Чудо земского собора

Андрей ЗУБОВ, ведущий рубрики, доктор исторических наук, профессор МГИМО, ответственный редактор двухтомника «История России. ХХ век»:

— Сто лет назад в России пышно праздновалось трехсотлетие династии Романовых. Помпезные торжества прошли по всей стране, были выпущены специальные почтовые марки, отчеканены юбилейные монеты… Казалось, династии Романовых царствовать в России еще многие века «на славу нам, на страх врагам». Но все вышло иначе: Российская империя рухнула через четыре года, династия страшно пресеклась через пять. И сейчас, вспоминая четырехсотлетие воцарения Романовых, мы обращаемся умом скорее не к тем, кто воцарился, сколько к тому, как воцарилась последняя русская династия. В соборном характере ее восхождения на престол, в соборном характере царствования первых Романовых, от Михаила до Софьи, видна некоторая нереализовавшаяся впоследствии возможность, свидетельство того, что Россия вовсе не обречена на абсолютизм, ограниченный только цареубийством, как сказал когда-то не без сарказма маркиз де Кюстин. России знакома и иная перспектива, перспектива свободы, перспектива уважения к праву граждан самим вершить свою судьбу. Эта перспектива казалась чудесной современникам после ужасов Опричнины и Смуты, она была тщательно предана забвению в века имперского абсолютизма, она не очень почитается и сейчас новыми ревнителями русского цивилизационного своеобразия. Но чудо русской свободы начала XVII века вселяет надежду, что хотя бы в XXI веке русская свобода из чуда наконец-то станет обыденностью.

О соборе 1613 года, заложившем на три четверти века традицию соборного государственного управления в России, рассказывает историк Борис Вадимович Мелешко.

Ранние Романовы (устоявшийся в историографии термин) относились к утверждению своей династии на русском троне как к чуду. И на то были основания. Смута затянулась. Она измучила всех, даже и тех, кто жил на землях, особенно не затронутых разорением и грабежами. Всего за 60 лет до того вошедшие в состав русского государства жители Казани вместо того, чтобы воспользоваться моментом и заполучить при первой же перспективной возможности «суверенитета, сколько смогут взять», направляют своих ратников в ополчение Минина и Пожарского. А вместе с ратниками и величайшую свою святыню — чудотворную икону.

Сама икона, как известно, чудес не творит, чудеса творятся через икону, а она через это сама начинает почитаться как чудотворная. Ополчение не было многочисленным. В своем максимуме не превышало десяти тысяч, а важнейшую однодневную битву выиграло и вовсе пятью тысячами сабель. Для армий того времени это небольшие силы. Уже во времена Ивана IV 30—40-тысячное войско — норма. Важнейшая победа 1612 года, по сути, — предотвращение подхода подкрепления, спешившего на помощь польскому гарнизону правительства Владислава Сигизмундовича в Кремле, вынудила это перешедшее на самообеспечение (по-простому — грабеж) воинское формирование капитулировать. Малое число ратников в ополчении, легкая победа над регулярными польскими войсками на подступах к Москве у Воробьевых гор и у Донского монастыря могли, без сомнений, восприниматься как рука Божья. Но какое же чудо произошло на Соборе?

Сдача польского гарнизона была тождественна прекращению полномочий кремлевского правительства и ставила вопрос о создании нового. Военная администрация Дмитрия Михайловича Пожарского в поисках легитимности оказалась в крайне затруднительном положении. А нелегитимное правление, основанное на простом факте победы над врагом и захвате власти, князь Пожарский не мог себе и помыслить: он возглавлял народное ополчение и должен был сообразовывать свои действия с тем, что народу казалось справедливым. Вопрос был решен с необычайной оперативностью. Любое действие нуждается в образце, в чем-то сходном. С момента смерти Ивана Грозного Земские соборы начали, в качестве органов, олицетворяющих источник легитимности, узаконивать процедуру избрания на царство. И помчались гонцы князя Пожарского по городам созывать «депутатов» или, как тогда говорили, «сидельцев у царского дела».

Собор был суетен. Москва лежала в развалинах. Даже места для постоя участники собора находили с трудом. Это, видимо, одна из причин сложности определения числа присутствовавших на соборе. Цифра колеблется от 500 до 1200. Скорее всего, съехалось столь большое число земцев, что части из них пришлось в скором времени возвращаться по домам из-за отсутствия элементарных удобств при размещении. И это с учетом неприхотливости людей того времени.

Собор 1613 года состоял из высшего наличного духовенства с тремя митрополитами во главе. Место боярской Думы на этом Соборе заняли «начальники», т.е. князь Пожарский и его воеводы. Бояре, сидевшие в плену у поляков и целовавшие в свое время крест Владиславу, по освобождении из плена были «люстрированы»: на Собор их не допустили. Так поступить было решено с общего согласия: «люстрированные» бояре должны были разъехаться по своим деревням. Их возвратили в Москву только тогда, когда избрание нового царя уже состоялось. В этом еще одна причина непостоянства численности участников собора.

