«Он это серьезно?», или Новая доктрина Путина

«Он это серьезно?», или Новая доктрина Путина

Ее суть — государственный национализм с элементами фундаментализма, 
корпоративизм, полицейское государство и «национализация элиты»

 «Он это серьезно?» Это главный вопрос, который задают сегодня люди, 
следящие за делами в России. 
Его задают друг другу высокопоставленные лица в Брюсселе и Вашингтоне, 
продвинутые горожане в московских кафе, крупные российские бизнесмены 
в Лондоне, высокопоставленные чиновники 
российского правительства в своих подмосковных домах. «Он это серьезно?»

«Он» — разумеется, Владимир Путин. «Это» описать сложнее, хотя все знают, 
о чем идет речь. 
«Это» — проект превращения России то ли в муссолиниевскую Италию XXI века, 
то ли в такой православный Иран от Питера до Владивостока, 
то ли в Большую Белоруссию под колпаком у ФСБ, 
то ли в некий еще невиданный род «коммерческого тоталитаризма».

Стержень доктрины — государственный национализм с элементами фундаментализма. 
В основе его — последовательные антиамериканизм и антизападничество. 
Антизападническая риторика и раньше составляла важную часть путинского 
политического дискурса (и приносила ему дивиденды популярности). 
Однако раньше она подразумевала, что мы — Россия и Запад — 
принадлежим к одной системе ценностей, но у нас разные задачи текущего 
момента и потому разные интересы. И мы, мол, будем искать свое место 
в этом общем мире исходя из наших интересов. 
Теперь речь идет как раз о фундаментальном расхождении ценностей. 
Примером цивилизационного различия являются однополые браки: у них, дескать, 
это основной вектор гуманитарной эволюции, для нас это неприемлемо. 
Отсюда — различие в понимании всей парадигмы человеческих и социальных 
ценностей. А заодно и политических: честные выборы, 
мол, это первый шаг к однополой любви.

Набор альтернативных «традиционных» ценностей должна поставить государству 
церковь. Поэтому «надо уходить от примитивного понимания светскости». 
Нет, не только православие, другие религии тоже могут поучаствовать 
в деле строительства государственного фундаментализма. 
В этом, кстати, отличие путинской доктрины от реального Ирана: 
церковь лишь поставщик идеологий ко двору государства, а вовсе 
не самостоятельный игрок. И стражи путинской фундаменталистской 
революции — это, разумеется, не церковные иерархи, а окормляющие их члены 
тайного чекистского ордена «национальных госкапиталистов», контролирующие 
основные денежные потоки в стране.

Еще три элемента новой доктрины: корпоративизм, полицейское государство и 
«национализация элиты».

Корпоративизм предполагает восхваление «человека труда» 
(в противовес «креативному классу»), 
поддержку крупной промышленности, ее дальнейшую интеграцию с государством, 
поощрение создаваемых сверху общественных организаций и подавление 
независимого, сетевого гражданского сектора. 
Полицейское государство острием своим направлено против среднего и мелкого 
бизнеса, а также городского среднего класса, который объявлен персональным 
врагом режима. Необходимо создать законодательную основу 
из бесконечного количества запретов и ограничений, позволяющих вернуть этим 
слоям ощущение уязвимости и зависимости, незащищенности перед всевластием 
полиции. Необходимо вернуть в города, эту Вандею путинской России, чувство 
всепроникающего контроля, чувство повсеместной зависимости и подавленности.
Наконец, «национализация элиты» — ключевой элемент перехода к «новому режиму».
Идея эта в известном смысле есть реакция на «акт Магнитского». В предыдущем 
цикле формула состояла в том, что бизнес может — с разрешения 
Путина — зарабатывать деньги в России, а затем легализовывать 
их на Западе. Это, по мнению Путина, являлось для Запада определенной 
гарантией того, что Россия не является его стратегическим врагом, несмотря 
на все свои внутри- и внешнеполитические выверты. 
Однако «акт Магнитского» обозначил закат этой доктрины.

Подоплека болезненной реакции Путина на «акт Магнитского» заключается в том, 
что — с его точки зрения — акт дает Западу рычаги влияния на российскую элиту 
через его, Путина, голову. 
Потому что этой элите уже есть что терять на Западе, и интерес в сохранении 
уже имеющегося там может оказаться выше, чем интерес к извлечению новых 
выгод в России, где золотой дождь постепенно оскудевает, 
а будущее выглядит все более туманным.

