РУКИ

   Не жизнь стала уходить от Николая Ивановича, а Николай Иванович стал уходить от жизни. Подмял его вначале уход на пенсию.

   Раньше, бывало, встанет часа в четыре утра. Сядет на порожки, сделает самокрутку,  табак сам  выращивал, батька научил, и закурит.

   А дымок пахучий. Голову дурманит, да душу облегчает.

   В поселке тихо. А Николай Иванович любит тишину и на небо смотреть.  А  оно в звездах рассыпается. И кажется Николаю Ивановичу, что каждая звезда, как чья-то душа. С земли сорвалась и на небо вознеслась.

   Думает Николай Иванович:  на небе силища какая, а человек в среде ее, как кроха. Стирается со временем. И я с Серафимой сотрусь. А что после нас останется. Дом. Детишек  не нарожали. Срубил Серафиму аборт в молодости.

   С порожек Николай Иванович идет  к колонке. Из ведерка  водой обливается.  Иной раз для потехи возьмет кочергу и -  в дугу.  В молодости из нее узел вязал. На спор стокилограммовые мешки с сахаром  в заготзерне таскал.

   А потом в  шахтерки одевается. Щедроты Серафимы:  яйцо, сало, да ломоть черного хлеба с чесноком и соленым огурцом в узелок собрал и на каракубу вдоль  железнодорожной насыпи пошагал.

   На каракубе  станок токарный. «ДИП 200» (догоним и перегоним Америку). Николай Иванович  болты вытачивает,  гайки подтачивает, резьбу нарезает,  да посельчанам в хозяйственных нуждах  помогает.

    Резцом так стружки снимает, что они на всю каракубу  тянутся, за это  уборщица Настя и ругается.

- Что ты, Настя сердишься, - скажет иногда Николай Иванович, -  Жизнь, как стружка. Иногда чуть чиркну резцом -  сразу ломается. А иной раз резцом гоню стружку, а она только тянется, да завивается. Чем длиннее стружку пушу, тем больше проживу.

- Да ты и так здоров, как бык, - ответит Настя. - Пьяные от тебя шарахаются, здоровые не задираются. А кулачище, как кувалда. Один раз махнешь и «ДИП» свой снесешь.

   Засмеется Николай Иванович. А Настя в ответ.

- Чудной ты Николай. Так иногда болтаешь, что голова трещит, и не поймешь, что говоришь.

- А чтоб голова не трещала, ты бы Настю   свою душу каждый день чем-то добрым  очищала.  А в бусугарню  мне  заказано ходить. Мой батько не пил и меня не учил, а поперек лавки клал, да ремнем стегал. Дурак в эту заразу зайдет, разок хлебнет и беду себе, да своей родне  на весь век наживет.

   Как-то зашел Николай Иванович в бусугарню. Мужики в хохот взяли. Водку не пьет, все гроши домой несет. Жена всем распоряжается, а мужик ей в ноги кланяется.

    Николай Иванович насмешки не любил и забубённых крепко учил.   За шиворот брал и так пинком  награждал, что мужик головой дверь вышибал

   А придя  домой, топорик, да молоточек  в руки и пошел топориком гулять, да молоточком   грошовое хозяйство подправлять. Уже и вечер, Серафима ужинать зовет, а Николай Иванович до дела лихой.  

   Серафима Николаем этому довольна и рада, потому что такой мужик, за  что не хватается, все срастается.

   А когда работы дома не бывает, Николай  Иванович  в полотняную сумку топор,  молоток… А пилу на плечо и пошел по поселковым дворам. И не за гроши, а потому что без дела не может. В добротные дворы не заходил, а худые чинил.

   А сейчас душа запустела. Запылилась сумка под кроватью, да и сам Николай Иванович не тот. Лежит день деньской на кровати, бока и спину мнет, да слушает, как  Серафима жалуется, что хозяйство пропадает.

