БЛОКАДА. ВОСПОМИНАНИЯ.

Эти воспоминания попали мне от моего знакомого. 
Написал их Сапир Израиль Львович, ветеран ВОВ, заслуженный строитель РФ. 

Начало войны

После окончания Политехнического ин-та я работал в Ленгидроэнергопроекте. К 41 году был старшим инженером и специализировался на расчетах сооружений, учился в аспирантуре Политеха. Думал заниматься этим и дальше. Но началась война.       22 июня, в воскресенье, я, как всегда, включил наш радиоприемник “Т6” - лучший по тем временам. Мы купили его незадолго до войны. Мы сидели за столом и спокойно пили чай. В 10 часов утра, когда в Л-де еще никто не знал о начале войны, я услышал первую сводку немецкого командования - Вермахта о начале военных действий. В ней говорилось об успешном продвижении немецких войск вглубь Советского Союза. Передача шла на немецком языке. Я неплохо знал этот язык и перевел сказанное. Мы были поражены. После сводки известий выступил Гитлер и о чем то быстро говорил. Я не мог уследить за его речью, только помню бесконечные крики слушателей - Хайль, Хайль. Стало ясно, что началась война с сильнейшей и самой агрессивной страной того времени.

         В 12 часов выступил Молотов, Председатель правительства. Сообщил, что с 4 часов утра немецкая авиация бомбит наши города на Украине и Белоруссии. Помню, я вышел на улицу, все куда то спешили, никто не разговаривал друг с другом. Я подошел к Петроградскому Райвоенкомату. Около входа стояло человек 10. Дежурный пояснил - входить только с мобилизационными предписаниями, остальным дожидаться повесток.

         Назавтра на работе все находились в состоянии какой то растерянности. Сосредоточиться и работать было невозможно. Все молча сидели за своими столами. Я никому не сказал о том, что слышал из немецкой сводки. Наши сводки говорили только об упорных приграничных боях и подвигах наших летчиков. У всех в памяти  еще была свежа финская кампания 38-39 годов, когда Красная Армия только ценой огромных потерь сумела победить небольшую финскую армию. Но никто вслух ничего не говорил. Все понимали - одно неосторожное слово и тебя могут обвинить в паникерстве, предательстве или объявить агентом немецкой разведки.

         И в последующие дни все молча прослушивали военные сводки, молча читали газеты. В них уже  говорилось об упорных боях под Минском, другими городами далеко от границы. На душе становилось все тревожнее. Все радиоприемники  реквизировали в первые дни войны. Магазины опустели, что то выдавали по карточкам, но надо было отстоять огромную очередь. Впереди нас ждала страшная блокада и она стерла из памяти подробности первых военных дней.

         3 июля 1941 года

         Эту дату я запомнил на всю жизнь. Кончилось неопределенное ожидание. Утром в отдел, где я работал, прибежала секретарша и потребовала меня к директору института. Он вручил мне предписание военкома срочно явиться с документами в Инженерное Управление Штаба Ленинградского военного округа. Я вернулся в отдел, попрощался с товарищами.

         В штабе я встретил нескольких знакомых из Политехнического ин-та и ин-та Гидротехники. Были там и незнакомые мне люди, но все - инженеры-строители. Из гидротехников сформировали группу из 6 человек и прикрепили к нам руководителя, военно-морского командира. Оказалось, что нас прикрепили к войскам НКВД. Мы получили первое задание - выехать в г. Сестрорецк, в 30 км от Л-да. Там протекала небольшая река Сестра, по которой проходила старая граница с Финляндией. На этой реке нужно было наметить, а затем и соорудить небольшие плотины и с их помощью затопить близлежащие болотистые места. В штабе нам пояснили - принято решение по всей линии фронта, в глубине от передовой линии создавать дополнительные укрепления, на которых можно было бы задержать наступление немцев.

         Мы пешком прошли вдоль реки, наметили простые сооружения из бревен и подготовили все необходимое для работы саперов. Неожиданно за нами приехала машина с приказом срочно возвращаться в Л-д.

         В штабе нам пояснили, что со стороны финов пока активности не наблюдается, но немцы начали наступление большими силами. Их цель ясна - перерезать ж/д Москва-Ленинград. Наша группа должна срочно выехать в район ст. Бологое в расположение дивизии, которая в этом районе держит оборону и ведет тяжелые бои. Задача прежняя - в тылу дивизии наметить расположение новых узлов сопротивления.

         Мы выехали назавтра в 6 часов утра. Весь поезд состоял из одного пассажирского вагона. Кроме нас ехали командиры разного ранга. Часа через три мы заметили, что происходит что то неладное. Навстречу нам по полю бежали солдаты, кто с винтовкой, кто без оружия. Мчались ездовые на лошадях с орудиями. Все бежали в направлении к Л-ду. Страшное зрелище - бежит армия, потерявшая управление. Люди в панике спасались от наседавших немцев. Через несколько минут мы остановились и на полной скорости помчались назад.

         В штабе не удивились нашему появлению. Один из командиров подошел и сказал: “Ваше счастье, что вы не попали к немцам. Группа войск, куда вы направлялись попала в окружение и судьба ее нам не известна”.

         После этого были еще две или три командировки. Обстановка на фронтах менялась так быстро, что мы не успевали добираться до места назначения. В памяти остались только отдельные эпизоды. Вот мы ночуем в деревенском доме, а рядом на путях стоит грузовой эшелон. Оказалось, со снарядами. Ночью его разбомбили, но к нашему счастью общего взрыва не произошло, снаряды рвались по очереди всю ночь, а мы пролежали это время в укрытии в саду.

