору рассказано: "За речкой Смородиной, на Хвангурской черной горе тын железный, а в нем высокий пламень. Семь оград его ограждают, Черный бог его охраняет, у огня он спит-посыпает".

     Отправился за огнем (первородным началом) молодой Сварожич Крышень, победил он Черного бога. "От Белого моря к Черному он понес священное Пламя. И вручил он людям Огонь, и навеки им заповедовал:

     – Зажигайте Огонь священный! Пусть пылают огни горючие высоко, до самого неба!"

     В результате противоборства светлых и темных сил уничтожается зло, тогда и вступает в свои права новый этап эволюции вселенной. Так Веды и фольклор, передают весть о скорой смене верст.

 

 

Глава 4. Предназначение души

       Учение пращура нашего Сварога не скрывает, зачем душа является на белый свет. Она отправляется для приобретения (или повторения) жизненного опыта дома Яви: вдвое неволею – по велению Сварога и Великой Богоматери Лады или по своей воле – по своему хотению (так странствуют богатыри). На границе вечности и ночи вселенной душа выбирает будущую плоть, и затем девять навьих суток (девять месяцев в мерах Яви) ожидает рождение доброго молодца. В момент появления плоти на белый свет душа перелетывает из Нави в ретивое сердечушко младенца.

     В пословицах поведано: "Душа не стерпит, так сердце возьмет. Возьмет сердце, как душа не стерпит". Герой гагаузской сказки "Добрый Иванчу" желает: "в жены мне надо такую девушку, чтобы сердце у нее точь-в-точь как мое было". Способность души Иванчу обладает столь могучей силой, что даже реанимирует кипящих в котле петухов и индеек: "Петухи из котла выпорхнули, залились-запели, а индейки к столам метнулись, крошки собирать принялись".

     В единении души и плоти заключается счастье бытия. А как это бывает, рассказано в следующей истории.

 

Мудрая жена 

     В некотором царстве, в некотором государстве жил в деревушке старик со старухою; у него было три сына: два умных, а третий дурак. Пришло время старику помирать, стал он деньги делить: старшему дал сто рублей и среднему – сто рублей, а дураку и давать не хочет: все равно даром пропадут! "Что ты, батька! – говорит дурак. – Дети все равны, что умные, что дурак; давай и мне долю". Старик дал и ему сто рублей. Умер отец, похоронили его. Вот умные братья собрались на базар ехать быков покупать; и дурак поднялся. Умные купили быков, а он кошку да собаку привел. Через несколько дней старшие братья запрягли своих быков, хотят в дорогу ехать; смотря на них и меньшой собирается. "Что ты, дурак! Куда собираешься? Али людей смешить?" – "Про то я знаю! Умным – дорога, и дуракам путь не заказан".

     Взял собаку да кошку, взвалил мешок на плечо и пошел из дому. Шел-шел, на пути большая река, а заплатить за перевоз нет ни гроша; вот дурак долго не думал, набрал хворосту, сделал на берегу шалаш и остался в нем жить. Начала его собака по сторонам промышлять, краюшки хлеба таскать, и себя не забывает и хозяина с кошкой кормит. Плыл по той реке корабль с разными товарами. Дурак увидал и кричит: "Эй, господин корабельщик! Ты в торг едешь, возьми и мой товар из половины". И бросил на корабль свою кошку. "Куда нам этого зверя? – смеются корабельные работники. – Давай, ребята, его в воду спустим. – "Эх вы какие, – говорит хозяин, не трожьте, пускай эта кошка у нас мышей да крыс ловит". "Что ж, это дело!"

      Долго ли, коротко ли – приплыл корабль в иную землю, где кошек никто не видывал, а крыс да мышей столько было, как травы в поле. Корабельщик разложил свои товары, стал продавать; нашелся и купец на них, закупил все сполна и позвал корабельщика. "Надо магарыч пить; пойдем, – говорит, – я тебя угощу!" Привел гостя в свой дом, напоил допьяна и приказал своим приказчикам стащить его в сарай: "Пусть-де его крысы съедят, все его богатство мы задаром возьмем!" Стащили корабельщика в темный сарай и бросили наземь; а с ним всюду кошка ходила, так привыкла к нему – ни на шаг не отстает. Забралась она в этот сарай и давай крыс душить; душила-душила, этакую кучу накидала! Наутро приходит хозяин, смотрит – корабельщик ни в чем невредим, а кошка последних крыс добивает. "Продай, – говорит, – мне твоего зверя". – "Купи!" Торговался- торговался – и купил ее купец за шесть бочонков золота.

