ТРУДНЫЙ ПУТЬ ЛЮБВИ

Наверное, существует спасительное внутреннее знание: правда есть, и она держит людей на свете. Без этой подсознательной уверенности возникает совершенно естественное стремление уйти в небытие. А значит, все умные разговоры о здоровом питании, о прелестях семейной жизни, вреде курения, алкоголя и беспорядочных связей — всего лишь жалкая попытка расставить весёленькие декорации в аду. Нет уж, помирать — так помирать. И чем скорее это серое обывательское существование завершится, тем лучше. Можно даже фейерверк устроить, отыграть не нудную и пошлую пьесу, а трагикомедию с американскими горками. Чередовать куражный взлёт с тоскливыми, унылыми откатами.

Однако приходит время, когда куража всё меньше, откатов всё больше. Жизнь души очень созвучна жизни тела. Если тело кормить фастфудом и поить мартини, оно очень скоро придёт в негодность. С душой так же: постельные интрижки вместо семьи и алкогольный кайф вместо радости сердца быстро истрёпывают душу. Да и тело, конечно, но, как ни странно, душа устаёт скорей.

И вот каким-то чудом эта растрёпанная душа попадает в странную переделку. Вдруг — семья, дети. И как-то умом понятно, что пора быть серьёзнее, и ещё… ещё возникает понимание, что мужа и детей нужно любить, недостаточно просто играть роль. Игра хороша на сцене театра, но в той реальности, где присутствуют дети, отсутствие любви смерти подобно. Осознав, что любви нет, не сразу понимаешь, что главный, центральный узел нелюбви, эта чёрная дыра, поглощающая свет, — это ты сам, твоя личная внутренняя пустота. По какому-то стечению обстоятельств человек уверяется в противоположном. Кажется, источник любви в тебе самом, а причина, по которой он закрыт, — отсутствие веры в себя. Самодостаточность — красивое слово и желанное состояние. Самодостаточный человек — звучит гордо. И понеслась душа в полёт. Я — свет, я — любовь, весь мир обниму, согрею и облюблю. Многотысячная группа в социальной сети, обласканная светом новой звезды. Салют, фанфары и аплодисменты…

Но дома почему-то не поняли, не оценили. Полное отчуждение близких людей, конфликты. Но главное — не вникать, игнорировать. Домашние — энергетические вампиры. Привыкли питаться донорской энергией, а как только перекрыт краник — сразу скандал. Вот в чём дело. И вместо того, чтобы штудировать книги по чистке кармы и изучать йогу с дзэном, они провоцируют меня на донорство. А дальше старая, как мир, попытка обрести автономию. Техник на прилавках духомаркетов — море, выбирай любую. Даже с перламутровыми пуговицами есть. И вроде по книгам всё должно быть путём, крылья за спиной шуршат, и ощущение могущества появилось. Ну вот могу любого на лопатки уложить, всех насквозь вижу, какие-то сверхвозможности проявляются. Только что-то нехорошо от этого. Нет радости, есть какое-то злое довольство. И ощущение пустоты. И старое желание уйти в небытие вернулось снова, только теперь оно намного страшнее. Полёт окончен. Кожистые крылья привели к пункту назначения. «Станция ад, конечная. Просьба освободить вагоны, поезд дальше не идёт». Абсолютная свобода: тебе никто не нужен — и ты никому. Ты выходишь на перрон, объятый мраком, и понимаешь, что поезда в обратную сторону нет. И небытия нет. Есть только твоя абсолютная свобода и пустота, сожравшая последние проблески света.

Снаружи всё держится каким-то чудом, на инерции. Воля не то чтобы парализована — этот этап уже прошёл. Её, воли, просто нет. Нет эмоций, мысли лениво катятся, остатки мыслей… И вдруг, на фоне атеистического восприятия мира, понимание: если Бог не спасёт меня — это всё.

Это было первое подобие молитвы. Большего не получалось, просто нечем было. Человек без души и сердца не может молиться, не может верить.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем родилась первая эмоция. Отвратительное, гадкое чувство — жалость к себе. Жалость к себе, осознание собственной катастрофы… и вместе с ней — первый признак жизни: слёзы. Пла`чу от жалости к себе. Плачу! Какое-то чудо вытолкнуло меня из ада. Возвращалось бытие. Глупое, бескрылое… но какое счастье, я снова живу. Оживаю и понимаю, что Бог есть, но между нами — бездна.

