Нам не повезло с народом?

19 февраля 1861 года в России было отменено крепостное право

Стали ли свободными людьми потомки тех, кто были рабами? И тех, кто ими владел? Заметки об особенностях политической истории России.

Смертельные демократические принципы

Нас бросили в демократию. Как слепых щенков в помойное ведро. Те, кто не утонул, нахлебались помоев. Это одно. С другой стороны, можно разве научиться кататься на велосипеде, не катаясь на нём?

Где вы видели честные выборы в России? На выборах президента, депутата, губернатора, градоначальника — одно и то же. Просто одно мерзкое звено выпало. И от этого общее количество мерзости всё-таки уменьшилось.

Может, только образованное сословие России и не рабы. А остальные 95% — рабы. И, как у рабов, у них ничего нет, кроме унизительного жалованья и мерзкого жилья. Вот они и продают голоса. Те же, у кого что-то есть, покупают голоса, а не ведут себя как граждане...

Собственно говоря, а чем лучше само образованное сословие? Попав во власть, разве оно не забыло все принципы, кроме одного: набить карман?

«Русский либерал — бессмысленная мошка, толкущаяся в солнечном луче. Солнце это — солнце Запада». Этим чаадаевским словам скоро двести лет. Из этих мошек уже целый столб.

Как в России решались коренные вопросы жизни: освобождение дворян, освобождение крестьян, создание парламента? Долго и мучительно. Мы же мечтали за десять лет перешагнуть из потерявшего устои социализма к «свободной и богатой жизни». Это естественное желание, хочется же «жить как в Европе». И мы разочарованы.

А с чего бы это? Чему нас учит наша история? Она всё-таки учит: меняются эпохи, а люди ведут себя как всегда. Всё повторяется. И всё записано в катренах. Цезарь рвётся к власти, а Брут обнажает свой кинжал. Можно сравнивать, и уже не так страшно.

По выражению Ключевского, русский человек лучше сам с собой, чем на людях. Впрочем, это было сказано тогда, когда «совесть» и «Бог» не были пустыми словами:

«Житейские неровности и случайности больше приучили его обсуждать пройденный путь, чем соображать дальнейший, больше оглядываться назад, чем заглядывать вперёд. Он выходит на прямую дорогу окольными путями. Пробуйте пройти прямее, и только проплутаете».

Нам хочется защищать принципы. Нас так учили. Умереть за право чуждого и неприятного нам человека излагать то, что он считает необходимым. Мы это затвердили. Сражаться за то, чтобы нищий и опустившийся избиратель выбирал на свою и нашу голову всё больших мерзавцев.

Наша интеллигенция заказывает кафтан крепостному, который шить не умеет, и беснуется, негодуя, почему он не шьёт как настоящий портной. Это Денис Фонвизин писал, я просто заменил слово «дворянство» (которого нет) на «интеллигенцию» (которой, боюсь, тоже уже нет).

Отчего так мало достоинства и свободы в русском человеке?

Прививка свободы

По-прежнему правительство в России — единственный европеец. Все свободы нам давали сверху монархи, а потом — последний генсек.

Бросим короткий взгляд на то, как воцарялась в России свобода. И увидим: чем самодержавнее и суровее был монарх, тем лучше реформы у него получались.

Почему нам кажется, что демократия прививается сама собой? Последние двадцать лет показали, что демократия разрушает российское государство. «Берите столько суверенитета, сколько сможете унести» — это же клич атамана разбойничьей шайки: «Братцы, налетай!» Если суверенитет рассыпан на местах, то, что же тогда осталось у суверена?

Назначение вассалов ещё не гарантирует, что вассал не взбунтуется. А, взбунтовавшись, он легко замахнётся на верховную власть или отделится от неё. Что, это кому-то непонятно?

Посмотрим на метания власти исторически.

Маркиз де Кюстин начинает свою книгу о России самым главным впечатлением: «Первое, что мне бросилось в глаза при взгляде на русских царедворцев, было какое-то исключительное подобострастие и покорность. Они казались своего рода рабами, только из высшего сословия».

Как только русский человек возвращался домой из Европы, он тут же себя спрашивал: «А почему мы не так живём?» А если он был близок к престолу, то предлагал монарху «преобразования».

Ещё до Петра, в царствование Софьи, затевались реформы. Изумлённый иностранец писал об их инициаторе князе Голицыне:

«Он хотел населить пустыни, обогатить нищих, дикарей превратить в людей, трусов в храбрецов, пастушечьи шалаши — в каменные палаты».

Из такой оценки понятно: со стороны ясно было видно — ничего у князя не получится.

Из нас получаются очень плохие свободные люди, но зато замечательные рабы.

Здесь что-то глубокое, «нутряное». То ли география делает нам историю, то ли Евангелие было воспринято по-варварски: «Можно ли вносить добро в земной мир, который, по писанию, во зле лежит. Законное царство судьбы и греха…»

Какое удовольствие для государя владеть свободными душами!

