Орские тайны... продолжение главы XIII,XIV,XV...

Продолжаю ставить главы из романа А. Чернышевой и А.Иванова "Орские тайны. Приятного чтения...

Александр Иванов

Александра Чернышева

Орские  тайны

(Авантюрно-приключенческий роман)

ОРСК

2013 год

Авторы считают своим долгом заявить, что все действующие лица и события, описанные в этой книге, являются вымышленными, а совпадения – не более, чем досадной случайностью.

     ...................................................................

      Огромные часы, стоявшие в прихожей архива, мерно стали бить шесть ударов.

      Архивариус Еремей Червяк вздрогнул от неожиданности и даже уронил свои круглые очки. Близоруко шаря по коленкам в поисках этого необходимого атрибута собственной личности, Еремей растерянно шептал:

– Ну, где же они?!  И как это я так заработался, что совсем о времени забыл. Ведь сегодня у Канферов – спиритический сеанс Костылькова, на котором мне страсть как необходимо побывать.

      Надо сказать, что архивариус готовился к сеансу местного спирита основательно. Чтобы не поддаться гипнозу происходящего Еремей прибегнул к средству скептика и гастронома для возобновления к себе доверчивости. В четыре часа он заходил в чайную Шагиахметова. Капля горькой водки, рюмка мадеры после супа, бутылка старого токайского к жаркому и малая толика кирша, чтобы прополоскать рот, повергли его в состояние, походя­щее на кейф жителя Востока. Но поскольку время было раннее, архивариус забежал к себе на работу, чтобы посмотреть пару пыльных фолиантов, касающихся времени пребывания Шевченко в Орской крепости, и, погрузившись в изучение документов, совершенно забыл о времени.

      Очки скоро нашлись и победоносно были водружены на переносицу. Как только мир вокруг него обрел желанную резкость и из расплывчатого превратился в конкретно-осязаемый, Еремей Червяк взял свои имевший виды портфель, зажал его под мышку и заспешил в дом Канферов.

      Когда архивариус вошел в зал, где должны были совершаться чудеса, все предметы представлялись ему в некотором тумане, но вино нагнало на него хандру, и туман этот в глазах ученого мужа имел вид черного флёра, за которым будто бы на­ставили погребальных свечей. От восьми до десяти человек собралось перед небольшим столиком, на котором лежали необходимые принадлежности для спиритического сеанса – доска с начертанными по кругу буквами алфавита и блюдце с нарисованной стрелкой, чтобы она могла указывать нужные буквы. От Еремея потребовали снять и выложить из карманов все металлические предметы, ибо сеанс категорически не допускал этого. Не допускало действо и присутствия в зале икон, их предварительно сняли и вынесли в другую комнату, на что дьякон Евлампий укоризненно покачал головой и три раза истово перекрестился, словно призывая Господа в свидетели и изгоняя бесов.

      Собравшиеся в доме Канферов, по-видимому, с благоговением ждали чуда. Еремей узнал среди присутствующих купцов Байдина, Волкова, Баширова. Мелькнула красная, словно распаренная  после бани физиономия Василия Шубенко, который не сводил блестящих возбужденных глаз с флегматичного дьякона Евлампия. Куликова на сеансе почему-то не было. Но главное, – не видел Еремей и Костылькова. Архивариус, сбивчиво извинившись за опоздание, занял место за круглым столом, прямо напротив хозяина дома Ивана Агаповича Канфера, по обе стороны от которого сидели жена и дочь Раиса. Еремей хотел сделать глазки Раечке, но увидел, что она очень напряжена, взволнованно-бледна и никак не реагирует на его симпатические знаки внимания. Все сидящие за столом сомкнули руки, касаясь друг друга мизинцами. Червяк переплел свои худощавые пальцы с пальцами сидящих рядом Волкова и Байдина.