Земские представители на Соборе были двух разрядов. Одни явились на Собор по старинному правилу все без выбору: то были придворные чины — «большие дворяне» и приказные. Другие были присланы на Собор от избравшего их населения и явились с «договорами» и с «выборами за всяких людей руками», т.е. с подписанными всеми избирателями наказами и грамотами, удостоверяющими правильность избрания каждого депутата. Пожалуй, единственный раз за всю историю соборов среди земцев были представители от государственных черносошенных крестьян. Это были жители северных областей, оказавшиеся в результате разрушения Смутой административного аппарата в положении безвластия и как следствие — самоорганизации.

Вопрос о каком-либо изменении формы правления в Русском государстве на Соборе даже не ставился — монархия, как предстояние перед Господом одного гражданина за всех, почиталась единственно возможным вариантом политического обустройства общества. Направление же желаемых преобразований определялось выбором кандидата на царский престол. Здесь было множество вариантов. Но тут начинались и сложнейшие проблемы. Все древние роды прошли через Смуту, понеся моральный ущерб. Главы родов, а именно они по традиции могли претендовать на избрание, запятнали себя сотрудничеством с ворами и воренком, с Шуйским и Годуновым. Все высшее боярство слишком «измалодушествовалось» за время Смуты, служа то царю Борису, то его сыну, то названному Дмитрию, то царю Василию, то Тушинскому вору, то, наконец, королевичу Владиславу. Родичи Годунова, со смертью царя Бориса, потеряли всякое значение.

Были еще руководители ополчения — князья Дмитрий Михайлович Пожарский и Дмитрий Тимофеевич Трубецкой. Недостаточная древность рода была формальным поводом отклонить их кандидатуры. Реально же Собор опасался создания диктаторского режима при избрании властных и харизматичных организаторов двух ополчений. Заслуги их перед отечеством были специально отмечены Собором, но не более.

Князь Пожарский сам объявил, что просит не выдвигать его кандидатуру. Его отказ от претензий на царский венец позже преподносился как проявление скромности князя. В реальности это был скорее трезвый расчет. Царское призвание, по тогдашним всеобщим представлениям, — дело Промысла, и попытка самому «надавить» на Божественное произволение воспринималась народом как дело низменное и недостойное благородного человека. Выдвинуть себя претендентом на престол означало перечеркнуть бескорыстность подвига ополчения и своего подвига. Само ополчение превращалось в этом случае в вооруженную банду, целью которой был захват власти для своего предводителя.

Решительный поворот произошел практически мгновенно в первый же день заседания собора на Крещение Господне 7 января. Боярская часть собора стала было обсуждать иноземных претендентов — польского королевича Владислава и шведского принца герцога Карла-Филиппа. Помня недобрую репутацию в России Владислава и его отца короля Сигизмунда, большинство бояр склонялось на сторону юного шведского герцога, 12-летнего сына короля Карла IX. Возможно, бояре надеялись, что новое «призвание варягов» заменит надзаконную абсолютную монархию последних Рюриковичей (Василия III, Ивана Грозного) на просвещенную и сообразующуюся с законом аристократическую монархию скандинавского образца начала XVII столетия. Но боярам противостояли казаки и посланцы земель, убежденные, что после всех бед Смуты русским царем может быть только природный русич и православный с пеленок человек. Стало ясно, что выбирать нужно будет из своих. С этого дня многие русские аристократы в мыслях примеривали царский венец. Начали складываться группы и кружки вокруг наиболее влиятельных и, что немаловажно, сохранивших богатство бояр. После осенней победы 1612 года русская политическая элита как бы очнулась от сна. За годы Смуты с чередой правителей более или менее случайных, но тем не менее резко авторитарных, боярство во многом утратило чувство аристократического достоинства, а с ним и понимание своей ответственности перед страной. Собор с его широким народным представительством и высоким уровнем решаемой задачи вернул элите вместе с ощущением собственной значимости и присущие ей амбиции.

Показателен пример князя Дмитрия Трубецкого. Он имел больше, чем Пожарский, оснований претендовать на шапку Мономаха. И по древности рода, и по близости к московской придворной жизни, да и по богатству.

И он беззастенчиво тратил свои деньги на привлечение сторонников. Его подворье полнилось казаками, дворянами, посланцами монастырей и епархий. Всем находились место, стол, деньги. В «Повести о Земском Соборе 1613 года» (литературный памятник XVII века) есть красочное описание пиров, которые полтора месяца устраивал для казаков князь Трубецкой, надеясь на их поддержку. И здесь бросается в глаза интересное совпадение: ровно столько времени прошло с первого (7 января) до заключительного (21 февраля) заседания избирательного собора.

