Орские тайны ... продолжение

Продолжаю ставить главы из романа А. Чернышевой и А.Иванова "Орские тайны. Приятного чтения...

Александр Иванов

Александра Чернышева

Орские  тайны

(Авантюрно-приключенческий роман)

ОРСК

2013 год

Авторы считают своим долгом заявить, что все действующие лица и события, описанные в этой книге, являются вымышленными, а совпадения – не более, чем досадной случайностью.

     ...................................................................

     Проводив своего позднего гостя Серафима Горобца, Костыльков принялся беспокойно шагать в темноте по своей крохотной комнатушке, то и дело натыкаясь то на стул, то на стол. Из комнаты хозяйки опять раздался недовольный голос Кубышки.

 - И чо ему не спится? Громыхает и громыхает, спасу нет. Ох-хо-хонюшки! Да когда же он угомонится-то?

     Костыльков, после этих выговоров, прекратил своё хождение и улёгся на жёсткий топчан. Положив под голову руки, он устремил взгляд в тёмный потолок. Сна, как не бывало. Беспокойство всё сильнее и сильнее одолевало его.

     До утра Костыльков не сомкнул глаз. Он сердился на Горобца за принесённые вести, хотя тот ни сном, ни духом не знал, что они так расстроят его. С неприязнью думал об, не в меру ретивом, архивариусе Ермолае Червяке и в душе поносил его самыми последними словами.

     Что же так взволновало господина Костылькова? Что лишило его сна? Пора, наконец, поднять завесу над его таинственной личностью, так будоражившую всё местное общество.

     У Костылькова Матвея Дормидонтовича единственно верным было только имя - Матвей, данное ему при рождении. Всё остальное обман, химера и вписано в  его новый паспорт уже в Москве, когда он отправлялся в далёкую Российскую глубинку по сугубо секретному поручению, данному ему аж в самой Бразилии.

     Сын испанского гранда и русской графини Зинаиды Воронцовой, Костыльков (мы будем так называть его и в дальнейшем) детство и юность провёл в Испании, в огромном, роскошном доме своего отца. Мать его умерла, когда ему исполнилось шесть лет. Его воспитанием занимались гувернёры и учителя, нанятые отцом.  Образование он получил всестороннее. Особенно проявился его талант к языкам. Испанским и русским он владел с детства, а теперь ещё прибавился английский, португальский, французский, итальянский. Учёба давалась ему легко и учился он с большою охотою. Особо усердно занимался химией и астрономией.

Отец по своему любил сына, но занимаясь широкой общественно-политической деятельностью, редко бывал дома и потому мало уделял ему внимания. Однако у Костылькова не было отказа ни в чём. Он рос свободным, никем не притесняемым ребёнком. В доме была огромная библиотека, основанная ещё прадедом отца Матвея, где он проводил всё свободное от занятий время. Именно здесь внимание его привлекли старинные фолианты по оккультным наукам.  Он жадно читал их и черпал из них знания, накопленные веками, о жизни и смерти, потустороннем мире, чёрной и белой магии, гипнозе, спиритизме и многое другое. К семнадцати годам он развил в себе необыкновенные способности в гипнозе, умение вызывать потусторонние силы, души умерших, предсказывать судьбу по линиям ладони. Ему уже было недостаточно тех знаний, что он приобрёл. Он хотел побывать в Африке, своими глазами увидеть таинственный обряд воскрешения из мёртвых, поучится у магов диких африканских племён умению манипулировать людьми. Привлекала его и Южная Америка, где многие народы были чрезмерно суеверны, верили в колдовство, приметы, фанатично почитали своих Богов.

     Испросив разрешения у отца на длительное путешествие по миру и не встретив отказа, Костыльков в 18 лет покинул дом. Отец снабдил его деньгами и отрядил с ним слугу. Проведя в путешествиях почти пять лет, Костыльков волею судьбы был заброшен в столицу Бразилии Сан-Паулу.

