Фронтовики и номенклатура

Разбираясь с архивом моего отца, прошедшего войну от Москвы до Берлина, я обратил внимание на интересную особенность. За два года нахождения на линии фронта и участия в самых тяжелых сражениях (Москва, Вязьма, Харьков, Сталинград, Великие Луки) он из наград получил только один орден Красной звезды. Зато за это же время от лейтенанта дорос до майора. Во второй половине войны, работая в штабе армии и почти не бывая на передовой, был награжден еще двумя орденами и шестью медалями, но так и остался до конца войны майором.

Если бы это касалось только моего отца, не было бы и разговора. Однако, посмотрите портреты солдат и офицеров середины войны. На груди – одна, ну две награды. В конце войны – у некоторых уже до десятка. А в начале семидесятых годов – ветераны носили целые иконостасы. Рекордсменом был Брежнев. Он имел более двухсот наград, включая четыре звезды Героя и орден Победы.

Представьте послевоенное время. Сколько было бывших солдат, которые в первые месяцы войны попали в окружение. Кто-то, выйдя из окружения продолжил службу, а кто-то был комиссован по ранению. Последние даже самой завалящей медальки не имели. Другой, проведя на передовой самые трудные месяцы войны, когда было не до наград, и списанный под чистую, мог рассчитывать на медаль «За победу над Германией» и, возможно, «За оборону Москвы» или «За оборону Сталинграда», которыми награждали тоже только в конце войны. Зато какой-нибудь писарь из штаба армии, слышавший гул канонады только издалека, возвращался домой, увешанный орденами и медалями. В основном, «за участие». Штурмовала армия Варшаву, значит всему составу армии, до последнего интенданта и парикмахера, медаль «За освобождение Варшавы». Так кто после войны имел преимущества в карьерном росте? Понятно кто: писари и парикмахеры. А настоящие фронтовики, недовоевавшие до конца войны, как на фронте были рабочими лошадками, так и в жизни ими остались.

Но были среди фронтовиков те, кто дошел до конца войны и тоже имел положенный набор наград «за участие». Но в отличие от писарей и парикмахеров, у них были и награды за реальные заслуги. Вот перед ними писари и парикмахеры пасовали. И не только потому, что не имели боевых наград (ценность наград только фронтовики и понимали). Прошедшие фронт были другими!

Фронтовики.

Вот что нашел в дневнике отца по этому поводу:

«На войне, вертясь постоянно около смерти, люди делаются лучше, всякая чепуха с них слетает, как нездоровая кожа после солнечного ожога, и остается в человеке ядро». «Русский характер» А.Толстой.

В том же дневнике при завершении переформирования дивизии, обескровленной после Харькова и Сталинграда, отец пишет: «Наконец то мы опять поедем на фронт».Радоваться тому, что скоро опять встреча со смертью… Нам это трудно понять. Но ведь написано не в письме для кого-то, а в дневнике для себя. Что влекло фронтовиков на передовую? Может атмосфера честного фронтового братства. Может удаление от удушающей атмосферы бюрократического тыла…. Вспомним защитников дома 3/6 в Сталинграде (Гросман «Жизнь и судьба»). Побывавшим около смерти открывалась какая-то своя правда.

Через год, по окончании Высших разведкурсов отец пишет из Москвы жене: …Кроме того, мне даже предлагали остаться преподавателем. Но я согласия на это не дал. …Правда, меня могут оставить приказом. Против этого будет трудно бороться, но все же, постараюсь. …с нетерпением жду, как и все, когда это кончится, чтобы с новыми силами и знаниями, полученными здесь, приехать на фронт и громить ненавистного и озверелого Гитлера с тем, чтобы как можно быстрее встретиться с тобой и малыми ребятами. В другом письме жене: …но в скором времени должны уехать на фронт. Этого мы ждем с большим нетерпением, т.к. организационная работа всем нам надоела.

Тяга к своим? «очищенным», подальше от удушливого тыла с его мелочными интригами. Может поэтому, не долечившиеся раненые рвались из медсанбатов назад, в свои воюющие части, к «своим».

Номенклатура.

К советской номенклатуре принято относить партийно-хозяйственных руководителей масштаба района, области и выше. Все они считались военнообязанными и им автоматически присваивались воинские звания в зависимости от ранга. Во время войны многие из них, особенно с оккупированных территорий, были призваны в армию. В основном в качестве политработников.