   Так и пролежал бы Николай Иванович, да письмецо странное к нему пришло. С него и началось. И так, что всех посельчан за язык» взяло». Одни за Серафиму, другие за Николая Ивановича.

   Прочитал письмецо Николай Иванович и духом воспрянул. И Серафиме показал. А она в ответ и обрезала.

- Брехня все это. Сейчас дураков только и ищут. Таких, как ты.

   На тебе! Раньше Николай Иванович ходил  в мастерах, а сейчас оказался в дураках. Он хотел было за  словцо с ветерком ухватиться, да решил вначале мирно договориться.

- Да, какая брехня, Серафима. Все правильно написано.  Батько мой  погуливал.

- Ну, и что. И так еле вдвоем на пенсию тянем. Чуть теплимся. А лишние рты нам не нужны.

   Вначале Николай Иванович уговаривал Серафиму, а Серафима руки в бока, да еще с намеком на жениха: уедешь, найду мужика.

   Не выдерживал Николай Иванович, срывался сердцем, говорил даже так, что ее легче убить, чем убедить, а потом замолчал. Неделька прошла. А неделька не душа. Ломала его, да так, что ночи не спал и думки перебирал.

   Затуманился  Николай Иванович от письма. Не в покое была душа. В один день он в костюм железнодорожный, рюкзак на спину и со двора. А Серафима : не пушу, а если уедешь,  можешь не приезжать, выгоню.

   Махнул рукой Николай Иванович и на станцию. Письмецо в карман, чтобы адресок не забыть.

   Возле касс топтался, все не решался. Серафима словно перед глазами стояла, и все время назад зазывала. Полвека жизни с Серафимой перерубить, не веревку свить.

    Не устоял Николай Иванович. На проходящий заскочил. Утром  сошел  и направился по адреску. Деревня запушенная. Что ни дом, то набок косится, что ни забор, то к земле просится.

    Дорогой встретил мужика, который тащил два бревна.

   Поздоровался и  спросил.

- Ну, как  живем.

- А то, что попадается, то и крадем. А что крадем, то и продаем.

   Не стал дальше  Николай Иванович расспрашивать и  направился в дом по адресу.

   А там  мужики самогоном заправляются. Руки трясутся. Стаканы о зубы бьются. А то, что по столу разольется, языком слизнется.

- Сидай, - сказали ему. –  Мы тут поминаем.

   И обожгло Николай Ивановича. Да так, что до сердца дошло.

-  Похоронили хозяйку. Спилась. И ночью умерла. Сердце не выдержало.

   Не ожидал Николай Иванович такой весточки. Знал, что не  на свадьбу  ехал. Вспомнил не добрым словом себя, что Серафиму долго слушал, да сам медлил.

   Расспрашивать, что, да как – не стал. А что спрашивать, если живую не видел,  а что от мертвой услышишь.

- Когда похоронили?

- Вчера в сосняк забили. А кто она тебе?

- Знакомая.

-Нда, - протянули мужика. – Не хорошо, конечно, говорить, но подгуливала и пила твоя знакомая крепенько. И догулялась. Мальчонку восьмилетнего  оставила. И куда его теперь? До города не доберешься,  в интернат можно было сдать. Да никому никакого дела до него нет. Сами живем в прихлебку. В каждой семье не по одному рту. А тут еще чужаку.

   Вскипел было Николай Иванович, да кулаки за спину, а глаза к низу.

- И никто из деревни не захотел взять?

- А куда его брать и кормить, чем? Разве  комбикормом, да жмыхом.

   В это время и вошел мальчонка. Растрепанный, оборванный, да  испуганный и на улицу хотел, было, махнуть.  Николай Иванович цап его за руки  посадил себе на колени, а что делать и сам не знает. Мальчонка на улицу рвется, а Никлой Иванович его, как клешами держит.

- Да пусти ты его. Он нам щас запрятанный мамкой бутыль самогона притащит. Верно.

   И по затыльнику мальчонка получил бы, да Николай Иванович руку перехватил.

- Пусть посидит пока у меня, а мы маленько поговорим.