      Вскоре все присутствующие подверг­лись лёгкому электрическому сотрясению; таким образом, они пришли в сообщение со спиритами. Вызывание духов началось: сначала по­слышалась странная музыка, ни дать, ни взять похоронный марш самого Вельзевула, состоящий из пиццикато на скрипке, нечто вроде скрежета на гитаре и глухого раската на бара­бане. Будь архивариус в нормальном состоянии, эта дикая музыка ис­терзала бы ему нервы или обратила в бегство, а теперь, разгоряченный спиритуозной подготовкой, Еремей от нее по­грузился только в странную мечтательность, обращенную на прошлое, во время которой каждая фальшивая и каждая жалоб­ная нота превращались в звук голоса, некогда любимого, в звук инструмента великого артиста. Червяк увлекался оперной музыкой, поэтому в ушах его попере­менно раздавались отрывками и как бы приносимые внезапно пахнувшим ветром отдельные фразы из прекраснейших ро­лей Генриэтты Зонтаг, Корнелии Фалькон, Юлии Гризи, Рубини, Лаблаша, и отрывки мелодий скрипки Паганини и Балльо. Спустя минуту голоса превратились в тени: полумрак, благоприятный фантастическим видениям, царствовал в зале; лампы и свечи, закрытые абажурами, казалось, готовы были погаснуть; по потолку и по обоям стен мелькали как бы большие летучие мыши. Едва различал архивариус голоса своих соседей. Общий гул покрывал могучий голос Ивана Агаповича, который вопрошал:

– Анна, Анна, явись нам и скажи, какая страсть тебя погубила, кто виновник смертушки твоей безвременной?     Ты здесь, Анна?

      Сначала ничего не происходило. Гости потели от напряжения и охватившего всех волнения. И вдруг блюдце дрогнуло и поползло по окружности столика. Раечка взвизгнула, но Елена Никитишна зажала ей рот рукой. И снова хозяин дома громким и торжественным голосом провозгласил:

– Анна! Анна! Мы вызываем тебя! Ты здесь?

Все, вытаращив глаза, следили за блюдцем.

Блюдце немного поелозило по столу, потом уперлось стрелкой в «д» и «а», что несомненно означало «да». Гости ахнули, и внимание их утроилось.

– Анна, – продолжал хозяин дома, – объясни, почему тебя постигла столь ранняя смерть, что было тому причиной?

      Блюдце дрогнуло, потом задвигалось быстро и уверенно. Участники спиритического сеанса, затаив дыхание, следили за стрелкой.

      Действительность ускользала от Еремея всё более и более; а чувства, наоборот, становились тоньше и достигали необычайного раз­вития для того, чтобы стремиться на встречу к существам сверхъестественным. Бледные видения скользили перед ним в пространстве неопределенного объема; он видел, или ему каза­лось, по крайней мере, что видит тех, кого похитила смерть, они двигались перед ним бледной, качающейся вереницей бестелесных теней.

Вдруг архивариус почувствовал на волосах и на щеках дыхание, которое жгло его, но как жжет мороз; женщина — быть мо­жет это и была вызываемая Анна Канфер — наклонилась к нему и голосом, по-видимому, принадлежащим миpy вещественному, сказала:

— Хочешь ли ты узнать жгучую тайну, тайну смерти моей?

      Еремей Червяк ничего не ответил, но не противился тайной cиле, кото­рая влекла его к загадочному шкафу, что располагался слева от стола, а двух шагах от него; из шкафа вдруг высунулась ручка белая, изящная, с тонкими пальчиками; он попытался её взять, и при каждой его попытке женская рука становилась прозрачной, неуло­вимой, неосязаемой для отяжелевшей руки архивариуса. Тогда Еремей прильнул к шкафу, приложился к нему губами как к гробу.

— Анна! Анна! – повторял он мысленно, — Любила ли ты поэта Шевченко? И где хранится его поэма «Рушник», посвященная тебе?

Вздох ответил ему, а затем послышался лёгкий шепот:

— Я любила его некогда; он ничего об этом не знал. О поэме ничего тебе не скажу. Прощай; не касайся святотатственно того, что освятила смерть. Прошлое не возвращается, и мёртвые не воскресают!