Двусмысленное восклицание. Подмените на вопрос и увидите, что каждый государь отвечает на него по-своему.

Давно это было. И решил царь освободить дворян, чтоб служили ему не за страх, а за совесть, и вообще создали в России гражданское общество.

Первый опыт свободы был дан служивому сословию. Манифест Петра 111 от 18 февраля 1762 года гласил, что всему российскому благородному дворянству даруется вольность и свобода.

Смысл манифеста в том, что дворяне, находящиеся на службе, могут сами решать, служить ли им далее. Или выходить в отставку. Ведь прежним указом от 1736 года дворянин служил не менее 25 лет, а до этого и вовсе без сроку!

В конце указа император выражал надежду, что дворяне, получившие волю, служить будут ревностнее, а не уклоняться от службы. Тех же, кто не будут радеть о своём долге, повелевается презирать и в публичных собраниях не терпеть.

Но по свидетельству современников, вольность многие дворяне поняли очень просто: сохранение сословных прав при устранении сословных обязанностей. Почему? Потому что кары за нарушение закона были смешные.

Ключевский комментировал это так:

«Закон говорил: служите и учите своих детей, чтобы они были полезны Отечеству, а иначе вас не примут в порядочном обществе… Многие не поняли этой деликатной апелляции закона к общественной совести… Они привыкли к солдатскому языку петровского законодательства, которое любило говорить палками, плетями, виселицей… Эти люди понимали долг, когда он вырезывался кровавыми подтёками на живой коже, а не писался человеческой речью в людской совести».

Указ о вольности дворянства дан на то, чтобы дворянин был волен сечь своих слуг. Когда захочет!

Дали вольность, но какая же это вольность, когда нельзя у соседа земли отнять?

Дай бог великому государю служить, но сабли из ножен не вынимать.

Дворянство выводили из казармы не для праздности, а для деятельности на новом поприще. Для государственной работы в деревне и городе. Дворянству предстояло своим «примером приучить этот класс к трезвости, к правильному труду, к бережливому пользованию дарами природы, умелому ведению хозяйства, к сознанию своего гражданского долга, к пониманию своих прав и обязанностей». В селе нужно было создавать передовые агрохозяйства, в городе — работать в управах и судах.

Дворяне предпочли кормиться.

Реплика Стародума из «Недоросля»: «Дворянин, недостойный быть дворянином, подлее его ничего на свете не знаю!»

Единственный европеец

Екатерина Великая озаботилась, с чего начать «освобождение» подданных. С «подготовки общественного мнения».

В конце 1765 года «неизвестная особа» обратилась в Вольное экономическое общество с вопросом: не полезнее ли для земледелия, когда земля принадлежит тому, кто её обрабатывает, а не всему роду?

Поскольку никто не догадался, что вопрос был от императрицы, его проигнорировали.

На следующий год Екатерина вновь инкогнито задала обществу задачу:

«В чём состоит собственность земледельца, в земле ли его, которую он обрабатывает, или в движимости и какое право он на то и другое имеет?»

На этот раз к письму была приложена тысяча червонцев в награду за решение этого вопроса и на опубликование материалов.

Вольные экономисты поступили мудро. Общество объявило конкурс на решение этой задачи и обещало за лучшую работу сто червонцев и медаль.

Первым клюнул на вопросы умной императрицы «скорый умом» Сумароков. Он прислал письмо в общество, в котором указывал, что постановка проблемы неверна.

Ибо, о каких крестьянах идёт речь — свободных или крепостных? «Прежде надобно спросить: потребна ли для общего благоденствия крепостным людям свобода?» Он же сам дал ответ: «Канарейке лучше без клетки, собаке без цепи. Однако одна — улетит, а другая — будет грызть людей».

Сумароков верно передал суть проблемы. Может быть, и лучше, чтобы крестьяне были свободны. Но свободному крестьянину нужна своя земля, а владеть землёй — право дворян. Поэтому «свобода крестьянская не токмо обществу вредна, но и пагубна, а почему пагубна, того и толковать не надлежит».

Между прочим, на конкурс было прислано 160 ответов со всей Европы. Конкурсанты писали преимущественно по-немецки. Лучшим признали труд французского академика де Лабея. Он доказывал, что крестьянин должен быть свободен и владеть землёй.

В обществе стали голосовать: печатать или нет. «За» — три голоса, «против» — тринадцать.

Дали знать императрице. Та объявила, что, просмотрев сочинение, не нашла в нём ничего, чтобы мешало его напечатать. Решили переголосовать. «За» набралось одиннадцать голосов, «против» — шестнадцать. Всё-таки решили печатать.

