Поймать попугая

Серафим стянул скатерть со стола, вышел на балкон и облокотился на перила, с любопытством рассматривая Землю. Едва не задев Верховного крыльями, мимо пронёсся синий попугай, а за ним рыжий кот Васька. Попугай что-то неразборчиво кричал, а Васька молча летел вдогонку. Верховный проводил их удивлённым взглядом, потом стряхнул праздничные крошки со скатерти, вздохнул, обнаружив свежие пятна на старинном кружеве, и сказал:

– А народ всё гуляет! Сколько же сил, у народа! Работали бы, с таким же вдохновением.

Он присел к столу, за которым, развалившись в кресле, сидел Демон, и стал не спеша сортировать тарелки, внимательно осматривая каждую - нет ли трещин.

– Белокрылый, а ты ревнивый? – спросил Демон, прокручивая двумя пальцами ножку хрустального бокала с красным вином, и не отрывая пристального взгляда от его содержимого.

Серафим привстал, прижав стопку тарелок подбородком, и хотел шагнуть к буфету. Но застыл в неудобной позе, глядя на Демона и пытаясь осмыслить вопрос.

– Даже не знаю. Не задумывался. А надо?

– Мне жуть как интересно. Вот зависть, жадность – они как-то объяснимы. А ревность? Это совокупность этих понятий? Или совсем другое?

– Отэллу спроси. – Верховный продолжил путь к буфету и осторожно поставил посуду на нижнюю тумбу. – А я всё думаю, что это ты с ним беседы ведёшь, на допрос с пристрастием – вроде не похоже… А у тебя значит интерес!

– Спрашивал. Он путается в показаниях. Я бы испытал это состояние… да не с кем… Пара должна быть, для чистоты эксперимента.

– Я тебе эту пару не составлю, Чернокрылый, – Серафим открыл резную дверцу, поставил пирамиду тарелок на полку и вернулся к столу, пересчитывать ложки.

– Это понятно. Разрешил бы ты Отелле с Дездемоной встретиться, ну никакие процедуры не вразумляют его душу! « Я помню…поцелуй, до крови…вкус спелой вишни на губах»… – задумчиво пропел Демон.

– Про вампиров? Я тут новый фильм смотрел…

– Про любовь, милейший, – перебил Демон Серафима. – Отелла пытаетсяся объяснить, что такое ревность: Всё внутри выжжено… смотреть больно, как на Солнце в зените… закрываешь глаза, а всё равно видишь – каждый жест, каждый взгляд. Любое её движение, взмах руки или вздох - причиняют боль. Потому что не мне. Просыпаюсь, не засыпая. Ворочаюсь в скомканных простынях, впиваюсь зубами в подушку. А она, ревность, спит, рядышком… ровное дыхание, улыбка. А я уже убил её, мысленно, раз десять!

– Он тебе Шекспира пересказывает, а должен правду говорить! В свидании категорически отказываю! Пять…шесть…десять… с Дездемоной… – оторвался от пересчёта серебряных ложек Серафим. – Опять пары штук не хватает… ну, Васька! Дождётся он у меня!

– Хватился! Васька увлёкся серебряным литьём. У меня уже канделябров не осталось. Он всё перевёл на своё увлечение, сталевар мартеновский… Клетки для птиц мастерит. Говорит, хочет как у «дяди-серафима-райское-пение-слушать». А без клеток - птицы улетают. Обратно в Райские кущи. – Демон залпом допил вино, – Ничего ты не понимаешь в ревности, Белокрылый. Впрочем, как и я.

– Да что тут понимать-то! – Серафим, хотел было рассердиться, но передумал. – Васька что хочет – то и делает. А мы с тобой только крыльями хлопаем… Да за смыслом любви и ревности гоняемся, как Васька за попугаем. Воспитатели…

– Он ищет себя!

– Он весь в тебя, – ворчливо продолжил Верховный, – Один ложки с канделябрами ворует, другой - человеческие понятия… и всё переплавляют, ювелиры крылатые... Ты спросил, и я начал искать ответ. Для того чтобы ревновать, надо иметь кого-то или что-то, чем не хочешь делиться - ни с кем! Ложки не в счёт.

– Ты не путаешь ревность с жадностью?

– Может и путаю. Но и та и другая - одинаково губят людские души. Только ревнивцу люди почему-то сочувствуют, а жадных – не любят.

