Тайна Старой Швейной Машинки (рассказ друга)

Рассказы Старой Швейной Машинки, начатые мной в день рождения главного сказочника - Ганса Христиана Андерсена вдохновили и моих друзей  на повествования и воспоминания. Послушайте, пожалуйста,  рассказ моего друга о событиях связанных с этой феноменальной вещью, о которой  Махатма Ганди сказал "это одна из редких полезных вещей, изобретённых человечеством".

Я попросила друга написать детектив на эту тему,а получился не совсем детектив, но история загадочная и иногда трагическая, но со счастливым концом, как и положено быть всем историям Старой Швейной Машинки. Итак, перепечатываю рассказ друга.

Тайна швейной машинки

В 1850 году, в Нью-Йорке,  предприниматель Исаак Зингер от нечего делать изучил, а затем усовершенствовал швейную машинку конструктора Орсона Фелпса, которая стала прообразом  знаменитой швейной машинки «Зингер».

Исаак Зингер выложил практически все свои накопления в сумме 40 долларов, для того чтобы запатентовать свое новое изобретение. 

Необычность идеи заключалось в том, что челнок расположился горизонтально, нить перестала запутываться. 

Идея Зингера,   оказалась настолько удачной, что  швейные машинки сначала заполонили всю Америку, а потом начали распространяться по всему миру.

В Россию машинки сначала завозили, а в 1902 году в городе Подольске открылся завод по производству этих легендарных  машинок.

Предприимчивый Зингер  придумал массу легенд о своих  машинках. Например, о том, что некоторые из машинок содержали в себе драгоценнейший металл палладий,  или владельца машинки с серийным номером,  начинающимся на цифру «1» ожидает премия в сумме 1 млн. долларов.

Сорокадолларовое изобретение Зингера распространилось по всему миру. Не избежала распространения этого изобретения и наша страна. Сначала царская, потом советская, потом просто наша страна.

Зингеровские машинки имелись практически в каждой семье. Они передавались из поколения в поколение.    Как правило,  во многих  семьях толком шить то никто и не умел, но неизбежным атрибутом семьи являлась зингеровская машинка.

Я прекрасно помню те времена (тогда, еще в Советском Союзе), когда ты приходишь к кому-нибудь в гости, общаешься, разговариваешь, а потом тебе хозяева дома говорят:

- Пойдем,  покажу тебе что-то!

 Тебя отводят в чулан или в уголок дальней комнаты и показывают. Тебе показывают зингеровскую швейную машинку.  Она,  как правило,  опрятна и ухожена. Еще она  в рабочем состоянии. Стоит себе где–то в комнате, так, чтобы не мешать своим хозяевам. Чтобы они не спотыкались об нее.   Чаще всего   она накрыта красивым покрывалом. Она стоит и стоит в этом доме. Она уже двадцать или тридцать  лет ничего не шила. Она просто стоит под покрывалом для того, чтобы ее показывали  гостям.  Швейная машинка находится в доме для того, чтобы не шить.

А еще,  показывающий машинку  говорил:

- Знаешь, сколько она стоит? Она стоит целое состояние!

Смешно конечно вспоминать, но никто их не продавал, практически никто их и не покупал. Ими, как правило, никогда не пользовались, их только собирались продавать.

 Они всегда были  каким–то бессмысленным,  бесценным наследством, у которого нет никакой цены, а есть только имя.

Они служили какой-то уверенностью, или даже последней надежной на самое присамое черное время. А если и наступало то самое присамое черное время, то люди как-то мобилизовывались  и обходились без необходимости,    связанной с продажей швейной машинки.

Машинки как стояли,  так и будут стоять в наших  домах. От них невозможно избавиться, потому, что расставаться с ними очень жалко.

Когда-то тогда,  Зингер, продвигая свою продукцию, придумывал для своих машинок легенды, облачал их   в таинственные смыслы, и схема  действовала. Схема  действовала, в том числе  и  потому, что постепенно хранителями тайн становились его,  зингеровские  машинки.

Швейные машинки, изобретенные Зингером,  в наших домах стали молчаливыми наблюдателями всего происходящего. Каждый из  наших предков, кто  в свое время приобрел машинку   Зингер,  обрекал себя на то, что она будет следить за всей его жизнью, потом за жизнью его детей, потом за жизнью  многих и  многих его потомков.

Его швейные машинки становились  молчаливыми свидетелями всех семейных тайн. Они видели рождение и смерть, они наблюдали за первой брачной ночью и за супружескими изменами. Они знают,  как ругаются и мирятся мужчина и женщина, они были свидетелями множества нераскрытых преступлений, они знают то, что никогда не узнаем  мы. Предприимчивый Зингер, пожалуй, сам не зная того,  заложил в них наблюдательность.