     Надо сказать, что где бы Костыльков не появлялся, он легко находил пути сближения с местным обществом. Имея деньги в неограниченном количестве, Костыльков вёл жизнь не роскошную, но выдававшую в нём человека состоятельного и благородного. Немалую роль в этом сближении играл и весь его облик. Костыльков был роста среднего, но обладал ладно скроенной, гибкой, сильной фигурой. Лицо его смуглое, как у отца, чуть удлинённое. Широкий лоб, нос прямой, с чуть заметной горбинкой, резко очерченный рот, округлый подбородок, высокие скулы. Но самым примечательным на лице были глаза. Широко расставленные, большие, опушённые густыми длинными ресницами. Они были так темны, что казались без зрачков, и оттого напоминали бездонную пропасть. Под взглядом этих глаз, люди терялись, смущались, влюблялись, пугались. Испытывали какие угодно чувства, но только не равнодушие. А когда Матвей улыбался, демонстрируя ослепительно белые, ровные зубы, всё его лицо преображалось и превращалось в само очарование. Обращали на себя внимание и руки Матвея. Узкие ладони с тонкими, длинными, нервными пальцами. На безымянном пальце правой руки – перстень с опалом, по ободку гравировка – фамильный герб и его имя.

В Сан-Паулу Матвей Костыльков сблизился с бразильским миллиардером Оливаресом. Как-то на большом приёме у мэра города, один из новых приятелей Матвея указал на высокого, импозантного мужчину, одетого в неброский, но по всему очень дорогой костюм, белую сорочку с галстуком-бабочкой, на ногах начищенные до блеска штиблеты.

 - Смотри, - прошептал на ухо Матвею приятель, - вон идёт самый богатый человек в Бразилии.

 - Кстати, - добавил он, - этот Оливарес давно ищет человека хорошо говорящего по-русски. Никто не знает, для чего ему это понадобилось, но факт. Может тебе пригодится.

     Оливарес шёл через толпу, как большой слон, небрежно раскланиваясь со знакомыми направо и налево. Перед ним все невольно расступались, давая пройти, только Матвей не сдвинулся с места. Он в упор смотрел на приближающегося магната пока тот не подошёл почти вплотную. Матвей заглянул ему в глаза и с удовлетворением заметил, как менялся его взгляд. В нём сначала отразилось недоумение, потом удивление и, наконец, любопытство.

 - Вы кто? Почему не знаю?

Не успел ещё Матвей что-либо ответить как к ним подбежал мэр, услужливо поклонился:

 - Сеньор Оливарес, позвольте вам представить дона Матвея Родригеса, путешественника из Испании. Он очень хорошо говорит по-русски, - льстиво закончил мэр.

 - Да?! В самом деле?! – обрадовано воскликнул Оливарес.

 - Си, си, сеньор, - с лёгким поклоном откликнулся Матвей.

 - Прошу вас, будьте моим гостем. Жду вас завтра к обеду. Вот моя визитка, - Оливарес протянул Матвею визитку, затейливо выполненную на глянцевом картоне.

 - Сочту за честь, сеньор Оливарес, - Матвей приложил руку к сердцу и опять легко поклонился.

     Вот так состоялось их знакомство, которое круто изменило жизнь Матвея.

     На следующий день Матвей явился по адресу. Вилла Оливареса стояла особняком на тихой улочке, утопающая в зелени и цветах. Примыкающая к вилле территория обнесена забором каменной кладки. Чугунные ворота и калитка – чугунное художественное литьё. От ворот к парадному крыльцу вела тенистая дорожка, уложенная плитками, вдоль неё раскидистые деревья, фонтанчики.

     Во время обеда Оливарес долго расспрашивал Матвея о его родителях, роде занятий, образовании, о знании русского языка. К концу трапезы Оливарес пребывал в самом благодушном, приподнятом настроении. Матвей недоумевал: «Зачем Оливаресу человек со знанием русского языка?». Но, привыкший не проявлять излишнего любопытства, решил дождаться, когда хозяин дома сам скажет обо всём.

     И дождался.

     После обеда они покинули роскошную столовую, не менее роскошной виллы, и перебрались в патио. Удобно устроились в шезлонгах на лужайке перед бассейном. В нём, отливая изумрудом, лениво плескалась вода.