      Тут архивариус вернулся к действительности, услышав, что задвигались стулья и присутствующие шумно загомонили. Раеньку, которая после очередного откровения блюдца, упала в обморок, унесли в спальные покои, а остальное общество, как выяснилось, ожидало появления медиума Костылькова, незримо управлявшего всем этим загадочным действом.

      Перед его явлением в зале погасили все лампы и свечи, только две из них слабым светом озаряли дверь светлой окраски, в которую должен был войти медиум. Архивариус, оставшийся в зале в числе немногих отважных, напряженно всматривался в темное пространство перед собой. Вдруг Еремею показалось, что дверь посередине стала полупрозрачной. В тот же момент сквозь неё стали проникать тусклые сполохи света… Прозрачная часть двери стала теперь чуть темнее остальной поверхности, и сквозь неё проглянул мужской силуэт. Затем на высоте примерно двух метров от пола показалась полуоформившаяся голова. Вспышки молний стали ярче и отчетливее.

      Еремей почувствовал, что волосы у него на голове зашевелились от ужаса.

      Разряды между тем прекратились, последовала мощная вспышка, и Костыльков показалась в двери, но не в обычном виде, а как бы сжавшись в плоскость, сократившись на одно измерение. Тело его словно оказалось в натуральную величину спроецированным на дверную поверхность. Архивариус и другие участники сеанса ошеломленно наблюдали за происходящим, не зная, бежать ли на верхний этаж или задержаться. Последовала новая вспышка. Медиум вышел из дверной плоскости и направился к ним. Тяжелые шаги гулко загрохотали по ступенькам. Его лицо, искаженное ещё более дикой, чем прежде, гримасой, было запрокинуто вверх…

      Спиритический сеанс, устроенный в доме городского головы, произвел фурор в уездном Орске. Несколько дней только и разговоров было об этом событии, причем имя Костылькова произносили не иначе, как шепотом.

      Купцы, присутствовавшие на вечере, сделались героями дня. В чайной Фазлы Шагиахметова теперь толпились праздные гуляки, которые приходили не столько для того, чтобы поесть или выпить, сколько, чтобы узнать подробности происшедшего. Лоснящийся от сытости, а еще больше от удовольствия сопричастности к событию, столь важному, Фазлы многозначительно теребил фартук, наброшенный на кафтан, и, подбоченившись, на все вопросы отвечал:

– Ну, что я вам могу сказать… это не мистика, это наука, господа! Читайте труды Аллана Кардека[1], и тогда вы все поймете…

      Сам Шагиахметов трудов французского спиритуалиста, конечно же, не читал, но его имя прозвучало из уст самого медиума Костылькова, а это значило немало. И теперь хозяин чайной напускал на себя вид знатока спиритического учения столь уверенно, что усомниться в его начитанности и эрудиции никто не осмеливался.

      Архивариус Еремей Червяк после сеанса несколько дней ходил сам не свой. Он никак не мог понять, привиделся ли ему образ женщины, разговаривавшей с ним от имени Анны Канфер, или это было на самом деле. Во всяком случае, тайны наличия или сохранности поэмы Тараса Шевченко «Рушник» призрак ему не раскрыл, мало того, посоветовал не мешаться в дела тех, кто переступили порог бренной человеческой жизни. Это было своего рода предостережение, и Еремею не терпелось поделиться им с Раенькой.

      Как назло, дочь уездного головы после злополучного спиритического сеанса серьезно прихварывала. Вот уже несколько вечеров ходил архивариус в дом Канферов, и неизменно прислуга их, Марфа Антоновна, низко кланяясь, отвечала:

– Ничем не могу помочь, барин, барышня себя плохо чувствует, и не велела никого принимать…

       Сегодня Еремей долго просидел в архиве и уже сомневался, идти ли в дом уездного головы. В конце концов, отправился, ни на что особенно не надеясь.

      Однако, как ни странно, в этот вечер его ожидал совсем другой прием. Марфа Антоновна встретила его приветливой улыбкой и широко распахнула дверь.

– Барышня уже здорова? – спросил растерявшийся архивариус.

