Тэтчер: диктатура посредственности

Если присмотреться к биографии Маргарет Тэтчер со всей внимательностью, станет очевидным, что всё человеческое ей было чуждо, и скорбеть здесь не о чем. Однако при ней с Британией произошёл ряд существенных перемен.

 Андрей Ашкеров, философ

Смерть Тэтчер вызвала огромное количество откликов. И, конечно, вызвала желание перечитать ее биографию, слушать все, что о ней говорят, все пересуды. И меня посетила мысль, что, конечно, в этой смерти есть большой парадокс. Потому что когда умирает человек  - с ним умирает что-то человеческое, какая-то грань человеческого уходит. И принято оплакивать именно это, невозвратимость какой-то грани человеческого, потому что каждый из нас – это особая форма человеческого присутствия. Когда речь идет о Тэтчер, я ничего этого не нахожу. В этих бесконечных разговорах, пересудах, в этих попытках ей подражать, в этих попытках сделать из нее объект для подражания – она совершенно не предстает как человек. И в этом смысле нет никакого повода для скорби. Обычно все видеонекрологи, которые я записываю на Russia.ru, всегда содержат очень важную ноту скорби, которая подобрана под каждого умершего. Здесь ноты скорби нет.

Вообще, встретили эту смерть, готовясь к ней. Это тот редкий случай, когда к смерти готовились сограждане Тэтчер, когда к смерти готовились те, кто ее искренне ненавидит на Родине. Были сообщества в социальных сетях, посвященных тому, как будут праздновать эту смерть, это празднование готовили, это продумывали. Это был своего рода эвент, в который охотно играли. Предполагали, что она будет похоронена в Соборе Святого Павла, как и случилось, она будет в этом Соборе похоронена. И тоже это вызывало массу отрицательных откликов, причем не только со стороны простых людей, но и со стороны истеблишмента, со стороны лондонской аристократии. «Мы не хотим лежать вместе с », была даже компания подписей, в которой люди призывали лишить статуса баронессы, это очень примечательная реакция. В дополнение ко всем этим реакциям – и предвосхищениям смерти, и реакциям, которые последовали за самой смертью – была очень важная сентенция, гениальная, на мой взгляд – « нужно похоронить в ее собственном стиле». Нужно объявить тендер на проведение похорон, выбрать наиболее бюджетный вариант, урезать его в огромное количество раз, взять эту смету и похоронить ее вместе с этой сметой.

И можно говорить о какой-то злобности, и о том, что о мертвых, как известно, хорошо или никак. Но в действительности Тэтчер вела себя так, чтобы никогда не показать, что в ней есть что-то человеческое. И вот этим вычеркиванием из себя человеческого, этим превращением себя то ли в политический институт, то ли в тень почившей в бозе Британской Империи, то ли в какую-то великую мать, которая вернулась из времен патриархата и начала осенять своим присутствием политику... Со всеми этими попытками вычеркнуть из себя человеческое преуспела. Она действительно вычеркнула. Она не стала при этом великой матерью, ее никто не вспоминает как мать нации, она не стала богиней, даже в поп-культурном смысле как не стала богиней-дивой. Как функция она тоже в общем не состоялась, потому что ее политическая линия, которую она отстаивала, не получила развитие. Уже Мейджор отказался от наиболее драконовской меры, предложенной - введение подушевого налога, т.е. налога на всех. По факту существования люди должны были облагаться налогом, налог на самосуществование. И это мера была отменена практически приемником . И сегодня консерваторы совсем не исты, они по-другому относятся и к роли государства в экономике, и к социальным программам, и к приватизации, никто не видит в приватизации универсальное лекарство от всех экономических бед.

Отдельное внимание стоит уделить тому, как Тэтчер воспринималась в массовой культуре. Вот чем меньше она оставила какого-то человеческого следа – тем больше массовая культура пыталась этот след привнести. Она была героиней комиксов, она была героиней шоу политических кукол, которые были очень популярны в Великобритании, потом перешли в какой-то момент в 90-е годы и в Россию. И она, в конечном счете, стала героиней замечательного фильма, который ей был посвящён, с Мерил Стрип в главной роли. Фильм любопытен тем, что вся биография рассматривается в этом фильме через оптику той болезни, которая ее настигла в конце жизни. Кстати, я бы сказал, что это болезнь всех неоконсерваторов, потому что Рейган страдал перед смертью этой болезнью - это болезнь Альцгеймера, старческое слабоумие. И умерла от этой болезни, но дело не в том, что она умерла от нее, а дело в том, что сама эта болезнь стала историей в фильме, с помощью которой вся биография была раскрыта. Непонятно, что в жизни галлюцинация, что связанно с фантомом этой громадной власти – а что действительно было. Непонятно, в чем заключалось ее собственное усилие, что она действительно смогла изменить, смогла повернуть, а что оказалось просто бредом. Эта грань между бредом и суммой действий, которые были ею совершены – эта грань была стерта в фильме, и это было главное достижение. Другое дело, что в фильме она все таки представала слишком человечной, и здесь уже сыграло роль обаяние Мерил Стрип.

