Русский рыцарь - Борис Коверда

Борис Коверда.
«Живи мирно со своими врагами, но не с врагами Божьими»

 

Войков (Вайнер Пинхус) прибыл в Россию в числе ленинских соратников в знаменитом "пломбированном вагоне", был командирован на Урал и стал одним из непосредственных участников убийства Царской Семьи 4/17 июля 1918 г., присутствуя при этом как представитель областного Совдепа, и потом как химик руководил уничтожением тел, обеспечив доставку кислоты. В 1924 г. Войков стал советским полпредом Варшаве. Под новый, 19 27 год, под влиянием выпитого на вечере сотрудников посольства, он рассказал будущему невозвращенцу Беседовскому жуткую историю убийства Царской Семьи в доме Ипатьева. «Это была ужасная история», – говорил Войков, держа в руках перстень с рубином, переливающимся цветом крови, который он снял с одной из жертв после убийства. – «Мы все, участники этой акции, были прямо-таки подавлены этим кошмаром. Даже Юровский, – и тот под конец не вытерпел и сказал, что еще несколько таких дней, и он сошел бы с ума».

Застрелив этого палача Царской Семьи 7 июня 1927 г. на варшавском вокзале, девятнадцатилетний юноша Борис Коверда стал героем для многих русских людей, находящихся как в эмиграции, так и в советской России. 

Суд над Борисом Ковердой был проведен очень быстро: 7 июня было совершено покушение, а уже 15-го был вынесен приговор. Оба заинтересованные правительства, польское и советское, имели для этого основания. Польша не хотела осложнять отношения со своим опасным соседом, с которым она не так давно закончила войну. Для Советского же Союза долгое следствие и разбор причин покушения грозили превратить суд над Ковердой в осуждение советского режима в глазах у міровой общественности. Большевики боялись повторения суда над другим русским эмигрантом, Морисом Конради, застрелившим в 1923 г. главу советской делегации Воровского. Швейцарский суд оправдал Конради и тем самым в ходе процесса разоблачил и осудил большевитские преступления в России.

Для ускорения процесса польское правительство нашло возможным применение закона о чрезвычайных судах, относящегося к преступлениям против польских официальных лиц (Войкова как дипломата, пользующегося государственной защитой, причислили к таковым). 

С раннего утра 15 июня здание суда было окружено толпой лиц, желавших присутствовать в зале судебного заседания. Несмотря на строгий отбор, с которым производился допуск в зал, все скамьи для публики, проходы и места за судьями оказались занятыми. Польская и иностранная пресса были представлены значительным числом журналистов, количество которых достигло 120 человек. Среди них были корреспонденты "Правды" и "Известий", занявшие места в стороне от "буржуазных" журналистов.

Борис Коверда был введен в зал суда под сильным конвоем и сразу завоевал общую симпатию своей улыбкой и добрым выражением лица. В чистой рубашке и в скромном костюме он казался совершенно мальчиком. Свои показания Коверда давал, как и все свидетели, на польском языке. В первый момент он очень волновался, но все остальное время держал себя очень спокойно, несмотря на то, что была большая вероятность вынесения ему судом смертного приговора...

Обвинительный акт о предании Бориса Коверды чрезвычайному суду, гласил:
«Стрелявшим в советского посланника Войкова оказался Борис Коверда, девятнадцати лет, ученик гимназии Русского общества в Вильно, который, опрошенный в качестве обвиняемого, признал себя виновным в умышленном убийстве посланника Войкова и заявил, что он, будучи противником настоящего политического и общественного строя в России и имея намерение поехать в Россию, чтобы там принять активное участие в борьбе с этим строем, приехал в Варшаву с целью получить разрешение на проезд в Россию. А когда ему было в этом отказано, он решил убить Войкова, как представителя большевистской власти и участника физического уничтожения царской семьи".

После оглашения обвинительного акта председатель суда спросил Коверду, признает ли он себя виновным, на что тот ответил, что признает убийство Войкова, но виновным себя не признает, так как убил его за все те зверства, которые   большевики совершили в России.

По окончании этого заявления были введены свидетели. Свидетелей обвинения было пять: Аркадий Розенгольц, полпред СССР в Англии, Юрий Григорович, завхоз советского посольства в Варшаве, два польских полицейских, дежуривших в утро покушения на вокзале и Сура Фенигштейн, торговка, у которой Коверда прожил в качестве "углового жильца" 13 дней из своего двухнедельного пребывания в Варшаве.