Гросман в «Жизнь и судьба» описывает двух военоначальников из обкомовских секретарей, приставленных к командиру танкового корпуса, строевому офицеру. Один на должности начальника штаба, другой – комиссар. Комкор хоть и старше их по должности, но чувствует себя с ними скованно. Когда комкор задерживает начало наступления корпуса, чтобы дать возможность артиллерии окончательно подавить огневые точки противника и сохранить людей и технику, два «социальноблизких» тут же доносят на него высшему командованию о нарушении приказа.

Как они, непрофессионалы в военном деле, могли себя чувствовать рядом с ничего не боявшимися и уважающими только преданность делу фронтовиками, честными, бескорыстными, правдивыми и прямолинейными? Наверное, неуютно. Не нравились фронтовики командирам от номенклатуры. Но фронтовики прямые и озабочены решением боевых задач, а командиры от номенклатуры осторожны в высказываниях и с богатым опытом подковерных игр.

Антагонизм между фронтовиками и офицерами из номенклатуры в острых ситуациях войны перерастал в ненависть. У Виктора Астафьева в «Прокляты и убиты» дивизионный комиссар держит возле себя пять автомобилей разного назначения, любовницу, для политической болтовни занимает единственный кабель связи с гибнущим десантом на другом берегу форсируемой реки. Когда он грубо оскорбляет только что вернувшегося с плацдарма изможденного комбата, тот решает вопрос по-фронтовому, заменив на время фронтовую прямолинейность фронтовой смекалкой: убеждает водителя комиссара отлучиться «за запчастью» и направляет машину со спящим комиссаром на минное поле.

А если заглянуть в послевоенное будущее глазами номенклатурных работников? Всякие шибстики, вступившие в партию только на фронте и не умеющие «правильно» излагать мысли, будут руководить районами, а то и, страшно подумать, областями? Как дальше то жить будем, товарищи?!

А просто! Первое: нужно обесценить боевые награды путем раздачи наград всему численному составу армии за участие в сражениях, благо, что в первую половину войны было не до наград. Тогда наглому фронтовику, качающему свои права и бренчащему медалями, можно всегда сказать: чё бренчишь, у меня их не меньше! Второе: по мере сил и возможностей препятствовать их служебному продвижению.

Мысль о втором способе нейтрализации фронтовиков мне пришла тоже при изучении архива отца. После окончания полугодовых разведкурсов он, имеющий опыт начальника разведки дивизии, был назначен начальником разведотдела 125 стрелковый корпуса 47 армии. С энтузиазмом взялся формировать коллектив. В должности он проработал пять месяцев. После неудачи со взятием Ковеля в ходе Полесской операции его перевели старшим помощником начальника второго отделения разветотдела 47 армии. Одно название должности чего стоит. Если до этого в письме жене он с презрением к тыловым крысам писал, что «Собирать данные по телефону я еще не научился», теперь до конца войны это стало его основным занятием. Другой бы радовался удалению от фронта при сохранении звания. Отец же считает себя униженным и сравнивает свое положение со ссылкой, «как у Лермонтова»: «Сейчас я переведен работать в армию, на много дальше от переднего края, чем я был до этого. И мне в связи с новой работой никуда не придется выезжать. Это очень скучно, но ничего не поделаешь, приходится с этим мириться.» Может виноват в чем, накосячил где? Разберемся.

В послужном списке 47 армии смущают два пункта. Во-первых, в составе армии нет ни одной гвардейской стрелковой дивизии. Звание гвардейской тогда было совсем не пустым звуком. Оно означало проверенную боями стойкость сплоченного коллектива и высокий профессионализм командного состава. Второе: за два с половиной года сменилось 12 командующих армией руководителей. Назначенный в октябре 1943 года генерал-лейтенант Поленов В. С. Был тринадцатым. Такая частая смена командармов едва ли могла способствовать организации четкой согласованности в действии частей и подразделений.

125 стрелковый корпус недавно был включен в состав 47 армии. В середине января его командиром был назначен пятидесятилетний генерал-майор Ф. А. Пархоменко. Бывший кавалерист, успевший с начала войны поменять около десяти должностей от командира кавалерийской дивизии до заместителя командующего армией. Летом 1942 года он три недели даже командовал 9-й армией. Потом был понижен до командира кавалерийского корпуса. Командовать стрелковым корпусом он стал только в августе 43 года, сначала 87-го, потом 125. Судя по биографии, едва ли он имел надлежащий опыт для командования стрелковым корпусом. Да и со своими подчиненными он только что познакомился.

Как пишет лаконичным языком военного историка подполковник в отставке С. И.