Фильм начинается с того, что Тэтчер идет уже в дряхлом своем состоянии в супермаркет и сетует, какое дорогое сегодня молоко, как же так бедные британцы должны за эти суммы покупать. Но проблема в том, что вошла в историю – еще до того как стала премьер-министром – в другом контексте. Она отняла бесплатное молоко у тех, кто его получал. Это была такая британская версия коммунизма: до 11 лет дети получали бесплатное молоко. И самой запомнившийся мерой , когда она занимала пост министра по науке и образованию, была мера, связанная с тем, что молоко отменили, оставили, по-моему, только для детей до трех лет. Она очень прагматично в своей манере отреагировала, сказав, что такой невинный политический жест не принес мне ничего, но обернулся большими издержками. - это фигура, которая лишена моральной рефлексии, она сознательно избавила себя от моральной рефлексии, и это был путь, благодаря которому в тренд введен был принцип эффективности. Потому что когда мы говорим о таком символическом наследии и культурном наследии, которое она все-таки после себя оставила – это, конечно, ставка на эффективность, и вообще введение эффективности в культурный обиход. Все оценивается с точки зрения эффективности, слово эффективность приклеивается ко всему, все должно быть эффективным или умереть. В этом не столько даже политический урок , сколько, повторю, определенный вклад в культуру, показатель эффективности становиться принципиальным для культуры. Но этот показатель делает избыточной моральную рефлексию, «не надо никаких колебаний», моральная рефлексия всегда ведет к колебаниям, «не надо никаких сложностей», «не надо никакого выбора», «действуй согласно целесообразности», «действуй, как тебя к этому подталкивает прагматика» - это собственно наследие .

Еще очень важно для понимания фигуры Тэтчер то, что ее политика – это совершенно новый этап в том, что называется социальным расизмом. Социальный расизм, как известно, начинается с колониальных практик, и Британская империя была лидером колониализма и образцом для колониальной политики, со всеми, разумеется, издержками колониальной политики. Потом вдохновился эти образцом Гитлер, и конечно, мы не можем себе представить гитлеризм без всего этого контекста Британского империализма. Это ответ на Британский империализм и попытки воспринять это наследие Британского империализма. Плюс многовековая конкуренция Британии и Германии. Эта конкуренция воплотилась и сегодня, и воплощалась и в эпоху , потому что она была сторонницей совершенно особого участия Британии в Евросоюзе, она была против усиления Германии.

И то, что сегодня Германию возглавляет тоже женщина-канцлер, фактически женщина-премьер – это своего рода ответ Германии на тот вызов, который бросила тогдашняя Великобритания во главе с .

И вот третья фаза, возвращаясь к степени социального расизма – это расизм рынка, когда рынок понимается, как мистическая, если не сказать провиденциальная сила, которая все расставляет по своим местам, которая каждому определяет его роль, которая каждому сверчку указывает его шесток. Рынок фактически в этой логике приравнивается к Богу, который показывает каждому человеку, какова его судьба, воздает за грехи, судит человека. Потому что рынок – такой прижизненный высший суд, каждому обмеряется то, что ему положено, этим занимается рынок. И конечно в этом смысле Тэтчер не просто оплот прагматизма в политике, но и нечто противоположное. Она жрица этого мистериального рынка, которая своей рукой, невидимой, по Адаму Смиту, дотягивается куда угодно, везде эта рука может присутствовать. Фактически образ невидимый руки рынка – это образ невидимой руки проведения. Но только в рамках политики 70-90-х годов, связанных с монетаризмом, связанным с акцентами на финансовые спекуляции, на финансовый капитал, только в рамках это политики эта смычка провиденциализма традиционного и провиденциализма рынка произошла. И, кстати говоря, для Великобритании эта смычка не обернулась ничем хорошим, потому что достижения очень условные. Действительно, удалось приостановить рост инфляции, снизить это рост в какие-то периоды. Был зашкаливающий рост безработицы, когда-то удавалось его гасить, но опять же – какой ценой? Ценой того, что совершенно беспощадно просто громились по сути дела любые выступления. «Мы не повержены шантажу силой» говорила – и применяла силу, многократно превышающую эти поползновения. Т.е. фактически гасила любые формы гражданской политической активности, пытаясь трансформировать гражданскую политическую активность в сугубо экономическую активность. Вот это тоже очень важное кредо изма. Никакой гражданской политической активности, любая активность со стороны отдельного простого человека – это только его труд и накопления, которые с этим трудом  связанны, больше ничего не дозволено. В этом смысле мы можем говорить, когда речь идет о изме только о новом витке социального расизма, но и о новой версии тоталитаризма – это действительно новая версия тоталитаризма, которую можно по-разному называть, скажем, экономический тоталитаризм.

Возвращаясь к истории социального расизма и к той роли, которую сыграла в этом Тэтчер, мы должны вспомнить еще о том, что на втором этапе становления этих практик социального расизма, на этапе гитлеризма, существовала апелляция к мелкому лавочнику, к среднему человеку, к посредственности, из которой можно слепить все, что угодно. Которая будет деятельно, радушно отвечать с распростертыми объятьями на любые способы воздействия, т.е. гитлеризм - это политика, апеллирующая к мелкому лавочнику, фактически к бакалейщику. Здесь мы должны вспомнить, что – дочь бакалейщика.