     Слуга поставил на столик чашки с кофе и запотевшие высокие стаканы с охлаждённым оранжадом. После недолгого молчания, которое, впрочем, никого из них не тяготило, сеньор Оливарес заговорил:

 - Вам, молодой человек, это может показаться необычным, но я с ранней юности интересуюсь русской литературой. Этот интерес не угас во мне и по сей день. В последнее время я много читал о Тарасе Шевченко, его удивительной судьбе. В переводе на португальский до меня не многое дошло из его произведений. В одном из воспоминаний его друга упоминается поэма «Рушник». Он написал её, якобы, в какой-то крепости Орск, будучи там в ссылке. Рукопись этой поэмы затерялась где-то там. Кому она была посвящена, мне неизвестно, а хотелось бы об этом знать. Могу признаться, что сейчас я помешан на Шевченко и его произведениях. Я хочу иметь их все. А особенно, эту затерянную рукопись. Вы, как я понял, путешествуете по миру, никем и ничем не обременены. Не связаны никакими соглашениями, договорами. Одним словом, вы свободный человек, чего, к сожалению, не могу сказать о себе. Может быть согласитесь отправиться в эту далёкую, загадочную крепость и попытаетесь найти рукопись поэмы.

     Матвей ошеломлённо смотрел на Оливареса. Он ожидал услышать всё что угодно, но такое…! В голове сразу замельтешили, заметались мысли: «Россия! Далёкая, неведомая, таинственная, загадочная Родина моей матери. Где-то там живут мои родичи. После смерти матери, связь с ними оборвалась, но ведь можно и восстановить заново. Отец, наверняка, знает о них всё».

     Он так задумался, что не услышал вопроса Оливареса, а он его задавал, по-видимому не первый раз.

 - Ну, так как? Согласны ли вы отправиться в далёкое путешествие?

     Матвей Костыльков больше не раздумывал.

 - Да, я согласен, сеньор Оливарес. Только мне нужно задержаться ненадолго в Испании. Побывать дома, повидать отца. Я ведь пять лет, как странствую.

 - Отлично! Отлично! – потирая руки возбуждённо заговорил Оливарес. – Завтра мы уладим все формальности. Вы получите деньги, много денег на предстоящие расходы. Если надо будет кому доплатить, не смущайтесь, соглашайтесь на любые условия.

     Оливарес вскочил с шезлонга и в сильном возбуждении заметался по самой кромке бассейна, рискуя свалиться в воду. Потом подбежал к Матвею, схватил за руку и стал трясти её, чуть не выдёргивая из предплечья:

 - Я верил, - кричал он, - что найду такого человека и Бог послал мне вас! О-о-о! Если бы осуществилась моя мечта!..

     За стёклами окон, украшенных морозным узором, сочился серенький рассвет. Костыльков всё так же неподвижно лежал на топчане и предавался невесёлым думам.

     «Зачем, ну зачем я согласился на эту нелепую авантюру? Что можно найти в этом, Богом забытом, грязном, маленьком городишке? – спрашивал он себя. – Что я тут делаю, в этой тёмной, нищей каморке? Ах, как мне всё это надоело!».

     Он вспомнил свой приезд в Москву. До Москвы Костыльков добирался с посольским обозом, который делал остановку в бывшей Первопрестольной. Встреча с родными матери, а их было великое множество, его ошеломила. Дяди, тёти, двоюродные и троюродные братья, сёстры встретили его с распростёртыми объятиями. Радость, восторг и любопытство читались в их глазах. Родная сестра его матери, графиня Катерина, заливалась слезами, горячо обнимала его, целовала и беспрестанно повторяла: «Да, родненький ты мой! Голубчик ненаглядный! Вот уж уважил, так уважил, не чаяла и свидеться с тобой».

     Желая похвастаться перед именитыми графьями, да князьями сыном Зинаиды, тётка Катерина чуть ли не каждый день устраивала в своём богатом доме приёмы. Балы, званые ужины следовали один за другим. Высшему обществу Москвы Матвей пришёлся по нраву. Красивый, образованный, со светскими манерами, он был желанным гостем во многих домах. В некоторых, где были девицы на выданье, его всерьёз воспринимали, как потенциального жениха. Только по прошествии двух месяцев, Костылькову, наконец, выпала возможность поведать родственникам о цели своего приезда. Вся родня, заинтригованная таким необыкновенным поворотом, дружно принялась помогать ему. Сановный дядя Кирилл, употребив всё своё влияние и потратив немало денег, выправил Матвею Российский паспорт. Мало того, ещё и аттестат школьного учителя. Так Матвей стал Костыльковым, с пресмешным отчеством Дормидонтович. Со своим слугой Хуаресом, сопровождавшем его во всех путешествиях, Матвею пришлось в Москве расстаться. Ведь он по новым документам был простым учителем, а наличие слуги вызвало бы определённое подозрение. Хуарес протестовал против этого решения, но, в конце концов, вынужден был смириться.