Внимание князя Трубецкого к казакам не было его прихотью. Москва была наполнена казаками. Их таборы разной величины и очень разной дисциплины окружали город. Уже после избрания Михаила Федоровича новому правительству пришлось создавать отдельное казачье министерство — Приказ казачьих дел для управления этой своеобразной военной, а в условиях политической нестабильности и общественной силой. В первые три недели по очищении Москвы от поляков, следуя обычному московскому распорядку распускать войско по достижении той цели, для которой оно было собрано, вожди ополчения не задерживали служилых людей и позволяли им возвращаться в их уезды «по домом». К концу ноября 1612-го, по замечанию летописца, «людие с Москвы все разъехалися». И тогда казаки получили численный перевес над оставшимися служилыми людьми. Правительство ничего не могло с казаками поделать: распустить их было некуда, потому что они были люди бездомовные, разослать же их на службу в города нельзя было по их ненадежности. К концу 1612 года казаки в Москве превосходили почти вдвое оставшихся служилых людей и стрельцов. Новгородский посол Б. Дубровский, выехавший из Москвы в Новгород в середине декабря 1612-го, считает, что число казаков в Москве было не менее 11 тысяч, а дворян — не более 4 тысяч*. Другие источники подтверждают это. Осознав свое численное превосходство, казаки, усмиренные было Пожарским, подняли головы и стали чувствовать себя господами положения, стали «во всем бояром и дворяном сильны, делают, что хотят».

Но именно казаки и поставили точку в затянувшемся противостоянии стремительно сложившихся боярских партий. И совсем не в пользу князя Трубецкого. Показание «Повести о Земском Соборе 1613 года» об остром столкновении казаков и бояр во время окончательных выборов 21 февраля 1613 года полностью подтверждается расспросными речами, записанными позднее в шведском плену очевидцами Собора дворянами И.И. Чепчуговым, Н.Е. Пушкиным и Ф.Р. Дуровым. По их словам, во время заседания Земского собора казаки и чернь ворвались в Кремль и набросились с ругательствами на членов боярской думы, обвиняя их в том, что те не выбирают царя потому, чтобы властвовать самим — «семибоярщина» была ведь совсем недавно, и позор ее правления хорошо помнили. Казаки будто бы повторили боярам легенду о том, что царь Федор Иванович (сын Ивана Грозного), умирая, завещал престол боярину Федору Никитичу Романову, а поскольку боярин Федор принял монашеский постриг, то царствовать должен его сын Михаил Федорович. Возражая казакам, бояре, в том числе и родственники Михаила Федоровича, ссылались на молодость казачьего кандидата и на его отсутствие в Москве. Они пытались еще раз отложить выборы, но «казаки и чернь» не отходили от Кремля, пока Дума и земские чины в тот же день не присягнули Михаилу.

Вопрос, почему казакам так полюбился юный Романов, — еще одна тайна тех дней. Мнение историков, что за Михаилом стояла мощная фигура его отца Филарета, тушинского патриарха, вряд ли верно. Филарет пребывал в польском плену, и вероятность его вызволения была более чем призрачна, да и имя изрядно скомпрометировано сотрудничеством с Тушинским вором. Освобожден был Филарет только в 1619 году, когда все надежды поляков на воцарение Владислава на московском троне были уже в прошлом.

Кандидатура Михаила Федоровича появляется в первый же день работы Собора. Еще нет боярских «партий», нет распри и подкупа казаков, нет еще и пророчеств, а имя будущего царя уже появилось. В ходе соборных дискуссий, вероятно, сработали все «за». И молодость будущего царя, и его «сиротство» как серединное положение между властными группами, и личная морально-политическая чистота как отсутствие истории сотрудничества с врагами, и древность рода вкупе с близостью к ушедшей династии Рюриковичей (Никита Романович был двоюродным дядей царя Федора Ивановича). Однако имен кандидатов на царство на Соборе называлось много, но только фигура Михаила постепенно завоевывала умы и стала в конце концов единственно приемлемой для дворян, казаков, духовенства и посадских людей из пяти десятков городов и уездов.

Драматическими событиями 21 февраля Собор не завершился. После того как выбор был сделан, Собору предстояло еще добиться согласия избранного царя. Это было не просто. Вырвавшийся из голодающего Кремля и живший в своей костромской вотчине Михаил Федорович вовсе не обрадовался известию о своем избрании. Отказывался он не по устоявшемуся обычаю показной скромности (вспомним властолюбца Бориса Годунова), а, скорее всего, искренне. И только уговорив его матушку Ксению Ивановну (в иночестве — Марфу), удалось склонить Михаила принять бремя Мономахова венца.