     Воротился корабельщик в свое государство, увидал дурака и отдает ему три бочонка золота. "Экая пропасть золота! Куда мне с ним?" – подумал дурак и пошел по городам да по селам оделять нищую братию; роздал два бочонка, а на третий купил ладану, сложил в чистом поле и зажег: воскурилось благоухание и пошло к богу на небеса. Вдруг является ангел: "Господь приказал спросить, чего желаешь?" – "Не знаю", – отвечает дурак. "Ну, ступай в эту сторону; там три мужика землю пашут, спроси у них – они тебе скажут". Дурак взял дубинку и пошел к пахарям. Приходит к первому: "Здравствуй, старик!" – "Здравствуй, добрый человек!" – "Научи меня, чего б пожелать мне от господа". – "А я почем знаю, что тебе надобно!" Дурак недолго думал, хватил старика дубинкою прямо по голове и убил до смерти.

       Приходит к другому, опять спрашивает: "Скажи, старик, чего бы лучше пожелать мне от господа?" – "А мне почем знать!" Дурак его дубинкою – и дохнуть не дал. Приходит к третьему пахарю, спрашивает у него: "Скажи ты, старче!" Старик отвечает: "Коли тебе богатство дать, ты, пожалуй, и бога забудешь; пожелай лучше жену мудрую". Воротился дурак к ангелу. "Ну, что тебе сказано?" – "Сказано: не желай богатства, пожелай жену мудрую". – "Хорошо! – говорит ангел. Ступай к такой-то реке, сядь на мосту и смотри в воду; мимо тебя всякая рыба пройдет – и большая и малая; промеж той рыбы будет плотичка с золотым кольцом – ты ее подхвати и брось через себя о сырую землю".

       Дурак так и сделал; пришел к реке, сел на мосту, смотрит в воду пристально – плывет мимо рыба всякая, и большая и малая, а вот и плотичка – на ней золотое кольцо вздето; он тотчас подхватил ее и бросил через себя о сырую землю – обратилась рыбка красной девицей: "Здравствуй, милый друг!" Взялись они за руки и пошли; шли, шли, стало солнце садиться – остановились ночевать в чистом поле. Дурак заснул крепким сном, а красная девица крикнула зычным голосом – тотчас явилось двенадцать работников. "Постройте мне богатый дворец под золото крышею". Вмиг дворец поспел, и с зеркалами и с картинами. Спать легли в чистом поле, а проснулись в чудесных палатах. Увидал тот дворец под золотою крышею сам государь, удивился, позвал к себе дурака и говорит: "Еще вчера было тут место гладкое, а нынче дворец стоит! Видно, ты колдун какой!" – "Нет, ваше величество! Все сделалось по божьему повелению". – "Ну, коли ты сумел за одну ночь дворец поставить, ты построй к завтрему от своего дворца до моих палат мост – одна мостина серебряная, а другая золотая; а не выстроишь, то мой меч – твоя голова с плеч!"

       Пошел дурак, заплакал. Встречает его жена у дверей: "О чем плачешь?" – "Как не плакать мне! Приказал мне государь мост состроить – одна мостина серебряная, а другая золотая; а не будет готов к завтрему, хочет голову рубить". – "Ничего, душа моя! ложись-ка спать; утро вечера мудренее". Дурак лег и заснул; наутро встает – уж все сделано: мост такой, что в год не насмотришься! Король позвал дурака к себе: "Хороша твоя работа! Теперь сделай мне за единую ночь, чтоб по обе стороны моста росли яблони, на тех яблонях висели бы спелые яблочки, пели бы птицы райские да мяукали котики морские; а не будет готово, то мой меч – твоя голова с плеч!"

     Пошел дурак, заплакал; у дверей жена встречает: "О чем, душа, плачешь?" – "Как не плакать мне! Государь велел, чтоб к завтрему по обе стороны моста яблони росли, на тех яблонях спелые яблочки висели, птицы райские пели и котики морские мяукали; а не будет сделано – хочет рубить голову". – "Ничего, ложись-ка спать; утро вечера мудренее". Наутро встает дурак – уж все сделано: яблоки зреют, птицы распевают, котики мяукают. Нарвал он яблоков, понес на блюде к государю. Король съел одно-другое и говорит: "Можно похвалить! Этакой сласти я еще никогда не пробовал! Ну, братец, коли ты так хитер, то сходи на тот свет к моему отцу-покойнику и спроси, где его деньги запрятаны? А не сумеешь сходить туда, помни одно: мой меч – твоя голова с плеч!" (Далее повествование повторяет сюжет путешествия стрельца к покойному царю в сказке "Поди туда – не знаю куда, и принеси то – не знаю что").

 

     Старик и старуха сказки – это, конечно, Сварог и Великая Богоматерь Лада. А их старшие сыновья – человечество третьей и четвертой верст вселенной. Младший же сын – человек пятой версты, он совсем юный и на ту пору еще не имел никакого жизненного опыта, потому и назван дураком.