– Ревность губит только душу самого ревнивца, а жадность – сметает города с лица Земли.

– Как мы с тобой видим, Чернокрылый, человеческая ревность совершает не меньше преступлений, чем корысть. И к войнам приводит тоже. Значит, эти понятия практически едины. Суть – всё моё, не хочу делиться.

Какая разница, ложками или любимыми?

– По мне, так большая! Ложки – в ассортименте, а любимая - товар штучный. Ревность, это ещё и непереносимость измены.

– А зачем её переносить? Пусть остаётся, где стоит. А человек, если с мозгами да с жизненным опытом, погорюет маленько, да и пойдёт к другой, порядочной женщине. Вон сколько одиноких! Хоть по пять бери! – Серафим запнулся, понял, что перебрал в запальчивости, и добавил: Ну, в смысле, что много их… по пять – это я для того, чтобы проблему подчеркнуть… По одной в руки! Строго!

– Я понял, - усмехнулся Демон. – А если только конкретную хочет! А на остальных плевать? Если не лежит душа!

– Конкретную? Душа не лежит… – Серафим было задумался, но отмахнулся от Демона, и стал проверять чистоту хрустальных бокалов. – Чернокрылый, что же ты всё колеблешься, подпадая под влияния своих собеседников! Ты не Отеллу должен слушать, а перечислять ему деяния его, согласно которым он к тебе путёвку получил! Отключай свой мыслительный процесс во время работы, и работай с Душой, а не беседы беседуй. Говорить должен только ты, а они - слушать и каяться! У тебя явно профессиональная усталость. Или тебе на переаттестацию пора.

– Бюрократ. Я понять хочу: что движет ревнивцем! Он же поверил в измену, а с Дездемоной так и не поговорил! Вот послушай:

…запах предательства приторно сладкий

горло сжимая мешает вздохнуть

долго натягивать буду перчатки

руки дрожащие силясь впихнуть

– Так вот и выслушал бы женщину, чем душить сразу! – Серафим, увлёкшись спором, взял бокал, посмотрел хрусталь на свет и налил в него вина. – Напридумывал в своей ревнивой голове, прости Господи, порнофильм… сам себе режиссёр. Шёл бы в сценаристы, чем дездемон душить! Только я уверен, что фильм этот будет для одного зрителя. И «Оскара» ему не получить. Только, если пулю. Да и то, опять же, себе же, в висок. А любимой на шею - шёлковый шнурок, чтобы уже никому не смогла дарить свои вздохи…

– Кинжал…

– Что кинжал? – Верховный отхлебнул вина, для того, чтобы сосредоточиться и найти с Демоном общий язык.

– Отелло, себя, кинжалом…

– А застрелился кто? – устало спросил Серафим. Было видно, что вино не помогло ему сосредоточиться. – Да ну их! Запутался я. Всех не упомнишь.

Демон задумался и опять процитировал:

…словно калека ступаю нетвёрдо

болью сердечной печатаю шаг

в слякотной тверди, асфальтово-чёрной

дуло проклятья, сжимая в руках…

– Ага, а потом щелчок предохранителя – бац! И в дамки… вернее – померла дамочка…или сам помер. – Серафим дунул в ствол воображаемого пистолета из двух пальцев, распрямил пятерню и вздохнул. – И не факт, что ревность отпустит несчастную душу после смерти. Вон, Отелла твой, так и мается, бедолага.

– Смерти нет, а любовь есть – это люди говорят. А я про смерть всё знаю, а про любовь - не уверен. А должен знать предмет и быть уверенным. Чтобы судить. А ты?

– Ты совсем «очеловечился», Чернокрылый! Вместо того чтобы вразумить душу безумного ревнивца, ты сам попал под влияние его бредовых рассуждений. Любовь это эмоции, а за эмоции убивать нельзя! Каратели - это мы с тобой. Суд - ещё выше, над нами. И прекрати просить свидания с Дездемоной – она и слышать не хочет о бывшем муже!

– Просто ты не знаешь любви, Белокрылый. И я, как оказалось, не знаю.

– Любить кого-то конкретного - я на это не способен. Как Васька не способен поймать попугая! – Серафим проводил взглядом неутомимого кота, который так и гонялся за синей птицей. – Ведь я люблю всё и всех. К кому это всё ревновать?