Розенгольц рассказал о своей встрече на вокзале с Войковым и о деталях самого покушения, в то время как они вместе шли из вокзального буфета к поезду, на котором Розенгольц собирался уехать в Москву. Григорович по сути дела ничего сказать не смог, так как Войков отпустил его с вокзала до покушения. Свидетельница Фенигштейн показала, что Коверда приходил вечером, а утром выходил и никого у себя не принимал.

Околоточный Ясинский дежурил на вокзале, услышал несколько выстрелов и «заметил двух людей, стрелявших друг в друга из револьверов».. Описав последующие обстоятельства, он закончил свое показание так: «Будучи в помещении, в которое был отведен Коверда, я слышал, как тот сказал: "за Россию"». Полицейский Домбровский, тоже дежуривший на вокзале, дал свою версию событий и подтвердил, что на вопрос зачем он стрелял, Коверда ответил: «Я отомстил за Россию, за миллионы людей». Он также отметил, что Коверда был совершенно спокоен, когда его арестовали, скрыться не пытался, то есть сознательно шел на эту жертвенную акцию, рискуя жизнью или свободой. (Позже Коверда рассказал, что задержавший его полицейский, узнав, что выстрелы были направлены в советского посла, сказал арестованному юноше: "Жаль, что не в Троцкого".)

Отметим немаловажное "случайное" стечение обстоятельств в происшедшем. Борис Коверда жил в Вильно и приехал в Варшаву, когда прочел в газете сообщение об отъезде в эти дни в Москву советского полпреда Войкова. Каждый день юноша ждал цареубийцу на вокзале, но газетная информация оказалась неправильной, а деньги на пребывание в Варшаве кончились. В последний день, когда Коверда уже собрался возвращаться домой, Войков появился на вокзале для встречи с проезжавшим через Варшаву Розенгольцем. Коверда не сразу попал в Войкова, хотя выпустил в него, убегавшего и отстреливавшегося, всю обойму пистолета – шесть пуль. В цареубийцу попали лишь две, и он скончался от ранений в больнице. Ни один из выстрелов Войкова в Коверду не достиг цели.

Со стороны защиты выступали родители и сестра Бориса, директор гимназии, в которой он учился, его духовник, издатель еженедельника "Белорусское Слово", в котором Коверда проработал три года, товарищи по гимназии, знакомые – всего 21 человек. 

Мать Бориса, Анна Коверда, дала следующие показания: «В 1915 году мы были эвакуированы властями из Вильны... Мы жили в России до 1920 года... То, что он видел в Самаре, не могло создать в нем благоприятного для большевиков настроения... Он был свидетелем разгула Чрезвычайки... Сын моей сестры был убит большевиками. Борис часто об этом говорил с моей сестрой... Борис в Самаре был свидетелем, как расстреливали на льду нашего знакомого отца Лебедева... Борис был впечатлительным, тихим и скромным. Он работал на всю семью... Когда Борис был еще 6-7-летним мальчиком, я иногда читала ему историю России... На него особенно сильное впечатление произвела история Сусанина. Он сказал мне: "Мама, я хочу быть Сусаниным"... Об убийстве я узнала из газет. Оно было для меня неожиданностью».

Директор гимназии Виленского Русского Общества сообщил следующее: «В прошлом учебном году Коверда поступил в нашу гимназию в 7-ой класс... Я знал, что Коверда находится в очень тяжелых материальных условиях, что он вынужден работать... Мы мирились с частым пропуском уроков... и он хоть с трудом, но был переведен в 8-ой класс... Уже после Рождества он очень редко бывал в гимназии... Возник вопрос, что делать с Ковердой. 21 мая на заседании педагогического совета было принято решение об исключении Бориса Коверды... Исключение Коверды... было для меня тяжелой обязанностью... У него были слезы на глазах, когда он говорил, что хочет окончить гимназию, но не может платить... Коверда был тихим, спокойным, послушным, сосредоточенным ... Как директор гимназии я могу сказать, что Коверда оставил в гимназии самые хорошие воспоминания... Я разговаривал с товарищами Коверды. Они мне говорили, что встречались с Ковердой и рассказывали ему об экзаменах. Коверда говорил о том, что ему тоже предстоит сдать экзамен, и потом его товарищи объяснили, что этот экзамен – это его поступок. Общее мнение о Коверде гласило, что это человек безусловно идейный, не бросающий слов на ветер, сосредоточенный, впечатлительный, мягкий... Всем было ясно, что Коверда переживал что-то крупное, что-то ценное, какую-то тайну. Это было общее мнение товарищей Коверды по гимназии»...