     Мудрый пахарь – Сварожич Велес дарит юнцу секрет счастливого бытия. И говорит ему: "Коли тебе богатства дать, ты, пожалуй, и бога забудешь; пожелай лучше жену мудрую". Пословица Руси сохранила святые слова Сварожича: "Не желай богатства, пожелай жену мудрую". В произведениях фольклора душа изображается в различных образах: змеи, лягушки, горлицы, красной девицы и др. В нашей сказке она предстает в образе плотички (она и есть Шмат-разум или "то не знаю что").

     В ночи и вечности вселенной родительская семеюшка узнает юного сына по шитому полотенцу плотички. Молодец поделился с семеюшкой жизненной энергией, об этом сказано в словах обниманье-целованье и пили-ели. А в ответ он получил знание чудес домов вселенной. К концу повествования он приобрел жизненный опыт, значительно поумнел и отправился в родную обитель, где царствовал долго и милостиво. В этой истории, как и в большинстве других произведений фольклора, душа человека в странствии по царствам вселенной овладевает новым жизненным опытом и достигает конечной цели своего пути – Прави.

       Встречи души-девицы и удальца-молодца предопределены, о чем поведано в описании подвигов Ильи Муромца, огненноокого Созырко и других богатырей. Они исполняют все условия на пути к воплощению, и в результате их душа соединяется с богатырской плотью, что и отмечается свадебным пиром.

     Фольклор подробно рассказывает о пути души из Прави в Явь и обратно. Первая встреча души-девицы и предстоящего воплощения человека случается в буре первородных начал – в момент оплодотворения яйцеклетки. Тогда-то вечная идея жизни, хранимая яйцеклеткой, и начинает свое движение. Затем их дороги расходятся на девять месяцев (по меркам Яви). В ночи вселенной включается отеческая программа формирования батьки (воплощенного человека). Душа тоже идет в Навь, где и находится в непробудном сне девять суток (в мерах Нави), ожидая рождения плоти. В ночи вселенной – в материнской утробе все происходит "по образу и подобию": поэтапный процесс конструирования пяти способностей, внешних и внутренних органов будущей плоти, эмоций. Вторая их встреча случается на границе ночи и дня вселенной – в момент появления младенца из материнской утробы на белый свет, тогда и перелетывает душа в его ретивое сердечушко. Эта встреча ознаменована свадебным пиром, на котором непременно присутствует "Я" (от его имени и ведется повествование сказок). На свадебном пире Яви родительской семеюшкой утверждается единство воплощенного человека с именем Отца предвечного и его души, которой подарена божественная искра Свят Духа Сварога.

     Песня Сурья-Ра Веды Велеса рассказывает, что днем вселенной душа заключена в плоть, а ночью она – царица. Человек сотворен из бел горюч камешка Алатыря – сакрального центра вселенной, и сам представляет все три царства вселенной. Оттого воплощенный человек и не прерывает связи с другими дворами вселенной (Правью и Навью), во снах его душа летает по вечности и ночи вселенной.

     Результат опыта воплощения душа пожинает на обратном пути в Правь. Об этом молвит народная мудрость: "Сеешь живучи, жнешь умираючи". О жизненном опыте человека сказывают многие пословицы.

 

Калач брось в остров, назад пойдешь – возьмешь.

               Кинь добро позади, очутится впереди.

               Кинь за собою, найдешь пред собою.

               Всякого нета запасено с лета.

     Здесь добро, калач и есть опыт явленной жизни, который понадобится душе в следующем воплощении: пред собою или впереди. После факта смерти плоти душа отправится через Навь в Правь, успех ее путешествия будет зависеть от знания всякого нета (кудес Нави), которое она запасла с лета (в Яви). Этот Закон Жизни установил Сварог, и его не под силу никому нарушить.

     Коринфский (автор книги "Народная Русь") упоминает другую пословицу: "Кинь хлеб-соль позади, очутится впереди". Здесь хлеб-соль – это животворящие мысли Сварога, которые и представляют Его учение о жизни, они-то и понадобятся в следующем воплощении. Народная мудрость советует каждому: "Не будь в осень тороват, будь к весне богат", т.е. будь к осени – к концу жизненного пути с опытом правды истинной (например, как герой сказки "Охотник и змея"), а не с кубышкой (как просвирня сказки "Перышко Финиста ясна сокола"), тогда к весне или новому рождению будешь богат – станешь богатырем.

     По окончании бытия плоть человека останется в барышах Яви, а душа с приобретенным опытом (добром, калачом) отправится в Навь, где и очистится (перенавится) от земных страстей. Затем она птичкой-пташечкой перелетит из ночи вселенной через кутисе окошечко и попадет в обитель родительской семеюшки.

     Опытом явленного бытия человек стелет своей душе дорогу к родительскому дому. А кто днем вселенной попадет в сети алчных страстей, тот угодит только в навий дом Кощея (Чернобога), и его душа будет долго очищаться в горниле вселенской печи.

