Фрагменты из “Энциклопедии философских наук”.

Мы были свидетелями того, как этот же самый произвол овладел содержанием философии, пустился на самые рискованные авантюры мысли и в продолжение некоторого времени импонировал честным и добросовестным людям, в то время как другие видели в нем дошедшие до безумия выверты. Но содержание этого произвола не было ни импозантным, ни безумным, чаще всего в нем можно было узнать общеизвестные тривиальные положения; (стр.54)

Гегель говорит словно о советском диамате, высказывавшем “общеизвестные тривиальные положения”. Собственно, это относится и к “зарубежным концепциям диалектики”.

И далее – о том же:

…точно так же и форма его представляла собой лишь плоскую манеру преднамеренного, методического и дешевого остроумия, проявлявшегося в установлении причудливых связей и в натянутых чудачествах (под маской серьезности в этой форме скрывались самообман и обман публики) . (стр.54).

“Связь противоположностей в их тождестве”, “переходы того-сего туды-сюды” и прочие “остроумные и причудливые связи”.

С другой стороны, мы видели, как поверхностность, скудость мысли сама себя нарекла благоразумным скептицизмом и критицизмом непритязательного разума, видели, как вместе с пустотой идей возрастали самомнение и суетность. (стр.54).

Речь, в частности, и о критике “буржуазных течений” философии.

Оба этих направления духа в продолжение долгого времени копировали немецкую основательность, утомляли более глубокую философскую мысль и имели своим результатом такое равнодушие и даже презрение к науке философии, что в настоящее время мнимая скромность также считает себя вправе высказывать свое мнение о глубочайших философских вопросах, отвергая возможность разумного их познания, формой которого когда-то считали доказательство. (стр.54).

Диамат довел народ до полного равнодушия (и даже презрения) к философии. Любое невежество, возомнившее себя скромностью, пишет философское “Письмо к ученому соседу” (физику, генетику, кибернетику, этимологу, биологу и т.д.), не затрудняя себя никакими доказательствами. Сборники такого “критически-методологического” характера полны были странных и бесполезных рекомендаций к труженикам науки.

Например, можно было прочесть примерно такую “рекомендацию” физикам-теоретикам. Время нельзя мыслить вне материи. Это – крайность, граничащая с идеализмом. Но время нельзя мыслить и как свойство материи – это близко к вульгарному материализму. На наш взгляд, могли заключить авторы, время следует рассматривать как диалектическое единство двух, означенных выше противоположных сторон.

Первое из затронутых явлений можно рассматривать как юношеский задор новой эпохи, проявившийся как в научной, так и в политической области. Этот задор шумно и восторженно приветствовал зарю обновленного духа, без предварительной углубленной работы стал наслаждаться идеей и в продолжение известного времени упивался надеждами и перспективами, которые она обещала, и мы легче миримся с его излишествами, потому что в его основании лежит здоровое ядро, а тот поверхностный туман, которым он окружил это основание, должен сам собой рассеяться. (стр.54-55)

Успехи СССР вселяли надежду, что его философия – самая ого-го!-философия в мире и что углубляться в философию более некуда. Философия исчерпана работами классиков марксизма. Но этот “поверхностный туман” в марксизме должен со временем развеяться, предсказывает Гегель.

Второе явление внушает большую неприязнь, потому что оно обнаруживает расслабленность и бессилие и старается прикрыть их самомнением и высокомерием, наставнически критикует философских гениев всех веков и превратно понимает как их, так и в особенности самое себя. (стр.55).

Речь об ортодоксальном марксизме. Впрочем, противоположности сходятся. Невежество и критиканство идут рука об руку: критикуют все, что не понимают, обещают и оправдывают все, чего хочется обывателю и власти (совмещая “противоположности”), и называют все это продуктами  высокофилософского мышления.

Но тем отраднее видеть и прибавить к вышесказанному, что в противоположность этим двум направлениям сохранились непредубежденный, несуетный философский интерес и серьезная любовь к высшему познанию. Если этот интерес иногда хватался больше за форму непосредственного знания и чувства, то все же он в высшей степени обнаруживает глубокую внутреннюю потребность в разумном понимании, которое одно лишь сообщает человеку его достоинство, потребность, выражающуюся в том, что для этого интереса точка зрения непосредственного знания и чувства возникает лишь как результат философского знания, и он, следовательно, признает (по крайней мере как условие) то, что по видимости отвергает. (стр.55).

Сегодня философский интерес также хватается за форму религии и рериховского психополя, но это лучше, нежели полное игнорирование философии как со стороны восторженных телков, так и со стороны омертвелых ортодоксов. И хотя религиозный человек или мистик по видимости отвергают философию, но ими, нередко, движет именно философский интерес в нефилософской форме.