Екатерина в 1766 году сочинила для своей страны новые законы, написанные в духе самых либеральных европейских идей. Её труд опирался на самую передовую книгу того времени «Дух законов» Монтескье.

Она хотела обсудить свой труд с подданными. Вначале с близкими.

Вот характерный отзыв: «Сделать русских крепостных людей вольными нельзя: скудные люди ни повара, ни кучера, ни лакея иметь не будут».

Потерять рабов означало достойно платить за труд тем, кто их заменит, иначе переманят. Это была экстраординарная мысль и для того времени тоже.

Проект законов раскритиковали так, что автор был вынужден зачеркнуть, разорвать и сжечь более половины написанного.

Ополовиненный труд был отдан на рассмотрение представителей народа. Депутаты были от каждого уезда и города. От дворян, однодворцев, «пахотных солдат», государственных крестьян, «некочующих инородцев, крещёных или некрещёных», казаков и т.д. Сенат ассигновал депутатам 200 тыс. рублей на жалованье для сочинения проекта нового уложения.

Екатерина хотела услышать одобрение своим мыслям. Главная — освобождение крестьян. Раз освободили дворян, то это был естественный шаг. Ведь крестьян закрепощали для того, чтобы они служили дворянам, пока дворяне служили короне.

Но что услышала либеральная императрица?

«Рабов!» — вот был главный вопль от депутатов всех сословий.

Приказчик тоже должен быть крепостным, потому как на вольных нельзя положиться!

Права покупать и владеть крепостными крестьянами просили и купцы, и духовенство, и казаки.

Все просили рабов!

Хозяин корабля просил крепостных для того, чтобы сделать из них матросов. И объяснял почему. Потому что матросов нужно учить с малолетства их трудному ремеслу и ни один вольный человек не согласится быть матросом!

Против таких претензий выступили дворяне. Они требовали для себя исключительного права владеть крестьянами, а также права заводить фабрики и вести торговлю. Купцы потребовали запретить дворянам торговать, а для себя исключительного права вести торговлю, заводить фабрики и покупать крестьян.

Почему все просили рабов? Потому что государство было бедно людьми. Их не хватало пахать землю, воевать, служить, плавать на торговых кораблях. Работать на фабриках и заводах.

Как выдумаете, какое было соотношение между свободными и крепостными в ту пору? Один к ста? К пятидесяти? По свидетельству князя Щербатова, «крестьян в подушном окладе около 7 млн. 500 тысяч. Дворян, духовенства, купцов, военных, всякого звания людей и чужестранцев можно положить до 1 млн.». Всего-то семь рабов на одного свободного.

И, по словам современника, «пускай бы все искали своей пользы… только бы один другому не делал помешательства… Но наш русский народ в этом подобен птицам, которые, найдя кусок хлеба, до тех пор одна у другой его отнимают, пока, раскроша все самые мелкие крупинки, смешают их с песком или землёю и совсем растеряют».

Строился флот, была потребность в парусине. Все кинулись строить фабрики и ткать полотна для парусов. Наткали столько, что сбывать их было некуда. Та же история произошла с изготовлением сукон для армейских мундиров. Потом с железоплавильными заводами.

Пока все депутаты просили права на владение рабами, и только один (из купцов) попросил право на шпагу и защиту от бесчестья. «Немцы же, видя русского купца без шпаги, оказывают ему пренебрежение, особливо на бирже. Когда иностранный купец стоит с русским, то кажется, как будто он стоит со своим слугою».

В ответ на купеческие жалобы князь Михаил Щербатов резонно парировал:

«Учредили ли (русские купцы) конторы в других государствах, имеют ли корреспондентов для получения сведений, какие куда понадобятся товары и в каком количестве, посылали ли детей своих учиться торговле? Нет!» Значит, и шпаги не заслужили!

Депутаты спорили два года и ни до чего не договорились. Их распустили «ввиду войны с Турцией». Сама Екатерина за 36 лет своего царствования раздала 800 тыс. крестьян. Это было лучшим поощрением за заслуги.

Некем взять

Внук Екатерины Александр I взялся за реформы также с большим жаром, но и в большей тайне. Он не стал сам ничего писать, но «заказал» работу своему учителю Лагарпу. «Ужасно, что русский народ держали в рабстве вопреки всем принципам».

Лагарп был не просто домашний учитель наследника. У него был опыт государственного управления одной из самых демократических стран того времени — Швейцарии.

Составив «план», Лагарп подумал и о том, кто поддержит реформы, кто нет. Получилась мрачная картина. Против реформ выступили бы «почти все люди в зрелом возрасте». За — «молодые офицеры и несколько литераторов». Не правда ли очень похоже на декабристов? Только анализ этот был сделан ещё в 1801 году.

Просмотрев записки Лагарпа, государь выразился лаконично: «Некем взять».

