Президент не научился отличать патриотизм от национализма

В патриотизме вижу консолидирующую базу нашей политики.

В.В.Путин

Наряду с «патриотизмом» и «суверенитетом» «традиции» образуют как бы фундамент всей путинской философии, своего рода новую триаду — наподобие недоброй памяти уваровской. С традициями у него, однако, проблема. За исключением одного случая («Для России характерна традиция сильного государства») Путин тщательно избегает упоминать, о каких, собственно, традициях речь. Едва ли удивительно: традиции у России разные, можно сказать полярные.

Разве лермонтовское «страна рабов, страна господ» не проливает свет на одну из  главных ее традиций? Так же, впрочем, как и знаменитые стихи Алексея Хомякова «России»: «В судах черна неправдой черной / И игом рабства клеймена / Безбожной лести, лжи притворной / И всякой мерзости полна». Грозное предостережение Александра Герцена следовало бы высечь на мраморе: «Долгое рабство не случайная вещь, оно, конечно, соответствует какому-нибудь элементу национального характера. Этот элемент может быть поглощен, побежден другими его элементами, но он способен и победить».

Мы говорим о крупнейших мыслителях России, носителях ее национального интеллекта, кто посмеет заподозрить их в недостатке патриотизма? Страну свою любили они беззаветно. И тем не менее говорили они ей эти горькие слова. Говорили потому, что, подобно Петру Чаадаеву, были уверены: «Прежде всего обязаны мы отечеству истиной».

В этом, собственно, и состоит интеллектуальная традиция России: начиная от Нила  Сорского в XV веке и до Андрея Сахарова в XX-м, ее интеллектуалы всегда говорили своему народу правду, как бы ни была она горька. И на призыв, прозвучавший в послании президента «Мы должны...  быть и оставаться Россией», несомненно, ответили бы они вопросом: КАКОЙ Россией? Той, от которой бежали Лермонтов и Герцен, или свободной Россией?

Конечно, есть у России и другая традиция. Хрестоматийным ее примером был девиз А.Х. Бенкендорфа, шефа жандармов при Николае I: «Прошлое России замечательно, ее настоящее великолепно, ее будущее превосходит все, что может представить человеческое воображение». Это не случайная реплика какого-нибудь Скалозуба. Да, Бенкендорф был жандармом (чекистом в современном лексиконе), но у нас довольно свидетельств, что знал он о «долгом рабстве» не хуже  Герцена и о том, что в судах черна его Россия «неправдой черной», — не хуже Хомякова.

Бенкендорф лгал сознательно, в воспитательных, так сказать, целях, полагая, что для «целости государственной и поддержания духа народного» ложь полезнее истины. Лгал потому, что ложь правителей такая же старинная русская традиция, как и  чаадаевская. Только это не интеллектуальная традиция, жандармская.

Та, для которой не существует вопроса, КАКОЙ должна «быть и оставаться» Россия. Та, которую не пугала страшная герценовская догадка, что «долгое рабство» может и победить. Та, что не породила ни одного серьезного мыслителя, одних посредственностей, вроде того же Бенкендорфа в XIX веке или Андропова в XX-м.

Так на стороне какой же из этих традиций Путин? Лермонтова-то он читал и, значит, не может не знать о центральной проблеме, воодушевлявшей ВСЮ интеллектуальную жизнь России на протяжении столетий. Стало быть, перед нами сознательный выбор, жандармский.

Сможет ли Россия отстоять свою самостоятельность в мировой схватке «за  интеллект» под руководством столь сомнительного «интеллектуала», так очевидно тяготеющего к ее жандармской традиции? Вопрос риторический.

Ибо если исход всемирной конкуренции и впрямь зависит от превосходства национального интеллекта, путинская Россия без сомнения смотрит в глаза эпохальному поражению. И тем не менее, не все здесь так просто, как кажется.

В самом деле, когда граф Уваров, интеллектуал-расстрига, бывший президент Академии наук, замышлял свою триаду «Православие, Самодержавие, Народность», он совершенно точно знал, зачем это делает. Уваров консолидировал  патерналистское, антиинтеллектуальное большинство против «безумия наших либералов», по выражению его государя. Против европейски просвещенного меньшинства, против носителей национального интеллекта. Но Путин-то, формулируя совершенно аналогичную по духу триаду «Патриотизм, Суверенитет, Традиции», взывает в том же тексте именно к ИНТЕЛЛЕКТУ страны как единственной ее надежде. Здесь, согласитесь, парадокс.

И парадокс на этом не кончается.

Путин снова нарушает уваровскую, так сказать, конвенцию, с нескрываемой неприязнью обрушиваясь на националистов  (что для автора оригинальной триады было невозможно: шедевр Уварова провозглашал, по выражению известного историка А. Е. Преснякова, «золотой век русского национализма»). А вот что говорит про них Путин: «Какие бы громкие слова они ни произносили, они тянут нас к общественной деградации»  Это, конечно, не искрящаяся ирония Владимира Сергеевича Соловьева: «Да, национализм несомненно связан с национальностью, но лишь на манер чумы или сифилиса», так, канцелярская проза, но все-таки...