– Здорова-с, барин. И почтительно просила, чтобы по вашему приходу я тотчас же проводила вас к ней в комнату.

      Вслед за прислугой Червяк миновал две прихожие и по лестнице поднялся на второй этаж.

      Раенька, резвая, как котенок, с румянцем на щеках, одетая в красный капот, уже поджидала его и, увидев, даже захлопала в ладоши:

– Ну, вот и вы, наконец, ученый друг мой! (она всегда его так называла).

– Право же, Раиса Ивановна, рад убедиться в вашем добром здравии, – начал было Еремей.

– Пустяки! – махнула рукой Раенька, – Немного сдали нервы, вот и все.

– Надо полагать, – поддержал ее архивариус, – этот сеанс мог нагнать страху и подорвать нервы и у более уравновешенного человека. А вы так легковерны и чувствительны.

– Хватит обо мне! – прервала его сентиментальные уверения Раенька, – Поговорим о деле.

– О деле?

– Именно – о деле! Садитесь ко мне поближе, мой ученый друг. – И девушка широким жестом пригласила архивариуса занять место на уютной оттоманке.

      Зардевшийся от удовольствия архивариус сел и, совершенно осмелев, хотел взять маленькие холеные руки Раеньки в свои, но девушка отняла их и сердито отодвинулась от Червяка.

– Что-то вы сегодня настроены чересчур фривольно, – заметила она, – а нам надо поговорить о вещах очень серьезных.

– Что вы имеете в виду, Раиса Ивановна?

– Я хотела бы узнать ваши впечатления по поводу спиритического сеанса, который Костыльков проводил в нашем доме.

– Ах, я как раз и сам хотел с вами поделиться этими впечатлениями! – воскликнул Еремей, – Но я, право, не знаю…

– Говорите все! – потребовала Раенька, – Чего вы не знаете?

– Не знаю, поймете ли вы меня, Раиса Ивановна… Дело в том, что в этот день, для храбрости… нет, не то слово… для уверенности… я побывал в чайной Шагиахметова и выпил рюмку водки, рюмку мадеры, бутылку токайского и киршу… совсем малую толику…

– Понятно, вы были пьяны!

– Нет, что вы, Раиса Ивановна… совсем немного… для обретения уверенности в научном обосновании происходящего, так сказать…

– То-то я и заметила, что вы как будто засыпаете в иные моменты.

– Это не сон был, дражайшая Раиса Ивановна, это была мистическая созерцательность, – затараторил Еремей, которого от стыда даже пробила испарина, – и должен вам сказать, что я видел… нет, не видел, но слышал ее…

      Раенька широко распахнула глаза, в которых на мгновение мелькнул испуг.

– Кого – ее? – спросила она.

– Вашу сестрицу… Анну Канфер…

– Но… вы понимаете сами, что говорите?

– Понимаю! – горячо затараторил Еремей, машинально схватив ее руки, – Верьте мне, драгоценнейшая Раиса Ивановна… это не был сон, не был бред пьяного человека… я слышал ее голос…

      Архивариус сбивчиво рассказал все то, что случилось с ним во время сеанса. Рая не отнимала рук и слушала его с огромным вниманием.

      Когда рассказ Еремея подошел к концу, она покачала головой:

– Да, это странно… в высшей степени странно.  Скажите, мой ученый друг, чем вы можете это объяснить.

Червяк развел руками.

– Что я могу сказать?  В Европе давно уже изучают такого рода явления, но сказать, что это объяснимо научно, при помощи известных нам физических или химических законов, не могу. Я интересовался книгами Кардека, читал статьи его последователей, все это гипотезы и не больше. Видимо, существуют параллельные миры, не видимые и не осязаемые нами. Из этих-то миров и приходят иногда те, кого мы называем призраками или духами.

      Раенька помолчала, не сводя с архивариуса внимательных глаз, а потом произнесла тихо:

– Все это возможно, мой ученый друг, но вы ведь не все знаете.

– Как понять ваши слова, Раиса Ивановна?