   Поднялись мужики.

- Да, кто ты такой, что командуешь здесь. А ну мужики в оборот его и пусть отсюда прет.

   Вынул Николай Иванович свои кулаки из-за спины и на стол, прокатал их, да так, что стол угнулся, а потом мужикам.

- Попили. Помянули. Пора и домой, а у нас тут разговор, - показывает на мальчонку.

   Мужики мешкать не стали. Кулаки Николая Ивановича в глазах «застряли» За остатки самогонки  и через двор  по бурьянной дорожке.

  Не знал Николай Иванович с чего начинать. Душа к каракубе и к хозяйству приросла. А его рука   никогда не нянчила и не воспитывала   своего дитя,  да потом нужно было такие слова   подобрать, чтоб мальчонка поверил.

   Не шло слово у Николая Ивановича, а  потом вырвалось. Сердце щемило, когда он в глаза мальчонки смотрел, а глаза, как у волчонка. Серые, да испугом забитые и синяками подбитые.   

   Развязал рюкзак он и на стол.

- Поесть бы нужно. А то и я голодный, да и ты вижу не сытый. А за едой и поговорим.

   Смел мальчонка со стола, да еще крошки хлеба на ладошку и в рот.

- Зовут меня Николай Иванович.

   А мальчонка рюкзак до дна опустошает, да мимо ушей слова пропускает.

   Подождал Николай Иванович.

- А тебя зовут Костя.

   Мальчонка удивлено посмотрел на него. Посытнел и как бы успокоился.

- А откуда Вы мое имя знаете. Я Вас  первый раз вижу. Много тут мужиков перебывало, но Вас не помню.

- Видишь, какая история получилась, - начал Николай Иванович. - Твоя мать мне по отцовской линии сестра. Да жизнь нас разомкнула. Я о ней только из письма узнал, которое она мне прислала. Писала, что болеет и скоро умрет, а куда тебя девать. И просила меня, чтоб  тебя   забрать. Вот я и приехал за тобой.  Дом продадим твой и катнем ко мне.

- Никуда я не поеду, - ответил мальчонка. – Привык я тут. Друзья у меня. Они хоть корку хлеба дадут, а там отнимут. Я Вас не знаю. Может, хотите увести меня и за гроши кому – нибудь отдать. Или вывезете куда-нибудь, распотрошите и мои органы продать. Или дом сторговать, а деньги себе.

   Все продать, да продать… Много знал мальчонка о нынешних  уловках. Деревня хоть и до  земли почти приросла, да слухами обросла.

   Как не уговаривал Николай Иванович – ничего не получалось.

- Хорошо, - сказал он, - если ты не против,  я у тебя останусь жить. Выдели мне любую комнатку.  Посмотришь. Примеришься. Я же дядька твой. Поживем месячишко вместе и решим.

- Бить не будете, а то меня ухажеры матери каждый день лупцевали, а на ночь в сарай спать выгоняли.

   Скрипнул зубами Николай Иванович.

- А за что тебя били?

 - За просто так. Нравилось им, когда я по полу катался и плакал, да кричал: дяденька не бейте, больше не буду. А что больше не буду и сам не знал.

- А как же мать? Заступалась.

   Потускнели глаза у мальчонки, а у Николая Ивановича желваки по скулам пошли, да руки сжались в кулаки.

- Кто?

- Да я их не видел. Глаза закрывал, чтоб не так больно было.

   Не  был сердцем слаб Николай Иванович, да  так его кольнуло, будто иголки в него воткнули.

   Просидели они до вечера. Николай Иванович рассказывал, как дом отстраивать будет, как скоро его жена Серафима приедет.

- А она не злая Серафима, - спросил мальчонка. - К столбу в сарае привязывать не будет.

   Много чего еще спрашивал Костя. И хотя бы одна мысль облегчила душу Николая Ивановича. Отяжелел его душа от мальчишеских слов. Да и воображение затянуло. Чудится ему, как мальчонку по полу катают и носками по пьяни  пинают.

