Наша 545-я - 4

Занятия в нашей 545-й зимой 1944 - 1945 года  шли своим чередом. Мы, второклашки, хоть и мерзли, но не унывали. Как я сейчас понимаю, - мы не очень докучали своим поведением опытной и спокойной Анастасии Герасимовне: понятие «дисциплина» в стране тогда, особенно - в военное время,  - не было пустым звуком.  Поэтому и для учеников, тем более в младших классах,  вести себя на уроках дисциплинированно и относиться с уважением к учителям -  было делом привычным и естественным.  Некоторая «вольница», -  правда, в масштабах совершенно по нынешним понятиям безобидных, - начиналась класса с пятого.

Взрослые, следя за событиями на фронтах,  верили в то, что кровопролитная война идет к своему завершению. В июне 1944 года (наконец-то!) союзники открыли второй фронт, война перемещалась на территорию Европы.  Кукрыниксы, -  такой коллективный псевдоним был у   знаменитых правдинских карикатуристов - КУприянова, КРЫлова и НИКолая Соколова, -  рисовали карикатуры на бесноватого фюрера.

 Не только взрослые размышляли о наказании, которого заслуживает Гитлер, когда его поймают  и будут судить. И нас, второклассников,  волновал этот вопрос;  и даже малыши – детсадовцы  вместо устаревшего «внимание, внимание, на нас идет Германия, - и с танками, и с пушками, и с дохлыми лягушками» - говорили о том, что «сегодня ночью под мостом поймали Гитлера с хвостом», что звучало вполне победоносно, хотя и несколько преждевременно.

Мало того, что мы постоянно играли в «войнушку», но, даже играя в какие-нибудь прятки, мы произносили считалки с военной тематикой, - например,  вот эта, -  с элементами триллера, как сказали бы сейчас, -  считалка, которая почему-то прожила  многие десятилетия и после войны:  «Вышел немец из тумана, вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить, - все равно – тебе водить!»  

  Еще помню популярный в школе стишок уже другого,  скорее -  гастрономического, так сказать, содержания: «Первый класс – купил колбас, второй – резал, третий – ел, четвертый – в щелочку глядел».  Когда третьеклассники с гордостью указывали нам,  второклассникам, что «колбас» достался именно третьему классу, мы им заявляли, что мы успели отхватить кусочек, пока резали. Мечтать не вредно.

 Одним словом, мы не унывали, хотя время было, помимо всего прочего, действительно голодное. Все продукты, и не только продукты, выдавались по карточкам, в магазинах приходилось выстаивать длинные очереди. Помню, как я, посланный за хлебом в магазин, с ужасом вдруг обнаружил, что в карточек в кармане у меня нет.  Решив, что их у меня украли, я пришел домой зарёванный, - (я знал, что карточки не возобновлялись), - и как же был счастлив, когда выяснилось, что я их просто забыл взять с собой из дома.

 В домах было так же  холодно, как и в школе. На нашей кухне  знакомый печник сложил кирпичную печку с плитой. Печка топилась дровами, и мы с братом носили их, привычно увязывая в вязанку, -  из подвала на пятый этаж. Кухня была единственным теплым помещением в квартире. Там я спал, и там же мы вдвоем с бабушкой по вечерам играли в карты – в «пьяницу» -  игру, где нет мастей, и старшая карта просто забирает младшую. Если карты были равного достоинства, мы с бабушкой кричали «спора!», и выкладывали по следующей карте. Очень умственная игра.

 Дома выписывался  журнал «Огонек», и помню, как мы с братом  ждали каждый новый номер, потому что там всегда было что-нибудь интересное про войну.

А публиковавшуюся из номера в номер зимой 1944 года  чью-то повесть «Ровно в полночь»  - про нашего героического разведчика,  (не Кузнецова), который тоже выкрал немецкого генерала, читали даже по ночам,  при свете карманного фонарика,  тайком от матери, - чтобы не ругалась, что не спим.

 Помню,  что этот разведчик в тылу у немцев был гауптманом Лауницем, а выкраденный им генерал носил фамилию Шервиц.

 Левитан почти ежедневно передавал сводки о взятых городах и приказы о салютах в эту честь. Иногда сообщалось, что были взяты сразу два города, а то и три, и соответственно «производились», - как говорилось в приказе Верховного Главнокомандующего, - два или даже три салюта. Мы слышали грохот салютных пушек не только по радио, но и у нас, на Шаболовке.

 Приближалась весна, а вместе с ней  -  Победа. Моя двоюродная сестра Тамара в письме из Иванова обещала «подпрыгнуть до потолка», когда война кончится. Это ее обещание произвело на меня впечатление, и я, ожидая конца войны, с интересом, хотя и некоторым сомнением,  ждал и этого ее предстоящего праздничного рекордного прыжка.

 30 апреля Правительство отменило в Москве светомаскировку, и мы радостно сняли с окон рулоны плотной синей бумаги, которые, закрепленные над окнами,  всю войну на каждую ночь разворачивались, опускаясь до подоконника, а утром поднимались с помощью замечательной и непонятной для меня веревочной системы. 

 Второго мая пал Берлин. Салют по этому поводу в Москве был грандиозный: тридцать залпов из 324 орудий.  Мы ликовали, не совсем тогда представляя, какой ценой было добыто это торжество.

Тридцать лет спустя мне рассказывал наш сотрудник, Женя Тюрин, как он на танке с боем продвигался к рейхстагу по улицам горящего Берлина: «Идем колонной, а у нас немцы поджигают первый танк и последний в колонне, а потом мальчишки из гитлер-югенда расстреливают нас из окон фауст-патронами. И мы, запертые в узкой улице, ворочаем башнями и бьем из пушек по этим окнам».

 Второго же мая в газете «Правда» появилось сообщение следующего  содержания: «Вчера вечером германское командование распространило сообщение так называемой Главной ставки фюрера, в котором утверждается, что 1 мая после полудня умер Гитлер… Указанные сообщения германского радио, по-видимому, представляют собой новый фашистский трюк: распространением утверждения о смерти Гитлера германские фашисты, очевидно, надеются представить Гитлеру возможность сойти со сцены и перейти на нелегальное положение».

 Здесь я воздержусь от комментариев, поскольку обещал, что мой второклассник не будет лезть со своим мнением в дела, в которых он не разбирается, -  тем более, что с вариантами истинной судьбы Гитлера после 30 апреля спорят до сих пор умы, которым мой второклассник не чета.

 Вот, наконец, мы и добрались до того вечера 9 мая, когда Москва праздновала День Победы. Я был с отцом,  матерью и братом  в тот вечер на Красной площади, видел огромный шатер, который образовали над Москвой лучи тысячи прожекторов, слышал ошеломляющий салют, - салют на этот раз не 224, и даже не 324,  а,  в соответствии с приказом Верховного, - из ТЫСЯЧИ орудий, видел поднятые в небо аэростатами огромные портреты Ленина и Сталина.

 Я, десятилетний мальчишка, имел счастье присутствовать на этом небывалом, ни с чем не сравнимом празднике, -  празднике, "который  остался навсегда со мной", - и пусть Эрнест Хемингуэй, которого я полюбил через сорок с лишним лет, простит меня за это украденное у него выражение: уж больно точно оно определяет место того вечера в моей памяти.

 Уважаемые читатели, надеюсь, простят меня, если я через какое-то время продолжу рассказ о нашей школе – уже в послевоенные годы. Обещаю, что скучно не будет.