      Матвей хорошо помнил весь свой путь от Москвы до Орска. Живя до этого в странах цивилизованных, не считая своей поездки в Африку, к диким племенам, здесь он на каждом шагу сталкивался с нищетой и убожеством, царившим на маленьких ямщицких станках и в деревнях, попадавшихся на пути. Ночёвки на ямщицких станках приводили его в ужас. Порой приходилось спать на ворохе соломы. По стенам бегали большие чёрные тараканы, пищали мыши, чуть свет за окном горланили петухи. Днём стенки кибитки раскалялись под жгучим летним солнцем. Поднятая пыль просёлочной дороги забивалась сквозь щели, оседала на одежду, лицо, руки, попадала за ворот и вызывала нестерпимый зуд во всё теле. Казалось, дороге не будет конца. И всё же, несмотря на все неудобства в пути, он с жадным любопытством взирал на дремучие леса, зелёные холмы, могучие реки, на ровные, как стол, степи, и безмерно удивлялся необъятным просторам России. Матвею больше месяца пришлось провести в дороге, прежде чем он попал в Орск.

     В Орской гимназии его встретили чуть ли не со слезами радости. Хороших преподавателей катастрофически не хватало, а тут, шутка ли, из самой Москвы прибыл! Предъявленные рекомендательные письма и аттестат школьного учителя не вызвали никаких подозрений. На радостях никто не сделал даже попытки поинтересоваться, с чего бы это он из Москвы, да в такую Тьмутаракань. Счастливый директор водил Костылькова по классам и лабораторным комнатам. Завёл в учительскую, где познакомил с другими преподавателями. До начала занятий оставались считанные дни. Напоследок директор посоветовал снять комнату поближе к гимназии и дал адрес.

Так Костыльков попал в «апартаменты» Фёклы Супостатьевны, по прозвищу «Кубышка». При первом же взгляде на комнату, где ему предстояло жить, он впал в уныние. «Да, вот это я во «дворец» попал! – с усмешкой воскликнул про себя Костыльков. – У меня столько денег, что я мог бы весь этот городишко купить с потрохами, а приходится прикидываться бедным учителем».

Не добавило оптимизма и знакомство с самой хозяйкой. Низкорослая, толстая, с красным и широким, как полная луна, лицом, одетая в бесформенное платье, она бесцеремонно оглядела его маленькими, заплывшими жиром, злыми глазами и грубым голосом заявила:

 - Деньги за постой вперёд, а то я знаю вас, прощелыг.

Съедешь тайком, а потом ищи ветра в поле.

 - Мне бы со столом, - не очень уверенно попросил Костыльков.

 - Ну, батенька, много ты захотел. У меня, чай, не харчевня. Кормись на стороне. А не согласный, вот тебе Бог, - она ткнула могучей рукой в угол, где висели иконы, - а вот тебе порог.

 - Хорошо, хорошо, я согласен, - торопливо промолвил Костыльков.

 - А согласный, так обустраивайся.

     Грузно повернувшись, хозяйка скрылась за тяжёлой портьерой, закрывавшей вход в соседнюю комнату.

     Начались занятия. Костыльков, обладая счастливой способностью, находить общий язык с любой аудиторией, вскоре стал для учеников любимым учителем. Гимназисты души в нём не чаяли. Начал Костыльков исподволь присматриваться к жителям городка и заводить полезные знакомства. В скором времени он стал вхож во многие дома купцов, местной власти и других зажиточных горожан.

     Первый свой спиритический сеанс он предложил провести в доме купца винной монополии Смирнова, с дочерью которого, Елизаветой, он близко сошёлся, чем сразу вызвал к себе ненависть её ухажёра Афоньки Шубенко. Предложил, как бы в шутку. Лиза позвала на этот сеанс нескольких своих знакомых. Эффект был ошеломляющий. Из уст в уста по городу стали ходить о Костылькове, чуть ли не легенды. «Кудесник, чисто кудесник!» - с восторгом говорили о нём одни, другие же злым шёпотом – «Колдун, колдун!». Его стали приглашать то в один дом, то в другой. Особенно старалась женская половина. Мужчины снисходительно относились к этой женской блажи. Пусть, де, развлекаются.