Михалев, Полесская наступательная операция (15 марта—5 апреля 1944 г.) занимает особое место среди операций третьего периода Великой Отечественной войны. Она проводилась ограниченными силами на самостоятельном направлении в труднодоступном лесисто-болотистом районе, в условиях весенней распутицы и бездорожья… Этот район традиционно считался непригодным для ведения боевых действий крупными массами войск. Для проведения операции был сформирован 2-й Белорусский фронт. Главный удар в обход Ковеля с севера и юга наносила 47-я армия

С 19 по 26 марта три дивизии 47-й армии вели тяжелые бои за овладение Ковелем, но безрезультатно. Командование армии не сумело организовать штурм города в короткие сроки. Ненастная погода (дожди, перемежавшиеся снегопадами) и недостаток сил не позволили 6-й воздушной армии обеспечить эффективную поддержку наступавших войск. Войскам не хватало боеприпасов, а пришедшие в негодность грунтовые дороги затрудняли их своевременный подвоз.

Начались замены руководящего состава. На командование армии и корпусом были назначены другие люди, которые стали расставлять своих. В мае очередь дошла и до моего отца.

Вот что пишет отец через месяц после перевода на другую должность (подчеркнуто мной): Прошло более месяца, как я нахожусь в РО 47А и работаю старшим помощником начальника 2-го отделения. Работаю, если можно так назвать работу на должности, в которой еще не утвержден. Вообще, получилась довольно неприятная история и получилась она из-за начштаба подполковника Грушевского, который заменил полковника Банного после неудачной операции по взятию г. Ковель. Человек очень тяжелый и никто с ним не может сработаться. Что он хочет он, по-видимому, и сам не знает, плюс к этому в разведке он понимает столько же, как свинья в апельсине.

С первого же дня у меня получились натянутые отношения, и когда мы были в Задыбах, он написал такую характеристику, что впору идти в штрафную роту. Причем написал он ее после того, как прибыл у нас дней 5-8. О ней я узнал только тогда, когда меня вызвал к себе член Военсовета, и когда он мне ее зачитал, у меня чуть глаза на лоб не полезли. Не обидно было бы, ели она соответствовала действительности, а то ведь она от буквы до буквы ложь и вымысел. Бывают же такие вещи, что дурость и прихоть одного человека может испортить все дело, так оно и получилось. Но я никогда не позабуду ни этого Грушевского, ни дурака, иначе его нельзя назвать, Никифорова, хотя он занимает немалую должность. Да и раньше тоже был немаленьким человеком, но в военном деле профан профаноми, плюс к этому, мелочен и хуже базарной бабы. (Никифоров – номенклатура?)

В общем, в корпусе я сработался, и хорошо, с работниками своего отдела. Майором Духоревым Василием Савельевичем, с ним мы учились на Высших разведкурсах; капитаном, ныне майором, Скляровым Александром Андреевичем; переводчиком Корлиным Альбертом (неразборчиво); с начальником оперотдела подполковником Ерышиным Федором Константиновичем, который тоже находится не в очень хорошем положении, и все по дурости Грушевского. И только из-за того, что сработался со своими работниками, мне не хотелось уходить. Что же касается остальных, то я был рад, что не буду работать с такими людьми, которые о себе заботятся больше, чем об общем деле.

Впервые за войну он плохо пишет о коллегах и даже о начальниках. Отмечает, что Ерышин тоже находится в похожем положении. Дальше он пишет о новых сослуживцах: В отделе ребята не плохие за некоторым исключением. Начальник нашего отделения Пономарев, как человек замечателен. Грамотный, культурный человек, у него многому можно поучиться. Начальник отдела полковник Малкин тоже культурный и грамотный, серьезно смотрит на вещи, не с кондачка, как Грушевский. Его заместитель гвардии. майор Шевченко тоже не плохой. Капитан Шелковников – кончил разведкурсы, молодой командир, да и сам молодой. Начальник следственной части майор Проредвейн - тип, которых у нас порядочно, и его в отделе не любят. Он любит быть всегда на глазах у начальства, услужить ему даже тогда, когда и не надо. В общем, тип подхалима. Заместитель ХХ/полка Никитин из тех, кто работает как будто много, а результатов работы нет. Мало сведущ в военных вопросах, поэтому своего взгляда и выводов не имеет, а всегда поддакивает. Авторитетом не пользуется. Вот вкратце работники отдела.

Из письма жене: В прошлом письме я тебе писал, что работаю сейчас в армии. На днях к нам приехал еще один майор Дикорев Николай Евгеньевич, ошибся, Саша, Евгений Николаевич. Сам он ленинградец, работал начальником разведки дивизии, т.е. на той должности, на которой я был до курсов. А я работал на такой же работе, но в корпусе. Я часто бывал у него. Мы с ним готовили группы для нашей работы и стали хорошими друзьями. Он тоже будет работать у нас на такой же должности, как и я. Еще одного фронтовика нейтрализовали и заменили своими людьми. Едва ли удаление от фронта опытных фронтовиков-разведчиков шло на пользу делу. Заменяли то их куда менее профессиональными руководителями.

