Как мы из Москвы в Кунгур эвакуировались...

До войны наша семья – папа, мама, младший брат и я -  жили в Москве, в семейном общежитии Академии бронетанковых войск,  где учился отец. В мае 1941 года он закончил учебу и получил направление  в воинскую часть, дислоцировавшуюся на границе Белоруссии с Польшей.

- Вот приеду, устроюсь на новом месте, получу жилье и вызову вас к себе! -  пообещал он на прощанье. Мы сидели на чемоданах, ожидая вызова и начала новой счастливой жизни, но вместо всего этого началась война. Наш папка  и другие военные вступили в бой с фашистскими захватчиками, а мы оставались в Москве и жили в большой тревоге и за него, и за всех, кто воюет, и за страну: немцы уж больно быстро продвигались к Москве. В октябре 1941 года было принято решение об эвакуации семей кадровых военных.

Хотя мне было всего шесть лет, хорошо помню, как мы стояли на платформе Ярославского вокзала, откуда наш эшелон должен был отправиться в Пермскую область. К тому времени немецкая авиация уже прорывалась к Москве. Вот и в ту ночь мы видели, как ползали лучи прожекторов по темному небу, стараясь поймать и высветить для зенитчиков  вражеский самолет. Когда им это удалось,  вокруг него стали часто рваться зенитные снаряды и вскоре он стал снижаться, оставляя за собой хвост черного дыма. Когда бомбардировщик рухнул на землю все кругом – и дети, и взрослые – кричали «Ура!».

Но вот, наконец, нас погрузили в эшелон и мы двинулись на восток. Дорога до районного центра Кунгур Пермской области в мирное время заняла бы от силы двое суток. А мы ехали три недели! Вот как описал эту дорогу  мой папа в своих фронтовых воспоминаниях.

«По рассказам жены, поезда с эвакуированными двигались очень медленно, пропуская военные эшелоны, летевшие навстречу с большой скоростью. На большинстве участков железная дорога имела всего одну колею, поэтому на некоторых станциях поезда простаивали сутками.

Пищу готовили на кострах во время стоянок, дровами запасались, когда поезда останавливались среди лесов или собирали на станциях все, что могло гореть. Еду варили в общих ведрах, куда каждый опускал свой кусок мяса. Его потом извлекали, а похлебку делил на всех поровну. Иногда на станциях к эшелонам подходили колхозники, которые продавали мясо, молоко, яйца и картошку – все это тогда еще можно было купить не дорого.

В неотапливаемых вагонах было холодно, стены промерзли, с потолков капало. Женщины укутывали своих ребят, как могли, спали все, не раздеваясь, тесно прижавшись друг к другу. Детей клали в середину, пытаясь хоть как-то их согреть. Но многие из них кашляли и шмыгали  носами, а у некоторых начались  бронхиты, воспаление легких. Но самой страшной была корь, которая унесла жизни нескольких ребятишек.  К счастью мои дети не заразились,  потому что переболели   корью  еще дойны…».

Когда мы приехали в Кунгур, нас всех погрузили на подводы обоза, возвращающегося с элеватора. Мы – малыши ехали в телегах, а подростки и взрослые прошагали пешком по грязи пятьдесят километров до деревни Опочевки Кунгурского района. Здесь всех эвакуированных распределили по домам, в том числе и тем, которые были заколочены и не топились.. Потом мы узнали, что это были дома зажиточных  крестьян, которых называли кулаками и выслали на Дальний Восток. Так началась наша деревенская жизнь, которая для многих затянулась до конца войны.

Нина ЛЕДНЕВА