     Коринфский (в книге "Народная Русь") и Даль (в "Пословицах русского народа") упоминают олонецкую загадку: "Стоит столб, на столбе – цвет, над цветами орел, – цветы срывает, в котел бросает, цветов не убывает, а в котле не пребывает!" Здесь столб – печной (печка вселенной), его проекция на центр вселенной и есть камень Алатырь, а цветы – души людей. Орел – это воплощение Сварога. Он-то и бросает души людей в котел Прави. В следующем круге коловращения жизни душа по своему хотению (по своей воле) или велению Сварога возвратится из котла жизни в Явь для приобретения нового опыта.

     Шорская сказка "Как птицы огонь добывали" поведала, как Орел учил людей "из камня огонь высекать". Душе, живущей с пламенем Орла в сердце, нет преград на дорогах мироздания. Орел из котла Прави, в вечности которого царствует идея жизни, бросает души Сынов божьих в странствие по окиян-морю, и они начинают свой путь на белый свет. А после опыта Яви душа возвратится через Навь в котел вечности. Нивхская сказка "Чориль и Чольчинай" так и сказывает, что в доме Хозяина (Всевышнего) есть котел, в котором находятся души (кенхи).

     Круговорот душ следует в согласии с Законом Жизни, об этом молвят пословицы.

               Тело в тесноту (в гроб), а душу на простор.

               Бог души не вынет, сама душа не выйдет.

               Что припасла душа, то и на тот свет понесла.

               Что припасешь, то и понесешь.

               Что людям радеешь, то и сам добудешь.

     Здесь мудрость ведической Руси напоминает, что для каждого неминуемо приходит время возвращать Сварогу Его подарок – божественную искру, обогащенную опытом и пламенем своей души. Потому так и много фольклорных сюжетов на эту тему. Только та душа находит дорогу в Правь, которая платежом красна. Примеры тому из далекого прошлого демонстрирует неведомый человек (сказка "Три копеечки"), об этом же рассказывает былина "Садко", в которой гусляр отправляется к Морскому царю (Сварогу) платить дань или отдариваться. Кто знает учение предков – тот отдаривается. Например, в сказке "Старуха говоруха" душа-девица накормила Лешего (Сварожича Велеса) просяной кашей, здесь каша – это позитивная энергия души-девицы. В ответ откликнулся Сварожич, обернулся добрым молодцем, новгородским купцом и гостинец принес. А в сказке "Дочь и падчерица" Медведь (все тот же Велес) за умение и доброту прислал душе-девице стадо коней да воз добра.

     Фольклорное наследие хранит и передает святые слова пращура нашего Сварога, научает странствию по прямоезжим дорогам вселенной. Потому царство смерти и не повергает в уныние носителя родительского учения. Мудрость Руси сказывает: "Бояться смерти – на свете не жить". И напоминает, что смерть плоти, как и дорога в ночь вселенной, стоит за левым плечом.

     Вот как пословицы характеризуют восприятие навьего царства.

                По всем суставам, подсуставам, жилкам и поджилкам

мороз пробежал.

               Мороз по коже (по шкурке, по-за шкуркой) пробежал.

               Сердце екнуло, душа в пятки ушла.

               Так вот со страху все позвоночки и пересчитал.

     Прежде чем попасть из Яви в Правь, человек должен переновиться (перенавиться) – очиститься в навьем царстве от земных страстей. Традиция ведической Руси в сказках, обрядах, заговорах и молитвах знакомит с обрядом очищения души. С него начинаются все родительские праздники. После процедуры очищения душа без проблем перелетывает ночь вселенной и через кутисе окошечко попадает в Ирий сад, в вечную обитель семеюшки, не имеющую начала и конца. Пословица так и молвит: "Где не было начала, не будет и конца". На родительские праздники открывается прямой канал общения с семеюшкой Сварога, при этом душа человека – Отца предвечного, достигает единения с Сыном божьим ("Я" фольклора) и Свят Духом Сварогом.

     В загадке поведано: "На поле на Ордынском стоит дуб Сорочинский, прилетали птички, приносили по спичке, на спичках по яблочку". Здесь поле Ордынское и есть род людской (Золотая орда), а дуб Сорочинский – символ родительской обители. Яблочки здесь, конечно, молодильные, и они олицетворяют вечное переновление жизни, а птички и есть души людей. Спички – это прямоезжая дорога, по которой движется поток жизненной силы (снизу вверх позвоночника человека) и далее по небесному столбу (оси вселенной) в Правь. Следуя этому направлению людские души птичками перелетывают к конечной цели своего пути – в благодать вечнозеленого сада Прави.

     Бессмертная душа батьки и есть "Я", а людская плоть – родительское семя, растение дня вселенной, на котором и созревает жизненный опыт семи "Я" (семья).