В разных домах  я видел  много, или множество  зингеровских машинок.  Я никогда не обращал внимание  разные они все или одинаковые. Мне, как мужчине,  они никогда не были интересны.  Из всех увиденных меня заинтересовала только одна, с маленькой царапинкой. 

Я хочу рассказать об этой   машинке. Я могу ее отличить от всех остальных по характерной  царапинке на левом боку.

Эта машинка была  в одной из питерских семей.  В этой семье она появилась задолго до войны, а когда и кто ее приобрел -  никто из этой семье толком не знает. Машинка просто старше ныне живущей семьи.

Во время блокады она находилась в квартире,  в центре Ленинграда. Сейчас там построена станция метро Горьковская. Тогда там метро не было.  В этой квартире жили дедушка с дочкой  и двое малолетних детишек.  Папа детей  в то время был на войне.

Блокада – это ужасно, все время холодно и все время хочется есть. А еще постоянные бомбежки, от которых нужно прятаться в бомбоубежище.

Я никогда не думал, что бомбежки – это настолько ужасно пока не побывал в музее обороны Ленинграда.

Там я посмотрел на рукописный журнал бомбежек, и мне стало не по себе. Бомбежки начинались рано утром и продолжались практически ежечасно в течение всего дня. 

Получается, что практически каждый час семье нужно было покидать квартиру, спускаться по лестнице  и прятаться в бомбоубежище.

Семья, о которой я говорю, так и делала. Через некоторое время в  бомбоубежище перестал ходить дедушка. Наверное,  он просто ослаб.  Он практически весь  свой блокадный паек  отдавал внучкам  и дочке.

Во время бомбежек  его дочка  с детьми уходила, а он лежал на кровати.  Мне сложно даже вообразить о чем он думал в одиночестве на кровати во время бомбежек. Низко над городом пролетали немецкие самолеты, рядом с грохотом рушились взорванные дома, а он лежал. Ему трудно было встать. У него практически не было сил. Он ничего ни ел. Всю еду он отдавал своим детям. О чем он думал? О чем бы я думал на его месте? Я не знаю.  Я боюсь оказаться на его месте.

Во время одной из бомбежек,  с большим трудом дочка все же  затащила своего отца  в бомбоубежище. После налета они пошли домой, а дома уже практически не было.

В их квартире сохранилась только кровать, на которой он  лежал и зингеровская машинка,  у которой появилась  маленькая  царапинка на левом боку.

Потом, семью переселили в другую квартиру. Дедушка избежал бомбежек, но, к сожалению,  меньше чем через  месяц он умер от голода.  

 Потом наступило снятие блокады, потом пришла долгожданная Победа. Наступила весна. Весна это не время года, Весна – это  жизнь без войны.

Семья, о которой я говорю,  переселилась в другую квартиру. В центр города, правда, в коммуналку. А что здесь такого? Тогда подселяли,  присоединяли, размещали, прописывали…  Всем где-то нужно было жить.

Коммунальная квартира, в которую переселилась семья,  тоже находилась в центре Ленинграда, на Петроградской стороне. Сейчас там есть станция метро Петроградская, а тогда конечно там метро  не было.

Я не хочу вдаваться в подробности истории этой семьи, но могу только сказать: женились, разводились, съезжались, разъезжались,  к сожалению,  умирали и к счастью рождались… В общем, в этой квартире, то есть в комнате этой коммунальной квартиры,  на тот момент проживала молодая семья.

Она - учитель, он - молодой, подающий надежды ученый и их дочка  - маленькая красивая девочка.

Он не просто подавал надежды, он был  гениален. Ему тогда не было и тридцати.  В своих научных работах он приближался к открытию, которое имело  очень важное мировое значение.

В день, который я описываю, он находился дома. Ему позвонили. Он сказал  «приходите». Через некоторое время к нему домой пришел мужчина, примерно его возраста.    

Говорили они не долго, потом  вышли из парадной, потом пошли по улице Льва Толстого, потом свернули на Петропавловскую, затем вышли на набережную…

Больше молодого ученого никто никогда не видел. Кто к нему приходил никто не знает.

Молодого ученого искали родственники, искала милиция, но его так и не нашли. Через некоторое время он властями был признан умершим. У него осталась дочка, которой на тот момент не исполнилось и полутора лет.

Через несколько лет в Израиле, но под другой фамилией,  было опубликовано его открытие. Опубликовано,  это громко сказано, об открытии  знали не многие. Открытие молодого ленинградского ученого  спасло Израиль от войны. А, может быть, от войны спасло   весь мир. 