Священник Дзичковский был духовником и законоучителем Бориса и охарактеризовал его как хорошего ученика и христианина: «Борис Коверда был православным христианином не только на словах. Он относился к закону Божию с особенным вниманием. Посещал церковь. Я видел, что он в семье получил религиозное воспитание и этим отличался от остальных моих учеников»...

Арсений Павлюкевич, издатель еженедельника "Белорусское Слово", показал, что Коверда работал у него корректором и экспедитором, был трудолюбив, делал переводы, интересовался религиозным отделом и вступал в переписку с методистами, защищая Православие.

Товарищи по гимназии Агафонов и Белевский пробыли с ним в одном классе два года. Его любили и уважали. Он приходил в гимназию усталый от работы. Коверда был противником большевиков Он говорил, что очень любит Родину и Родина находится в тяжелом положении.

После окончания выступлений остальных свидетелей защиты, суд перешел к слушанию обвиняемого.
Коверда громко и отчетливо стал рассказывать, на польском языке, свои воспоминания и впечатления детства в России, передавая обстоятельства и сцены большевистского, насилия, жестокости и террора:
«Еще в прошлом году я хотел ехать для борьбы с большевиками в Россию. Я говорил об этом моим друзьям. Но пришло время материальной нужды, и мне не удалось осуществить мой замысел. Но когда мое материальное положение укрепилось, я опять начал думать о борьбе и решил поехать в Россию легально, а когда мне было в этом отказано, я решил убить Войкова, как представителя международной банды большевиков. Мне жаль, что я причинил столько неприятностей моей второй родине – Польше».

Прокурор Рудницкий начал свою речь с утверждения, что Коверда является русским не только по происхождению, языку и вероисповеданию, но и по «одушевляющей его экзальтированной, плохо понятой, но тем не менее глубокой любви к своей родине». Затем он продолжил:
«На какую бы ошибочную дорогу ни завела его эта любовь, мы не можем не принять во внимание той правды, которая в нем живет. Но мы не можем преступление, убийство посланника Войкова, считать за спор сегодняшней России с завтрашней Россией или же России сегодняшнего дня с Россией вчерашнего дня, а тем более мы не можем считать, что наш приговор должен разрешить великий спор между двумя лагерями одного народа. Мы не можем ни минуты задумываться над вопросом, кто прав: сегодняшние правители России или же ее эмиграция, которая, измученная, как всякий лишенный своей земли и опоры  человек, желает ввести какой-то другой порядок в России. Мы не можем ни разрешать, ни касаться этого спора, прежде всего потому, что это спор русских с русскими, спор внутри государства, борьба сил чужого общества.  Мы должны подойти к настоящему процессу, как к процессу об убийстве посланника Петра Войкова Борисом Ковердой."

 Когда после прокурора заговорил первый защитник, Розенгольц покинул зал.

Бориса Коверду защищали четыре адвоката: Недзельский, Пасхальский, Эттингер и лишь один русский по отцу и поляк по матери – Андреев.

Говоривший первым Недзельский защищал Коверду по приглашению всех русских общественных организаций и учреждений в Варшаве. Он сказал, что этим убийством юный  Коверда фактически выступил на защиту принципа "не убий", покарав тех, кто возвел убийство в ранг государственной политики. 
Адвокат привел итоги большевистского владычества: «... По подсчетам русского социалиста Мельгунова – уже в первый период большевистского господства, от рук Чека пало миллион семьсот тысяч людей. Проходят годы, и каждый день поглощает новые жертвы... За все время, в течение которого кошмар большевизма висит над Европой – свершились только два акта мести; один в Швейцарии в 1923 г., когда убит был Воровский; другой – спустя четыре года на польской земле – убийство Войкова. Неужели эти две жизни сопоставимы с миллионом семьюстами тысяч невинных жертв только одного ЧК? И с десятками миллионов жизней, загубленных по воле марксистско-большевистского чудовищного эксперимента по всей России с ее народом, -   гражданской войной, голодом, нуждой и болезнями?..».