Национализм — старинная язва русской жизни. Ему обязана страна жесточайшими своими катастрофами — московитским провалом XVII века с его «Русским богом, никому более не принадлежащим и неведомым» (по выражению В. О. Ключевского), и участием в Первой мировой войне, угробившей петровскую Россию и подарившей нам три поколения большевистской диктатуры. Казалось бы, Путин сделал здесь шаг вперед по сравнению с Уваровым. Увы, интеллеллектуальная ущербность и здесь сыграла с ним злую шутку. Он даже не заметил, как трудно отличить любезный ему патриотизм от ненавистного ему национализма. Между тем, еще со времен М. Н. Каткова, то есть с 1860-х, именно себя — и только себя — считают  националисты ПОДЛИННЫМИ ПАТРИОТАМИ России. Получается опасная путаница.

Если Путин не согласен с Катковым и его сегодняшними последователями, ему следовало бы отмежеваться от них, предложить свое определение патриотизма, отличное от тех, что предлагают националисты. Как сделал, например, еще 130 лет назад тот же Соловьев, когда писал о «внутреннем противоречии между требованиями истинного патриотизма, желающего, чтобы Россия была как можно лучше, и фальшивыми притязаниями национализма, утверждающего, что она и так всех лучше». Вспомните хоть соперничающий по омерзительности с «антисиротским» законом лозунг Дугина «Россия все, остальные — ничто».

Судя по тому, однако, что никаких таких попыток Путин не делает, приходится заключить, что он и не подозревает, как давно бьется русская мысль над размежеванием этих ключевых, но противостоящих друг другу  явлений — светлого, интимного, естественного как дыхание ЧУВСТВА любви к отечеству от жесткой холодной ИДЕОЛОГИИ, предназначенной «консолидировать политику». Именно такую идеологию, кстати, и предлагал Катков, именуя ее патриотизмом.

Так с кем же Путин, с Соловьевым или с Катковым, чье имя стало нарицательным в этом споре? Или, чтоб совсем уж все было ясно, вот вам самое точное, кажется, определение, предложенное Георгием Петровичем Федотовым: «Ненависть к чужому, не любовь к своему, — вот главный пафос современного национализма».

Понятно, что Путин не имеет представления ни о формулировке Соловьева, ни об определении Федотова. И потому запутывается. До такой степени, что все его ссылки на «классиков патриотизма» относятся к людям, о которых трудно сказать — патриоты они или националисты. Ломоносов, известный знаменитой одой «На взятие Хотина», где Петр говорит Ивану Грозному: «Не тщетен подвиг твой и мой, чтоб россов целый мир страшился!» Патриот или националист? Гумилев, провозгласивший, что «защита самостоятельности государственной требует войны с агрессией Запада». Патриот или националист?

 На патриарха современных националистов Проханова Путин не ссылается, хотя тот тоже считает себя классиком патриотизма, буквально подтверждая правоту Федотова. Вот одна из его иеремиад в сокращении: «Америка смешна, Америка отвратительна... Ее солдаты трусы. Ее политики развратники и хулиганы. Ее актеры содомиты. Тексты ее литераторов дышат СПИДом». Нет спора, говорит наряду с этим Проханов и об «органичности патриотизма», как Солженицын, и о «духовных скрепах», как Путин. Все правильные слова говорит, но пафос — пафос, о котором писал Федотов! — выдает его с головой: ни в какое сравнение не идет в его текстах любовь к своему с ненавистью к чужому.

Так или иначе, вот что расслышал Проханов в путинском послании своим опытным «патриотическим» ухом, а уж в этом нет ему, пожалуй, сегодня в России равных:  Путин, оказывается, чистой воды националист. С восторгом сообщает нам Проханов, как «Путин тронул глубинные коды русского человека, многократно, в отличие от прежних посланий, повторяя слова “русский“, “Россия“, “русская цивилизация“». Нет, конечно, Путин и патриот. Как верный ученик Каткова, хотя и не подозревающий об этом, Проханов решительно не видит разницы между этими понятиями.

А в итоге что же? Рассыпается на глазах путинская триада. Интелектуальная традиция России, для него как выяснилось, темный лес, патриотизм его неотличим от национализма, а постулировав, что в современном мире решает судьбу страны интеллект, Путин загнал себя в ловушку. Ибо следовало бы ему в этом случае немедленно уйти в отставку. Это, конечно, если не полагает он в простоте душевной, что кресло в Кремле ставит его на одну доску с Чаадаевым и Герценом. Или хотя бы с Уваровым. Как мог убедиться читатель, не ставит. Проверено: Александра III не поставило. И Николая II тоже.