     Очередное приглашение в дом городского головы Канфера, переданное Костылькову Горобцом, приходилось как нельзя кстати. Присутствие там архивариуса Червяка возможно поможет, как посчитал Костыльков, что-то выведать об этой злополучной рукописи Шевченко. «Надо, надо всё это дело ускорить. Не век же мне жить в этом захолустье», - думал Костыльков.

     С этой мыслью он, наконец, поднялся с постели. За окном совсем рассвело. Костыльков подошёл к окну, подышал на замёрзшее стекло, протёр его и, в образовавшийся глазок, выглянул на улицу. Во дворе чирикали воробьи, стайками перелетая с места на место. Злющая собака Кубышки выползла из конуры и ловила языком редко падающие с неба снежинки. Серый день на дворе был под стать сумрачному настроению Костылькова.

     Глядя на захламлённый двор, он вдруг ясно представил себе дом своего отца, толпы слуг, изысканные обеды, балы, всякие увеселения, и тоска  невидимыми клещами сдавила ему грудь. «Да, - опять подумал он, - надо заканчивать с этим маскарадом. Чёрт с ней, с этой рукописью! Домой хочу!».

     Богатый купеческий дом-особняк у самой Преображенской горы за­нимал Иван Агапович Канфер, городской голова, женившийся недавно на вла­делице этого дома, вдове Елене Никитишне Кукушкиной. Оба они, относительно молодые ещё люди, каза­лись довольными и счастливыми. У Елены Никитишны, кроме дома, был кругленький капиталец, а у Ивана Агапови­ча несколько мелочных лавок и пекарен. После смерти дочери Аннушки и дражайшей своей супруги, Иван Агапович долго оставался вдовцом. Всю свою любовь он отдавал своей дочери Раеньке. Но, когда в городе поселилась Елена Никитишна Кукушкина, тоже женщина вдовая, приехавшая из Саратова, Иван Агапович почувствовал, глядя на неё, как к нему возвращается вторая молодость. Через довольно непродолжительное время, дело сладилось и они поженились. Вряд ли когда ещё супруги были так несхожи характером, привычками, вкусами и взглядами на жизнь.

   Семья чиновника

      Иван Агапович, несмотря на общественное положение в городе, веселый, разбитной, любил иногда в приятельской компании под­выпить. Елена же Никитишна была всегда серьезная, сосредоточенная, сумрачная. Она любила мужа, но не понимала его поведе­ния, когда он спешил пьяненький скорее домой, тихонько пробирался спать к себе в кабинет и на утро выпрашивал прощение у своей благоверной и каялся перед ней. Они были как два полярных полюса, уравновешивающие друг друга. Но это не мешало им быть по своему счастливыми в семейной жизни.

     Однажды после такого покаяния Иван Агапович прибавил:

— Сегодня, Леночка, я пригласил вечером на стукол­ку[1] Куликова, содержателя «Орского кабачка». Хороший малый.

 — Разве ты сегодня стуколку устраиваешь? Кто же еще будет? Ты мне ничего не сказал!

— Да никого нового не будет, кроме Куликова, да, пожалуй, ещё Костыльков. Ты сама просила его пригласить. Все свои, церемониться нечего!

— Надо все-таки холодный ужин приготовить! И к чему ты все это выдумы­ваешь? Ты знаешь, как я не люблю карт; только смотри, в крупную не играй, а то опять продуешься! Тебе не везет ведь в карты!

— А в любовь? Вишь, какая у меня жена красотка! Ну, дай я тебя обниму! Ты на меня не сердишься?

— Не сержусь, только ты не думаешь никогда обо мне...  Пусти, я пойду распорядиться на кухню, — и уже от двери добавила, — ладно, у тебя своя компания, играйте в карты, а у меня своя — Костыльков обещал интересный спиритический сеанс.

     К восьми часам вечера стали собираться гости. Кули­ков пожаловал в числе первых. Он был в отличном распо­ложении духа. Иван Агапович представил его жене.

— Я так давно хотел с вами познакомиться, — произ­нес он, целуя ручку хозяйки.