И это значит, что рычаги влияния 
Путина на эту элиту ослабевают.
Не стоит, впрочем, понимать «национализацию элиты» как немедленный и 
полный разрыв, отказ от западных авуаров. Это скорее механизм 
(который будет использоваться, как всегда, избирательно), позволяющий 
запустить процесс ротации в среде «попутчиков» 
(как справедливо заметил Г.А. Сатаров). 
Впрочем, для тех, кто согласится продемонстрировать свой выбор в пользу 
Путина, а не Запада, остается возможность сохранить свои позиции. 
Но надо будет поучаствовать в самых обскурантистских начинаниях и 
инициативах нового режима. На место выбывающих «попутчиков» предполагается 
рекрутировать «пехоту» предыдущего цикла — еще голодную, отвязную, 
воспитанную уже в 2000-е, а не в 1990-е. Этот контингент, впрочем, 
пока не осознает, что бонусы окажутся гораздо меньше, чем в предыдущем 
цикле, а exit strategies будут практически отсутствовать. 
Он считает, что попадает на продолжение банкета.
С «попутчиками» будут, разумеется, разбираться не только с помощью 
зарубежной собственности. 
Основное прореживание элит предполагается с помощью традиционной 
антикоррупционной кампании. Как показал опыт последних месяцев, 
коррупционные скандалы на самом верху работают скорее против власти, 
в то время как широкий фронт арестов и посадок в третьем-четвертом 
исполнительском звене производит на публику благоприятное впечатление. 
В целом масштабы ротации в элите должны значительно превысить те, 
которые были характерны для послеюкосовской пятилетки. 
Сопутствующий передел активов, как и новая приватизация — основные 
ресурсы для сохранения власти в условиях ухудшения экономической динамики.
Разумеется, разворачивать эту стратегию Владимир Путин намерен постепенно, 
сохраняя возможности отступления там, где будет сталкиваться с сильным 
сопротивлением, чреватым открытым конфликтом. 
Такой конфликт пока Путину невыгоден, потому что может консолидировать 
недовольство значительных групп — недовольство, которое сейчас находится 
в желеобразной, не столь острой стадии. 
Гораздо выгоднее постепенно, не создавая у противника чувства критической 
угрозы формировать новую коалицию лояльных групп, последовательно, 
поодиночке уничтожая реальных и потенциальных фрондеров.
Ведь если бы все участники процесса отчетливо осознавали отдаленные, 
в перспективе пяти лет, последствия «дела ЮКОСа», они, скорее всего, 
оказали бы большее сопротивление на ранних этапах. 
И, наоборот, тактика «два шага вперед, один назад», постоянные заверения 
в том, что «случай ЮКОСа — единичный» и связан с особыми какими-то 
претензиями Ходорковского и нарушением некоего «пакта» 
(никогда, впрочем, не существовавшего), позволили подавлять нерешительность 
и недовольство отдельных групп и использовать в своих целях даже тех, 
кому впоследствии самому суждено было стать жертвой запущенного механизма.
Основным фактором, определяющим характер предполагаемого «нового режима», 
будут не идеологические схемы, описанные выше, но качество новой элиты — 
ее принципиально заниженный, даже по сравнению 
с предыдущей, интеллектуальный и моральный габитус. 
Это Россия провинциальных «следаков» с золотыми 
цепочками, перстнями и татуировками вполгруди, спрятанными под рубашками 
от Армани. Описанная идеологическая доктрина — неизбежное приложение 
к татуировкам и рубашкам: только в ее рамках можно объяснить, 
почему эти люди должны править Россией. 
А не те, кто умнее, образованнее и порядочнее.

На описанном пути у Владимира Путина слишком много препятствий. 
Однако за него играет его собственная убежденность, что только так можно 
сохранить власть. И еще — стремление его оппонентов убедить себя, 
что как-нибудь пронесет и само рассосется.
подробнее:
http://www.novayagazeta.ru/columns/56948.html
Чем ближе будет новый русский ренессанс, 
тем настойчивее и яростнее будут проявления этого животного страха. 
Страха перед неизбежным.