– Буквально. Не все знаете о сеансе. Знаете вы, например, что написало блюдце на спиритическом поле после того, как мы вызвали Анну?

Еремей покачал головой:

– Н-нет… Я, видимо, был сосредоточен…

– Вот-вот! – произнесла Раенька торжественно, –– Пока вы сосредотачивались на собственных ощущениях, блюдце выдало нам от имени Анны следующее…

      И девушка протянула архивариусу листок, на котором печатными буквами было написано: «КАМИНЪ…13».

– Что бы это значило? – вытаращил Еремей глаза, округлившиеся под линзами очков.

– Не знаю доподлинно, но думаю, что речь идет о каком-то тайнике, – почти шепотом сообщила Раенька.

      Архивариус вскочил и хлопнул себя по лбу.

– Это гениально! – вскричал он, – Раиса Ивановна, вы – гений!

– Не кричите, сумасшедший. Сейчас сюда люди прибегут.

– Повторяю, Раиса Ивановна, это гениально… Конечно же, речь шла о тайнике, расположенном в камине. Только вот почему тут стоит цифра 13… Подумаем!

      И архивариус подбежал к камину в комнате, выложенному зеленой изразцовой плиткой. Немного почесав лоб он стал простукивать плитки,  потом отодвинулся от камина и стал считать.

– Что вы делаете, мой ученый друг?

– Вы же видите, считаю…

– Что  считаете?

– Плитки. Надо найти тринадцатую от пола, или от потолка, а, вот она!

      И Червяк торжествующе остановился у плитки камина, при простукивании которой понял, что внутри пусто.

– Вот она! – повторил архивариус, чей пульс участился и сделался неровным, – Ну-ка, Раиса Ивановна, несите-ка сюда стамеску.  Только никому ничего не говорите.

      Взволнованная Раенька убежала и вскоре принесла своему другу огромную стамеску и молоток. Стараясь создавать как можно меньше шума, Еремей выбил из камина штукатурку и осторожно вытащил плитку. Под ней действительно было пусто. Архивариус запустил в зияющую темноту руку и достал какие-то бумаги.

      Когда вместе с Раенькой они разложили пыльные, пожелтевшие от времени рукописи на столе, то ахнули. Это были листки дневника Анны Канфер и Тараса Шевченко, а также перевязанная розовой ленточкой связка писем, которые они посылали друг другу…

      Василий Шубенко медленно брёл вдоль улицы. Ноги сами собой несли его к поповскому дому. Хотелось хоть издалека, хоть поверх забора увидеть свою любовь – матушку Софронию. «И-э-х, - думал Василий, - за что мне такое? Уж сколь годков пролетело. У меня сыновья взрослые, у неё дочери-невесты, а любовь, как колючка, впилась и отставать не хочет. Кабы только раз побыть с нею наедине, утолить свою страсть, может и полегчало бы».

      Ещё не доходя до ворот поповского дома, Василий почувствовал что-то неладное. Со двора неслись душераздирающие крики. Он ускорил шаги и уже через минуту входил во двор через распахнутые настежь ворота.

      По двору металась матушка Софрония, оглашая криками всё окрест. Волосы её, всегда аккуратно уложенные и повязанные платком, сейчас неопрятными космами разметались по плечам и груди. Лицо расцарапано. На теле только исподняя рубашка и шаль, которой она то куталась с ног до головы, то размахивала как крыльями. Непрерывный истошный крик вылетал из её широко раззявленного рта. Слов разобрать было невозможно. Евлампий тщетно пытался остановить её, успокоить. Василий, враз побледневший и осунувшийся, бросился к Евлампию: «Что случилось, батюшка, отчего такой крик?!».

      Евлампий, сам не менее Софронии потрясённый и растерянный, сообщил Василию, что пропала его младшая дочь Машенька. Вся семья вечеряла вместе. Потом разошлись по своим комнатам, а утром Машеньки не оказалось в доме. Даже постель её была нетронутой.

      Софрония упала на землю и стала биться об неё головой. Евлампий, закрыв лицо руками, тяжело опустился на ступеньку крыльца и зарыдал..