Никем не ожидаемый результат выборов воспринимался семьей нового царя как чудо. Для нас же, поздних потомков тех людей, волей которых было это решение принято, важность тех событий не исчерпывается только появлением новой династии. Русская земля благодаря Собору 1613 года начала восстановление созидательной жизни в совершенно непривычных формах народовластия. По преданию, инокиня Марфа связала клятвой царствовать в неизменном сотрудничестве с Земским собором и сам Собор, и своего сына Михаила, обусловив принесением этой клятвы свое согласие на возведение Михаила на царство. Как бы то ни было, но Собор не был распущен после венчания Михаила и оставался совещательным органом при царе до 1622 года.

Чуть более полувека назад Россия стала преемницей православной империи — венчание на царство по полному чину Ивана IV. Менее четверти века прошло с установления патриаршества, которое, в свою очередь, завершило оформление этого преемства. И за тем и другим событиями следовала большая кровь. За первым — Опричнина, за вторым — Смута. Приходила пора начинать соответствовать миссии быть единственным Православным Царством, а для этого прежде всего нужны были не новые лозунги, но спокойная, сытая и благочестивая жизнь на истерзанной Руси. Такому налаживанию жизни и оказалось посвящено все царствование первого Романова. Всегда важны инструменты, причем инструменты управляющие: если разруха, по поговорке, начинается в голове, то и созидание порядка с головы начинается. У русских людей были Царь и Патриарх — две головы нашего гербового орла. Власть светская и власть духовная. Это прямое наследие Второго Рима — Византии, — с его идеей «симфонии» — сотрудничества двух властей в организации жизни православного народа. Михаил Федорович венчает орла большой короной. Корона — символ власти, и никто из современников иного понимания герба и не мыслил. Но власть царя и патриарха не может быть надзаконной, она должна осуществляться в соответствии с желанием народа, в согласии с ним. Перестрадав Опричнину и Смуту, русские люди были убеждены, что и в государстве, и в церкви единовластие должно соединяться с соборностью по формуле — «правителю — власть, народу — мнение».

На выходе из Ордынского этапа своей истории в конце XV века, при Иване III, Россия воссоздает собственную аристократию — власть самых знатных княжеских и боярских родов. Представительский же компонент власти на низовом уровне не пресекался никогда: сотни, слободы, сельские и волостные сходы существовали и до Орды, и при Орде. Оформление этой демократической традиции на общегосударственном уровне совпадает с установлением царской власти. Митрополит Макарий, бывший при юном Иване IV вдохновителем всех его побед и успехов, настоял на созыве в 1549 году первого русского Земского собора для обсуждения и утверждения свода русских законов — «Судебника». Тогда это было новое, экстраординарное явление. Теперь же, в 1613 году, соборная практика была положена в само основание русского государственного порядка.

Всего историки насчитывают за полтора века 57 Соборов. В среднем один Собор в два-три года. Но некоторые, как Собор 1613—1622 годов, продолжали свою деятельность целое десятилетие. В ведении Соборов были все важнейшие стороны жизни страны. Во-первых, избрание царя. Все русские государи, начиная с Федора Ивановича и до Петра I, проходили через избрание Собором. Далее — принятие сводов законов: «Судебник» Ивана Грозного и «Соборное уложение» 1649 года. Принятие под руку государя новых земель: 1653-й — вхождение Запорожского войска в состав Русского государства, и 1684-й — Вечный мир с Польшей: закрепление возвращения Киева в число городов Русского царства. Вопросы войны и мира, новые налоги и тягла. В XVII веке русские люди избрали путь закономерного сотрудничества царя и народа. Государь не столько допускал существование сдерживавшего его «парламента», сколько узнавал на Соборах волю своих подданных, опирался на нее, разделял с другими гражданами и честь, и ответственность за главнейшие государственные решения. Очертания несколько непривычные сегодня, но от того не менее жизненные и вполне обычные в тогдашней Европе — вспомним польские сеймы, скандинавские риксдаги, французские генеральные штаты, испанские кортесы, английский парламент.

Установление именно такого государственного устройства в России, обеспечившего возрождение народа и процветание земли почти на столетие и запас прочности на жестокие эксперименты Петра I и его наследников в XVIII столетии — вот то действительное чудо, которое нам подарили соборные события января-февраля 1613 года.

*Арсеньевские шведские бумаги. 1611—1615 гг. В кн.: Сборник Новгородского общества любителей древности. Вып. V. Новгород. 1911.

Об авторе: Борис Вадимович Мелешко (1962 г.р.). В 1986 г. окончил Московский государственный историко-архивный институт. Кандидат исторических наук. Специалист по проблемам доистории, теории науки и XVII века отечественной истории. Сотрудник Московского государственного объединенного музея-заповедника «Коломенское».