— Очень приятно, — ответила Елена Никитишна и мило улыбнулась. Куликов завязал разговор сначала о по­годе, потом о торговле и уже не отходил от хозяйки. Видимо, она не тяготилась этим разговором и охотно беседовала с новым знакомым. Гости продолжали собираться. В их числе  был, между прочим, и местный архивариус Еремей Червяк, двадцатипятилетний молодой человек в круглых очёчках и с длинными руками, которые, казалось, ему некуда деть. Собственно, Червяк приходил в дом Канферов не столько ради стуколки, сколько ради дочери хозяев Раисы, красивой двадцатидвухлетней девицы, на выданье. Вот и теперь Еремей, поздравствовавшись, зашарил глазами по комнате в поисках девушки.  Елена Никитишна извинилась и ушла распорядиться по хозяйс­тву, а Иван Агапович составил стол для стуколки. В это время вошёл Костыльков. Отвесив всем учтивый поклон, он огляделся по сторонам и столкнулся взглядом с Куликовым. На лице последнего отразилось такое изумление, что не передать словами. Он резко подался навстречу Костылькову с готовым сорваться с языка вопросом: «Вы?! Здесь?! Какими судьбами?!». Но, увидев, как Костыльков прижал палец к губам, призывая тем его к молчанию, Куликов остановился, как споткнулся. К счастью, на эту сцену никто не обратил внимания. Куликова тут же подхватил под локоток Иван Агапович, настойчиво усаживая его за стол для стуколки.

— Я после, господа, мне что-то не хочется..., — отнекивался, ещё не пришедший в себя от встречи, Куликов.

— Садитесь, что ж вам зевать! — настаивал городской голова, — Полно ломаться!

— Нет, не хочу. Играйте... Еще время будет... Успею вам проиграть!

     Зато Костыльков охотно согласился составить компанию играющим.

     Куликов сел на диван и, желая заняться чем-нибудь, чтобы к нему больше не приставали, принялся рассматривать альбомы с фотографиями. Перелистывая большой альбом, Куликов увидел карточку седого господина и вдруг, страшно побледнев, чуть не вы­ронил альбом из рук. «Ну, нет, два потрясения за один вечер – это уже слишком», — в смятении подумал Куликов.

— Что с вами, — удивилась Елена Никитишна, поя­вившаяся в зале. — Отчего вы не играете?

— Что-то не хочется. Я сегодня не совсем здоров. – И это было правдой. От всего случившегося его слегка знобило, голову сдавило, как обручем. —  Скажи­те, Елена Никитишна, чья это карточка? — указал он на седого господина.

— Это мой первый муж. Отчего вы спрашиваете?

— Очень умное, выразительное лицо; он напомнил мне одного знакомого.

     Куликов отложил альбом в сторону.

— Скажите, Елена Никитишна, вы ведь не в Орске жили с первым мужем?

— Нет, в Саратове; я там первый раз вышла замуж, но после смерти мужа переехала в Орск и купила вот этот дом.

— Извините за нескромный вопрос, ваш муж чем за­нимался?

— Он занимался торговлей.

— И умер в одну из поездок в Нью-Йорк?

— Вы почем об этом знаете?! — воскликнула Елена Ники­тишна и глаза ее округлились.

— Слышал. Это было лет восемь тому назад. Тогда пи­сали, кажется, в газетах.

— Но что же вы могли слышать? Корабль «Свифт», на котором он находился, погиб в открытом океане и никто из пассажиров не спасся. Спустя шесть лет я вышла вто­рой раз замуж за теперешнего своего мужа.

— Если память мне не изменяет, вашего первого мужа звали Онуфрий Крук.

— Да, но как вы могли все это запомнить?! Вы что-то не договариваете!

— Помилуйте, Елена Никитишна, смею ли я! Уверяю вас, все...

Хозяйка слегка побледнела.

— Вы бывали когда-нибудь в Саратове? — спросила она.

— Я, собственно, уроженец Воронежской губернии, но бывал и в Саратове...

— Вы, может быть, знали моего мужа или встречали его? — произнесла она, и голос ее дрогнул.

— Нет, не имел удовольствия.

— Откуда же знаете, что его звали Онуфрием?

— Тогда вот, при крушении подробный список погиб­ших был приведен в газетах, и я запомнил это имя, потому что оно стояло отдельно. Присутствие его в числе пассажиров ни­кем не было констатировано... Так, кажется?

Елена Никитишна тряслась, точно в лихорадке.

— Да, но после этого было удостоверено русскими властями... Простите, я не понимаю, к чему весь этот раз­говор?