Нужно молиться, потому что дети живут вслед за мной. Потому что ад страшнее, чем самые жуткие фантазии. Нужно молиться. А пустота по-прежнему со мной, только пока свернулась калачиком. Ждёт своего часа. Нельзя давать ей развернуться снова и поглотить свет. Молитва «Отче наш» — просто произнесение слов, без всякого отклика в уме и сердце. Механическое повторение заученных на память слов.

Да святится имя Твое,
да приидет Царствие Твое,
да будет воля Твоя…

И перед мысленным взором возникают вдруг давно позабытые поступки. Девочка, одноклассница, нескладная, смешная. Прекрасная и безропотная мишень для шуток одноклассников. Мои издевательства не были неумными, они были очень талантливыми. Тогда я собой гордилась, а теперь… становлюсь на колени прямо там, где накрыло воспоминание, — в кухне, у плиты с блинами. Плачу и прошу, сквозь годы и расстояния: «Оленька, милая, прости меня, если можешь!»

Много нарывов прорвало тогда в душе. То, что подавлено, забыто, вытеснено в подсознание, всплыло и осветилось ярким прожектором восставшей вдруг совести. «Мамочка, как же тебе было со мной тяжело! Как же я могла быть такой бессердечной с тобой!» Сердце потихоньку оттаивало, осколки волшебного зеркала тролля вымывались слезами. Возвращалась жизнь — стало трудно, тяжело, но эта тяжесть заполнила пустоту и дала надежду.

Ум, рассыпавшийся на мелкие кусочки мозаики, тоже требовал цельности. Как-то попала в руки книга отца Андрея Кураева «Дары и анафемы». Ум отряхнул свой солдатский китель, улыбнулся и встал в строй.

Постепенно, как в добром кино, всё возвращалось на круги своя. Приходили ответы на вопросы, откликалось сердце. Я, наконец, встала с головы на ноги. Моя специальность — психология — перестала быть для меня чёрной ямой психоанализа и бесконечным горизонтальным лабиринтом. В жизнь ворвалась Вертикаль. При свете стало понятно, в какую сторону двигаться. Трудностей стало больше, кожистые крылья отсохли и истлели, но взамен появилась живая надежда и живая радость. Такая, которую порой выдержать трудно и хочется кричать: «Господи, отойди от меня, я человек грешный!» И в то же самое время в той же самой душе — сладкое предчувствие, что не отойдёт Господь, не оставит — вытащит сквозь мрак больного небытия, как котёнка за шкирку, встряхнёт Промыслом Своим непостижимым и направит по дорожке… Иди, мол, живи, дитя Божия. Живи по совести, от тебя тоже должна быть какая-то польза этому миру.

Как это странно, страшно и прекрасно: быть! Осознавать, проживать весь ужас болезни и всю красоту, спрятанную под коростой. Читать Достоевского, нырять вместе с ним во мрак и прорываться к свету. Ненавидеть и любить одновременно казаков из гоголевского «Тараса Бульбы». Как это волнительно — вдруг пожалеть тех, кто раньше вызывал лишь ненависть и презрение, разглядеть в руинах человека и осознать, что человеческая душа больше всего мира. Или вслед за Честертоном повторить, что добро — всегда добро, даже если ему никто не служит, — понимая, что это не просто красивые слова, а выстраданная миллионами сердец святая правда.

Есть слова, которые могут быть поняты только изнутри, а со стороны могут показаться просто лозунгами. Сейчас для меня они живые, настоящие. Жизнь создана Любовью и полна смысла. Страшно упустить свой шанс. Страшно променять трудный путь любви на блестящую иллюзию самодостаточности. Всё настоящее рождается трудно.

Как-то в детской энциклопедии читала: есть глубоководная рыба. У этой рыбы есть волшебная удочка с фонарём. Когда во мраке глубин загорается огонёк, наивные рыбки плывут на свет. И чем ближе, тем больше манит их огонёк каким-то гипнотическим сиянием. Когда рыбка подплывает к огоньку близко, то уже может рассмотреть чудовище со страшной пастью, но страх парализует рыбку, и монстр легко глотает жертву…

Если вы ошиблись и приняли свет приманки хищника за путеводную звезду, когда разглядите пасть — не поддавайтесь панике. Преодолевая тоску и чувство обречённости, прошепчите два простых слова: «Господи, помилуй!»

Анна Б.