Об этом открытии,  конечно,  не знали ни его жена, ни его дочка. Для них он просто пропал без вести.

Что случилось с молодым ученым,  не знает никто. Никто не знает,  убили его или он сбежал в погоне за реализацией своих творческих амбиций.

Наверное,  об этом могла бы рассказать швейная машинка, ведь она все видела. Она слышала его последний разговор, но машинки не умеют говорить.

Девочка выросла. Она превратилась в прекрасную красивую женщину.  Она продала коммунальную комнату на Петроградской стороне и купила квартиру ближе к окраине Петербурга.  В новую квартиру переехала и   швейная машинка. Девочка, а теперь уже красивая женщина, так и не узнала, что произошло с ее отцом. Когда ей было очень трудно с деньгами, она пыталась продать швейную машинку, но у нее ничего не получалось. Эта машинка никогда не продавалась.

Машинка, с царапиной на боку,  и сейчас  стоит в ее  комнате в углу, там, где она никому никогда не мешает. Машинка все еще в исправном состоянии, но уже несколько поколений  никто  не пользуется ее услугами.

Машинка по-прежнему наблюдает за жизнью своих хозяев. Наблюдает и молчит.  От других таких же машинок ее отличает маленькая царапинка на левом боку.

 Возможно,  выдающиеся Зингер  и  Фелпс научили свои машинки не только шить,  но   видеть и слышать.  К сожалению, им так и не удалось научить свои  машинки говорить.  Остались  ли у них  родственники? Я не знаю.  А если да, и если они настолько талантливы как их предки, то у меня  к ним просьба:

- Пожалуйста, научите швейные машинки говорить! 

Несколько лет назад я находился в Петербурге. Там я случайно попал на выставку  - продажу старых и редких вещей. В одном из залов этой выставки были выставлены   старые швейные машинки. Около сотни зингеровских машинок стояли в рядочек и ожидали своего покупателя.

Я не разбираюсь в швейных машинках. Я не могу отличить их друг от друга.  И все же  мое внимание привлекла одна из них. Мне даже показалось, что она с улыбкой посмотрела на меня.  Я подошел к ней. На боку этой маленькой швейной машинки имелась небольшая царапина. 

Я провел рукой по царапине. Мне захотелось купить эту машинку. Так, для себя. Мне захотелось поставить эту машинку у себя в квартире, на видном месте. Поставить так, чтобы я  всегда ее видел и всегда об нее спотыкался.

Я стоял и смотрел на машинку, а машинка видимо смотрела на меня.

Ко мне подошел распорядитель выставки. Теперь мы уже вместе с ним стояли и смотрели на нее.

- Нравится?  - спросил он  меня.

- Да, - ответил я.

- Мне она тоже чем-то сразу понравилась. Что-то в ней есть, - сказал распорядитель выставки. К сожалению,  она уже  не продается. Только, что позвонила хозяйка машинки  и отказалась ее продавать.  

Сожалел ли я об этом? Скорее всего,  нет. Мне почему-то стало приятно, что машинка никогда не продается.

Я покинул выставку. Я застегнулся на все пуговицы, поднял воротник куртки. В Питере всегда непогода.  Я пошел по Литейному. Потом я поехал в Москву.

В поезде я смотрел в окно. Мимо меня пролетали Колпино, Акуловка, Бологое, Вышний Волочек, Тверь...

Я ехал в поезде и думал о ней, о той, которая отказалась продавать швейную машинку.

Наверное, когда   она была совсем маленькой, то  в песочнице строила домики или какие-нибудь формочки.  Потом, когда она немного подросла, то стояла на школьной линейке с белыми бантами, в белых гольфах и с букетиком цветов, для учителя.

Потом, примерно через десять лет ее родители уехали на дачу. Она пригласила к себе домой его.  У нее дома они шутили, бесились…

Потом она сказала:

- Я так не могу, машинка смотрит…

Он накрыл машинку своей рубашкой, чтобы  машинка ничего не видела…

Я совершенно не знаю,  кто она такая, я не знаю, чем она занимается. Я не знаю, как ее зовут. Я ей очень благодарен, за то, что она так и не решилась продать  свою швейную машинку с маленькой царапинкой  на левом боку.

Сейчас я в поезде. Я еду из Питера в Москву. Мимо меня проносятся великолепнейшие пейзажи.  Я еду с Москву.  Я Москву люблю больше чем Питер.  Питер я тоже люблю, но он для меня настолько загадочен, как и швейная машинка, о которой я рассказал. Я всегда восхищаюсь Питером, но он для меня не родной и не понятный.

И все-таки, очень жаль, что Зингер с   Фелпсом так и не научили свои машинки говорить…