— Ах, извините, я так только, к слову. Я никак не ду­мал, что эти воспоминания могут быть вам неприятны.

— Они вовсе не неприятны, но мне странно слышать их от человека, которого я в первый раз в жизни вижу.

И она встала, чтобы выйти из комнаты.

— Позвольте еще один только вопрос... Не знавали ли вы там, в Саратове, некоего Субботина?

Елена Никитишна побледнела, как полотно, и чуть не упала.

— Нет, — резко произнесла она и вышла из комнаты. Куликов пристально посмотрел ей в след, усмехнулся и прошептал:

— Ага. Я не ошибся! Наконец-то...

— Иван Степанович, — послышался голос хозяина, — что ж, вы так и не будете играть?

— Иду, иду...

— Вы почем играете?

— По шести гривен обязательных.

— Ну, наживайте деньги! Я ведь плохо играю!

— У него нет жены, некому журить, — вставил кто-то.

     Куликов был рассеян и играл невнимательно. То сту­чал на простого короля, которого принял за козырного, то брал второго гольца за первого[2]. Над ним смеялись, но он только нехотя улыбался и выглядел очень расстроенным.

     Елена Никитишна стала за стулом мужа и посмотре­ла на Куликова. Глаза их встретились. Госпожа Канфер смотрела гневно и решительно, так что Куликов даже смутился.

— Пойдемте ужинать, после доиграете! — предложи­ла хозяйка.

— Ну, идемте.

     Все встали. Куликов подошел к Елене Никитишне, но она взяла мужа под руку и пошла с ним впереди. За столом по левую руку от Елены Никитишны сидел Костыльков. Куликова усадили на противоположном конце стола. Он попеременно переводил пристальный взгляд с Костылькова на хозяйку. И, если Костыльков только насмешливо улыбался в ответ на его пристальное внимание, то хозяйка сильно менялась в лице, хотя старалась сохранить внешнее спокойствие. Она избегала смотреть в сторону Куликова, но несколько раз бросила на него мол­ниеносные взгляды. Когда все встали из-за стола, Куликов подошел благодарить хозяйку и успел шепнуть ей:

— Дело серьезное. Мне необходимо с вами поговорить наедине.

Елена Никитишна гордо откинула голову и также ше­потом ответила:

— У меня не может быть с вами секретов!

— Как вам угодно! Я в ваших интересах...

— Прошу о моих интересах не заботиться.

     Куликов молча поклонился и пошел разыгрывать свой ремиз[3]. Игра затянулась до трех часов ночи. Правда, ряды игроков несколько поредели. Сначала ушел Фаддей Байдин, которого срочные дела призвали отправиться домой. Буквально следом за ним извинился архивариус Червяк, которого уже давно призывала в свою комнату Раиса, то и дело появляясь в дверях гостиной и делая Еремею знаки. Третьим отказался играть Костыльков, за ним следом встал Куликов. Он прошелся в гостиную, где неожиданно столкнулся с Еленой Никитишной. Они помолчали.

— Не угодно ли вам прямо сказать, о чем вы желаете говорить со мной — наконец спросила она.

— Сударыня, я имею основание думать, что вы уже догадались об этом, и если продолжаете отказывать мне в аудиенции, то совершенно напрасно.

— Я ничего не догадываюсь и не могу догадаться!

— Дело ваше, но я опасаюсь, что скоро вы об этом по­жалеете.

     Елена Никитишна помолчала и потом, стиснув зубы, произнесла:

— Хорошо. Завтра в три часа я буду дома одна.

— Извините. Я не могу к вам прийти.

— А что же вы хотите?

— Я живу совершенно одиноко. У меня никого не бы­вает, и если бы вы...

— Как вы смеете мне это предлагать?

— Я ничего не предлагаю, потому что лично мне совершенно безразлично.

— Вы... Вы...

В этот момент к ним приблизился Костыльков.

— Пардон, я не помешал вашей беседе?

Ему никто не ответил.

— Так как, Елена Никитишна, будем проводить сеанс?

Елене Никитишне похоже было не до спиритических сеансов. Она прошептала какие-то неразборчивые слова и вышла.

Костыльков пожал плечами.

— Похоже, и нам пора по домам, как Вы считаете, Иван Степанович?

— Мне кажется, нам следует объясниться. И чем быстрее мы это сделаем, тем будет лучше для Вас и для меня.