Следующим выступал защитник Павел Андреев, который начал свою речь с оспаривания утверждения прокурора, что столкновение между Ковердой и Войковым – это борьба между двумя русскими сторнами, различно относящимися к состоянию своей родины:

«Нет! Коверда страдал за несчастья и муки своей родины, и боролся за нее, как мог  –  Войков же не представлял родину Коверды, а созданное на крови и кровью питающееся государственное новообразование, которое даже со своих знамен сорвало имя России.  Родина – это не только территория, не только совокупность людей. Родина – это комплекс традиций, верований, стремлений, святынь, культурных достижений и исторической общности людей на земли, ими населенной. Родина – это история, в которой развивается нация. А разве СССР может представлять интересы нации, когда большевики силой интернационализировали русский народ? Нет!»

Опровергая следующую установку прокурора, Андреев говорил: «Борис Коверда выступил против ужасной и лютой силы не во имя гордости, как это хочет видеть господин прокурор. Бориса Коверду на этот поступок толкнула не гордость, а любовь к неисчислимым страданиям своих соотечественников, уничтожаемых, попираемых и убиваемых III Интернационалом».

Третья защитительная речь, адвоката Эттингера, была аргументацией против подсудности дела чрезвычайному суду:

«Моей задачей является представить вам наши выводы по вопросу о подсудности вам этого дела. По глубокому убеждению защиты, предание Коверды чрезвычайному суду противоречит закону. Мы требуем, чтобы вы исправили эту ошибку обвинения и направили дело на путь обычного разбирательства...».

Последним выступал адвокат Франциск Пасхальский, который сравнил суд над Конради в Швейцарии с судом над Ковердой в Польше. Он сказал, что Швейцария стала ареной процесса, во время которого прошел длинный ряд свидетелей, пополняя обвинительный акт против режима большевиков. В условиях же чрезвычайного суда в Варшаве защита не имела возможности использовать рассеянных по Европе многочисленных свидетелей, которые при другом судопроизводстве своими показаниями могли бы дополнить сведения юного обвиняемого и взять на себя моральную ответственность за его поступок. Таким образом, рамки процесса были значительно сужены, что повлекло за собой удаление из судебного разбирательства всего, что происходит в Советской России, с которой Польша подписала мирный договор.

«Никто, однако, не может нам запретить здесь говорить обо всем, что Коверда пережил и что толкнуло его на убийство», – сказал Пасхальский. Вернувшись к воспоминаниям детства Бориса в советской России, он подчеркнул, что, в отличие от взрослых, видевших многое, для детской души, которая впервые смотрит на мір, такая картина, как "ледяное крещение" в реке священника, оставляет неизгладимое впечатление и ложится в основу жизненного опыта ребенка."

Суд приговорил Бориса Коверду к пожизненому заключению. 
Впоследствии президент Речи Посполитой заменил его на пятнадцатилетний срок. Борис Сафронович Коверда провел 10 лет своей молодой жизни в тюрьме и в 1937 году был освобожден по амнистии.

На Дальнем Востоке, в Харбине,  замечательная русская поэтесса Марианна Колосова посвятила Борису Коверде следующее стихотворение:

+ + +
РУССКОМУ РЫЦАРЮ.

С Дальнего Востока — в Варшаву,
Солнцу — привет из тьмы!
Герою воспетому славой —
В стенах варшавской тюрьмы.

Золотыми буквами — Имя
На пергаменте славных дел.
И двуглавый орел над ними
В высоту голубую взлетел!

Зашептались зеленые дали...
Зазвенела Русская ширь...
Ты — литой из блестящей стали
Из старинных былин богатырь!

И закорчился змей стоглавый,
Видно пули страшней, чем слова?
И под стены старой Варшавы
Покатилась одна голова...

Нам еще отрубить осталось
Девяносто девять голов...
Но нам ли страх и усталость?
На подвиг каждый готов!

И огнями горит золотыми
Путеводная наша звезда —
Дорогое, любимое имя:
«Русский рыцарь Борис КОВЕРДА!»

Борис Софронович Коверда скончался в США 18 февраля 1987 года, немного не дожив до своего 80-летия. Отпевание и похороны состоялись 20 февраля в монастыре Новое Дивеево.