      Василий бросился к матушке Софронии, подхватил её на руки и целуя заплаканные глаза и разодранное в кровь лицо, умоляющим шёпотом приговаривал: «Успокойся, любовь моя. Найду я твою Машеньку. Вот тебе истинный крест, найду». Матушка Софрония вдруг притихла, соскользнула с рук Василия и глядя ему прямо в глаза сказала:

 - Всё для тебя сделаю, Вася, только верни мне дочь. Обещаю, не обману.

      Оставив во дворе безутешных родителей, Василий, окрылённый словами Софронии, кинулся со всех ног к городскому голове Ивану Агаповичу.  Услышав такую новость, Иван Агапович тут же решил собрать поисковый отряд.

 - Девица не иголка в стоге сена, - найдём, - возбуждённо говорил он. – А ты, Василий, немало послужишь обществу, если сам возглавишь такой отряд. Город этого не забудет.

 - А ведь это не первый случай, - продолжил Иван Агапович, - когда в городе пропадали молодые девицы. Так с концами и сгинули. Чтобы это значило, а, Василий?

 - Бог их знает, - ответил Василий. – И я теперь припоминаю, года два назад у писаря Прокопа дочка пропала. Я так кумекаю, надо искать в подземельях под горой Преображенской. Не иначе какой варнак-душегуб туда их заманивает.

      Сын Василия Шубенко Афанасий, подходил к дому купца Смирнова в преотличном настроении, полный радужных надежд. Хоть и скребли на душе кошки, что Лиза в подземелье одна, но успокаивал он себя, что недолго ей там находиться.

      В доме купца Смирнова переполох. Родители Лизы в смятении метались из комнаты в комнату и бестолково выкрикивали: «Лиза, доченька, где ты?». По двору бегали слуги, заглядывая во все закоулки. Остановившись у порога и изображая на лице крайнее беспокойство, Афанасий закричал:

 - Что случилось, почему такой переполох?

      Мать Лизы бросилась к нему:

 - Ох! Афоня! Лизонька пропала, - заливаясь слезами запричитала она. – Вчера с подружками на санках катались, все вернулись домой, а моей голубки нет и нет. Всю-то ноченьку искали, где только не были. И ничего. Ох, горюшко! Ох, горюшко!

      Василий выпятил грудь, налился важностью, решительно заявил:

 - Не беспокойтесь, мамаша, не беспокойтесь, найду я вашу дочь, уже будьте уверены.

      С тем и вышел из дому, в душе ликуя. Всё складывается для него, как нельзя лучше. Быстрыми шагами он направился к дому городского головы и очень удивился, увидев во дворе человек пятнадцать вооружённых мужчин. Среди них был и его отец, что немало изумило Афанасия.

 - Слышали новость, - ещё издали закричал Афанасий, - у купца Смирнова дочь Лиза пропала!

 - Как?! – изумлённо выдохнули все собравшиеся, - и она тоже?!

 - Что значит «и она тоже»? – холодея от страха, спросил Афанасий, чувствуя, как под ложечкой противно засосало.

 - Как же, - возвестил Иван Агапович, - у батюшки Евлампия дочь пропала, Машенька.

 - Так что же мы стоим?! – закричал Афанасий, - быстрее идём искать. «Господи, Лизонька! Что же я наделал? Не приведи Бог с тобою что случится!» - пронеслось у него в голове.

 - Искать, искать, где искать-то? – недовольно сказал Шубенко старший.

Только тут Афанасий увидел, что отец держит в руках какую-то старую, потрёпанную бумагу.

 - Что это? – спросил он.

 - Карта это, подземелья, но такая, что сам чёрт не разберётся. Вот скажи мне, где тут вход обозначен? А? Не знаешь?

 - А мне не надо никакой карты. Я и так знаю, где вход, - закричал Афанасий и ринулся в гору, махнув призывно рукой остальным. Весь отряд, возглавляемый Василием Шубенко скорым шагом устремился за Афанасием.