Третья фаза социального расизма означает то, что бакалейщик, которому раньше адресовалась некая расистская политика и от имени которого эта политика проводилась – бакалейщик сам вошел во власть. И в этом смысле недостаточно сказать, что Тэтчер – наследница Гитлера, это был бы просто такой журналистский штамп, хотя это красиво, важно другое. Важно, что с в политику пришла диктатура человека, в котором нет ничего выдающегося, диктатура посредственности, диктатура человека ограниченного. И человек ограниченный всегда из перспективы своей ограниченности ограничивает других, человек посредственный всегда приводит других к своему уровню. И вот эта диктатура посредственности – мы еще должны понять все последствия, которые она принесет. Но уже совершенно точно ясно одно следствие, касающееся того, что именно эта диктатура посредственности стала образцом для подражания, к сожалению, в среде нашей отечественной элиты. Это англомания, которая по сути дела распространена была сразу с 91 года.

В этой англомании есть много примечательного. Ну, во-первых, очень важная для русских попытка подружится с чем-то принципиально другим для себя, подружиться с врагом. Эта попытка прослеживается на протяжении очень длительного времени, начиная с желания Ивана Грозного жениться на Елизавете I. Да, этот тандем с чем-то противоположным тебе, с врагом – это очень большой соблазн для русской истории. Вот в случае с взаимоотношениями сначала советской, а потом российской элиты с Тэтчер, мы тоже видим эту попытку обнять врага, организовать с ним какие-то симбиотические отношения. И известно, что именно выбирала Горбачева на его роль, и так сказать, она выразила молчаливое согласие западного истеблишмент с тем, что Горбачев будет новым генеральным секретарем, еще когда он в бытность свою простым секретарем ЦК приезжал в Великобританию. Это был чрезвычайно трепетный прием. Горбачеву подарили шарфик, уже тогда отметила Раису Максимовну и вступила с ней в демонстративную коммуникацию. Т.е. это поведение напоминало, конечно, взаимоотношения колонизаторов с вождем туземцев, которому нужно показать что-то такое блесткое, и главное – дать понять, что ты с ним на равных. Эта иллюзия равенства, которую она создала для Горбачева, очень показательна. Она обернулась иллюзией вхождения в общеевропейский клуб, причем не только для истеблишмента сначала советского, а потом российского – но и для России в целом. Этот соблазн вхождения в клуб европейских стран был намечен . И в последствии, уйдя в отставку, она активно влияла на политику. И в частности мы знаем ее реакцию на то, что происходило в России с 91 по 93 год. одобряла, по сути, антиконституционные меры, которые принимало правительство Ельцина, включая разгон Парламента. И это, заметьте, представитель страны, в которой Верхняя палата Парламента не избирается, бала сторонницей отмены существовавшей тогда Конституции и непосредственно это советовала. Её влияние после отставки только возросло.

Соблазн превращения Тэтчер в икону сохраняется для нашего истеблишмента. Это очень плачевная ситуация. Тогда как в действительности иконой должна стать для Китая. Я объясню почему, это очень просто. Реформы привели к тому, что Великобритания стала финансовым центром, центром фактически спекулятивного капитализма. Причем центром слабым, маленьким, находящимся под полным контролем Соединенных Штатов. А вот Китай превратился благодаря этому в промышленный центр. 9/10 товаров, которые мы берем в руки, произведены в Китае, в том числе и потому, что Великобритания отказалась от роли такой вот мировой фабрики, а мировой фабрикой Великобритания являлась на протяжении, по крайней мере, 150 лет. И этот опыт отказа от роли производственного центра, от роли фабрики в мировом масштабе была «подарена» сначала Советскому Союзу, а потом России. В этом не было злого умысла, это уже была ее фатальная ошибка. Она сделала это со своей страной, и она представила это как политическое ноу-хау для других стран. И еще одна фатальная ошибка была у . Вот, судя по ее отношению к нам – а все знают ее фразу, она хрестоматийная «В Росси должно оставаться всего 15 миллионов человек, которые обслуживают нефтегазовую трубу» - с этой фразы должны начинаться все учебники, посвященные политике второй половины ХХ века. Эта фраза свидетельствуют о том, что совершенно не уважала врагов. Если ты не уважаешь врагов – ты обречен на поражение, потому что только в противоборстве и одновременно связке с врагом ты имеешь шанс давать те ответы, которые ты не дашь один на один с самим собой. И цивилизационные ответы, и социально-экономические, и политические, и культурные – какие угодно.

И, конечно же, фатальной ошибкой является, то, что мы воспринимаем упущения Тэтчер за ее достижения. Так же, как было  с Черчиллем, потому что фактически Черчилль стал премьером, в эпоху которого закатилась Британская империя. стала премьером, в эпоху которой закатилась Великобритания как производственный центр. И по этому поводу можно скорбеть. Вот это является настоящим предметом скорби