Интересно, что отрицательное отношение Георгия к таким людям совпадает с отношением к ним его недавнего командира Белобородова. Будучи только что назначенным командующим 43-й армией, при первом же знакомстве с подчиненными он отмечает: «У некоторых работников имелась вредная, на мой взгляд, тенденция подчеркивать «непогрешимость» старшего начальника. …вместо делового принципиального разговора слышишь: «Как вы и приказывали» или «Как вы нам подсказали». …за подобными ссылками на «ваши указания» зачастую спрятано желание снять ответственность с самого себя. Ждать от такого специалиста нелицеприятного, но четкого обоснования не приходится. И страдает от этого, прежде всего, дело.»

Белобородов таких людей или воспитывал, или отстранял от обязанностей за непрофессионализм. Но это Белобородов! Он сделал вверенную ему дивизию гвардейской, обучаясь современному военному искусству вместе со своими подчиненными. Его дальнейшее продвижение по вертикали власти и ответственности было естественным и проходило вместе с его профессиональным ростом. Кстати, 43-ю армию Белобородов принял у генерал-лейтенанта Голубева К.Д. Того Голубева, который в начале 42 года под Вязьмой заставлял весь штаб дивизии, включая Белобородова, встать в атакующую цепь, рискуя оставить дивизию без руководства. От Голубева Белобородову достались в наследство подхалимы и угодники. Голубев же был переведен в резерв и больше не участвовал в боевых действиях. В своих воспоминаниях Белобородов не скупится на лестные характеристики своим начальникам, если они того заслуживают. Но Голубева он не характеризует никак, ни во время боев под Вязьмой, ни когда принимал у него 43 армию. «О начальниках можно говорить или хорошо или ничего». «Ничего» у Белобородова очень красноречиво.

Благодаря нетерпимости к подхалимам, Белобородов создавал вокруг себя творческую боевую атмосферу, позволяющую совместно находить правильные решения. Так за пол года до штурма Ковеля 47-й армией 43 армия Белобородова успешно атаковала Невель, город лежащий на севере Белоруссии. Так же была болотистая местность и распутица (октябрь). Чтобы обеспечить скрытное перемещение на равнине, у Белобородова догадались применить дымовую завесу, и город был взят. В штабе 47 армии, похоже, как и у Голубева, подхалимы и угодники составляли заметную часть.

Полученная несправедливая отрицательная характеристика, по-видимому, не была отправлена в корзину, а надежно притаилась на какой-то полке военного архива, может и архива особого отдела, подшивающего весь компромат и все проступки. Не зря за последующий победный год отец, постоянно находясь в действующей армии больше не получил повышения в звании. Звание подполковника ему, оставшемуся служить в армии, было присвоено только в конце сороковых годов. Трижды потом его представляли к званию полковника и трижды отклоняли представление. Правда, это только мои догадки. От него я никогда не слышал сетований на неудавшуюся карьеру. Когда в конце шестидесятых начались встречи ветеранов, отец, приезжая в Москву шел туда, где собирались его сослуживца по 9-й гвардейской дивизии, с которыми он провел самые трудные полтора года войны.

Не все фронтовики были уязвимы для номенклатуры. К таким как Белобородов, начавший войну командиром дивизии под Москвой, или Рокоссовский, бывший под Москвой командармом 16-й армии, трудно было подступиться. У них была слава и огромные заслуги. Да и всякую шелупонь, способную наушничать и интриговать, они около себя не держали. Рокоссовский дослужился до должности заместителя Министра обороны СССР и был уволен в 1962 году Хрущевым за отказ написать воспоминания, очерняющие Сталина. Белобородов в 1963 году стал командующим Московского военного округа и в 68-м попал в автокатастрофу (его ЗИЗ врезался в автокаток). Выжил, но из-за перелома обеих ног исполнять обязанности уже не мог.

Еще следует вспомнить Машерова, первого секретаря компартии Белоруссии. Бывший партизан пользовался огромным уважением. Людей не боялся и ходил по Минску пешком, старался обходиться без охраны. В столовую его ЦК, с накрытыми скатертями столами и приборами из нержавейки, в отведенные часы пускали простых граждан. Погиб он в 1980-м году при столкновении его машины с выскочившим на трассу самосвалом с картошкой. Погиб не от удара, а от возгорания машины, которую ему за день до этого дали вместо его привычной, отправленной на ремонт.

Все-таки неудобны были бывшие фронтовики власть предержащим.