Спустя десять лет новый план реформ подготовил уже не учитель и иностранец, а свой министр, талантливый администратор Сперанский. Он продумал постепенную, многоступенчатую реформу, которая должна была увенчаться отменой крепостного права и конституцией.

1 января 1810 года был открыт Государственный совет — верхняя палата парламента. На 1 мая были назначены выборы Государственной думы и местных губернских собраний. Назначены. Но не состоялись.

Говорят, Александр, садясь обедать, время от времени находил в салфетке записку, намекавшую о кончине его несчастного отца.

Утешал государя человек, который в ту пору лучше всех знал отечественную историю, — Николай Карамзин:

«Не знаю, хорошо ли сделал Годунов, отняв у крестьян свободу, но знаю, что теперь им неудобно возвратить оную. Тогда они имели навык людей вольных, ныне имеют навык рабов. Мне кажется, что для твёрдости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу… Государь! История не упрекнёт тебя злом, которое прежде тебя существовало: положим, что неволя крестьян и есть решительное зло, — но ты будешь ответствовать Богу, совести и потомству за всякое вредное следствие твоих собственных уставов».

И прошло ещё полвека, пока Александр II решился на шаг, необходимость которого была ясна ещё Екатерине.

Почти никто не поддерживал его, когда освобождение крестьян было уже делом решённым.

Пытались поднять волну с мест, чтобы губернаторы и дворянские собрания одни за другим «просили государя» «решиться». На самом деле получилось наоборот. Шеф жандармов Долгорукий уверял императора: «Ввиду всеобщего неудовольствия дворянства, ежедневно заявляемого получаемыми на Высочайшее имя письмами, не отвечаю за общественное спокойствие…»

Да, губернаторы. И что губернаторы? Они такие же, как всегда. По сведениям агентов Третьего отделения, в конце царствования Николая I из 46 только три губернатора не брали взяток. Киевский Писарев — из брезгливости, потому как сам был очень богат. Таврический Муравьёв — в память о своей декабристской молодости. И ковенский Радищев — в память о папе.

Герцен свидетельствовал: учитель Московского кадетского корпуса похвалил новые начинания Александра II и был отправлен в отставку.

28 января 1861 года на заседании Государственного совета голосовали, как наделять землёй при освобождении крестьян, при «добровольном» соглашении между крестьянами и помещиком или при «обязательном», то есть государственно предписанном.

45 голосов распределились так: 15 — за добровольность, 17 — за обязательность, 13 — ни за то, ни за другое. Мнение государя было известно: «Крепостное право было установлено самодержавной властью, и только самодержавная власть может его уничтожить — а на это есть моя прямая воля». Поэтому ещё семь человек из числа тех, что были за добровольность, переметнулись к тем, что были за обязательность.

Через двадцать лет государя убили. На засеянном им поле некоторые зёрна свободы дали отравленные всходы.

Отчего рабство так задержалось в нас? Может, оттого, что рабству нас учили триста лет монголы? А когда наши степные покровители изнемогли, в каждом русском остался маленький Батый? Покорять или покоряться. Это идея личная. И никакой общественной. Ведь более цивилизованным нациям мы никогда не сдавались в плен. О чём сокрушался ещё Смердяков... Хотя нет, ведь летопись наша начинается обращением к другому, более развитому племени руссов: «Приходите и володейте». Но потом — татары. И более — никого. Войны с передовыми завоевателями мы неудачно выигрывали.

Пётр Великий, столкнувшись с саботажем, стал создавать параллельные структуры: войско, столицу. Боярская дума ещё сидела в Москве, а в Петербурге уже появлялись коллегии вместо приказов. Сенат. У него была серьёзная оппозиция. Против него были прежний госаппарат, бунтовали стрельцы, народишко.

Ему вообще не на кого было опираться. Появились дела, потянулись и люди.

* * *

Чаадаев: «Было бы… большим заблуждением думать, будто влияние рабства распространяется лишь на ту несчастную, обездоленную часть населения, которая несёт его тяжкий гнёт. Совершенно наоборот, изучать надо влияние его на те классы, которые извлекали из него выгоду… Посмотрите на свободного человека в России! Между ним и крепостным нет никакой видимой разницы. Я даже нахожу, что в покорном виде последнего есть что-то более достойное, более покойное, чем в озабоченном и смутном взгляде первого».

Что ж, Путин с нами не разговаривает, но мы-то с ним можем. Напишем, как «Колокол» 15 августа 1858-го:

«Государь, мы с ужасом прочли проекты… Остановитесь! Не утверждайте! Вы подпишете свой стыд и гибель России! Как честные люди, от искренней скорби и от искреннего добра, ради всего святого, умоляем вас: не утверждайте! Одумайтесь».

И подписаться: Искандер, Н.Огарёв.

А если стать в позу, то можно и нагрубить: «Самодержца ограничивает либо парламент, либо удавка». Причём накидывают её самые близкие к трону.