   Утром отправился Николай Иванович в город и жене послал телеграмму: продавай дом, жить тут будем, дом отстроим, а племянника я не брошу.

   А в ответ отказ. Месяц бился письмами Николай Иванович с женой, а потом махнул рукой: живи, как хочешь, а я останусь тут, негоже  мне племянника бросить.

 Стал Николай Иванович и дом, и двор править, а племянник рядом вьется, то топорик поднесет, то за другой край пилы возьмет, то чурбанов со свалки натаскает и сам порубает. Да еще Николаю Ивановичу подражает:  эх, на, была беда, да наша взяла.

   Стали деревенские мужики к Николаю Ивановичу с бутылкой заглядать,  да он их попривечает, с ними не выпивает, а  назад за шиворот и выпровожает.

   Собрались мужики в стаю с кольями, да так сталось, что и колья на земле остались, а мужики носами дорогу к своим домам пропахали.

   Бабы долго держались, а потом к Николаю Ивановичу пошли.  Сначала гуськом, а потом толпой.  Посмотрят, языком поцокают, головой одобрительно покачают и сами о таком доме мечтают.

   Николай Иванович всем наподхват. И пошла деревня в лад. Была кособокая, а стала прямая, да высокая.

- Твоя заслуга, Николай Иванович, - говорили бабы. -  А то дома за водку продавали.

   А он им в ответ.

- Не моя заслуга. А ваши души и руки.

  А Костя переменился и в помощника доброго превратился. Николаю Ивановичу хваткой подражает.  

   Как спать, так он к Николаю Ивановичу в кровать. Побаивался, что Николай Иванович ночью тихонько встанет и уедет.

  Засмеется Николай Иванович и Костя с ним. До этого подхихикивал, улыбку на лицо напускал и глаза вниз опускал, а сейчас рот вовсю ширь открывает, да так что смехом своим смех Николая Ивановича перебивает.

    Раньше к земле пригибался, а то, как от земли оторвался. Захватит Николая Ивановича за шею, прижмется,  щекой о щеку трется и целует, а Николай Иванович слезу свою скрывает, на руки смотрит и думает; всю жизнь железо в руках держал, а вот дитя никогда не ласкал, так нет же, умру, но удержу Костю до роста, не согласиться Серафима, что же силой не заставлю. Человек сам выбирает, а что выбрал, то и получает.

   Стал он как-то выбрасывать комод старый из дома, а из него заклеенные письма ворохом посыпались.  Начал Николай Иванович их распечатывать и читать,  и голова кругом пошла. Тексты в письмах были такие же, как и в его письме. Имена, да адреса только другие.

   И понял Николай Иванович, что никакой он не дядька Косте. А рассылала его мать письма, кому попало. Чувствовала, что скоро помрет и сына кому-то хотела пристроить. А ведь рисковала. Да водка уже все мысли затуманила. В отчаянии писала.

   Сгреб письма Николай Иванович, отнес на свалку и спалил. А когда возвращался, думал:  скольким она наугад писала, и никто не откликнулся. А если бы я не поддался обману и не  подвернулся, то, что было бы с мальчонкой.

   Уже подходя к дому, услышал он голос Серафимы. Не стал  заходить во двор,  Решил послушать. В ушах звенит и сердце колотит, так что дыхание прерывается, словно ком в горле болтается

- Ну, как племянничек с дядей живешь. Расскажи.  

   Костя взахлеб; хорошо, да хорошо, дом выстраиваем….

    А Серафима в ответ.

-  Ну и славно. Вот и я решила к вам переехать. Пустите. А то я в одиночку душой запустела. Дом стал, как не живой.

   Посмотрел Николай Иванович через щелочку в заборе, а мальчонка уже на руках у Серафимы. Улыбнулся он про себя, глянул на свои руки и подумал: может быть, стосковались у Серафимы тоже  руки по дитю, как и у меня, я железо в руках почти всю жизнь  держал, а она…