         Тяжело было смотреть на людей, уходящих со своим скарбом от линии боев. Помню, как гнали большое стадо коров. Их угоняли, чтобы они не достались немцам.

         Последняя командировка.

         Через несколько дней, в первых числах августа, нас командировали в дивизию, которая вела бои под Новгородом на рубеже станции Оредеж.

         Мы выехали с большим воинским эшелоном. В полдень прибыли на какой- то полустанок. Солдаты начали выгружаться. На платформе столпились сотни солдат. И в этот момент из-за леса на небольшой высоте появилось три немецких самолета и они начали расстреливать безоружную толпу. На платформе остались лежать десятки убитых солдат. У паровоза лежал убитый машинист. К этому времени мы отошли от платформы на несколько десятков метров в направлении леса и поэтому никто из нас не пострадал. Мы шли к дивизионному инженеру, имея к нему предписание. Невольно возникали вопросы, почему состав подали под - разгрузку днем, не имея никакого прикрытия от воздушной атаки.

         В наших предписаниях никогда не писали звание командира, к которому нас направляли, ни его должность. Вместо адреса указывали только “Хозяйство такого то”. На этот раз “хозяйство” оказалось на месте. Мы получили задание, вещмешки и кое- что из продуктов.

         К этому времени Украина и Прибалтика уже были почти полностью оккупированы. Линия обороны Л-да проходила через Новгород, Лугу и Псков.

         Наша задача прежняя - в тылу наших войск, в 10-12 км от передовой наметить дополнительные узлы сопротивления для размещения там резервных частей. Мы остановились в деревне и начали обследовать выделенный нам участок. Лес, поляны, обычная дачная местность. На горизонте горели деревни, днем непрерывная канонада, ночью спокойней. Однажды мы, как обычно, вышли на местность, но через пару часов обратили внимание на необычную тишину. Не было слышно артиллерийской канонады. Военного представителя с нами не было и я был за старшего. Закралась тревога. Решили срочно вернуться в деревню. Когда мы вернулись, нас с криком встретила наша хозяйка: ”Бегите, в деревне немцы, ходит их патруль.” Быстро задами побежали в лес. Когда мы были около леса, нас догнала хозяйка и передала записку, которую оставил наш командир: ”Отступайте самостоятельно. Направление - Пушкинские горы под Л-дом, там штаб укрепрайона.” Мы находились от этих мест на расстоянии около 100 км.

         Примерно в 3 км от деревни проходило большое шоссе. Оттуда был слышен гул - шла немецкая техника, танки и машины. По этому гулу мы ориентировались. К ночи свалились от усталости и вдруг заметили идущих нам навстречу людей. Они шли в ватниках, с оружием. Выяснилось, что это истребительный батальон. Такие батальоны создавались для поимки шпионов и дизертиров. Их оставили для организации партизанских отрядов и они шли на свою базу. Они предложили присоединиться к ним. Но у нас был приказ. Они рассказали, что основной мост через реку уже в руках немцев, но в стороне есть еще один мост, который еще в наших руках. Туда свозят раненых из полевых госпиталей, чтобы их можно было эвакуировать в тыл. При отступлении многие полевые госпитали вместе с ранеными бросали на произвол судьбы.

         К утру мы добрались до этого моста. Мост был полуразрушен и около него лежали сотни тяжело раненных бойцов и тут же лежали тела умерших. Все, кто как - то мог передвигаться, уже перешли на другой берег. К нам подошли врачи без знаков отличия, сказали, что они приняли решение остаться с раненными. Если попадут в плен, то будут выдавать себя за простых санитаров. При нас из леса подъезжали новые повозки с раненными. Врачи посоветовали нам, как можно быстрей перебраться на другой берег. Немцы могли появиться с минуты на минуту. Мы бегом перебежали через мост и решили хоть немного передохнуть. В наших вещмешках еще оставалось немного хлеба и сахара. Вскоре к нам подошли молодые солдаты в форме пограничников. Оказалось, что это рота из пограничного училища. Их только что сюда привезли, но они не знают, где немцы и где наши части. Мы рассказали им, что знали сами и они решили уходить в сторону Л-да вместе с нами. Потом к нам присоединились еще другие группы из разных частей. К вечеру наша колонна уже насчитывала около 200 человек.  Появился даже свой командир верхом на лошади. Шли мы дня три или четыре. Старались идти ночью, опушками леса. Дважды нас обстреливали самолеты, были убитые и раненные. Их оставляли в деревнях. Наконец, подошли к Пушкинским Горам, в 30 км от Л-да. Там располагался старый укрепрайон, на который руководство возлагало большие надежды. Когда мы пришли туда, то увидели, что там царит паника. Все спешно грузились в машины и уезжали в сторону Л-да. На нашу записку никто не обратил внимания, мы забрались в какую- то машину и через пару часов добрались до Л-да. Л-д меня поразил - никакого ощущения надвигающейся катастрофы. На улицах много людей, работает кино.

         Начало блокады.

         За ночь все изменилось. Из нашего окна была видна проходная з-да им. Макса Гельца. Около 9 часов утра я увидел, как из ворот завода выходили рабочие. Рядом на трамвайных путях стояли платформы с винтовками. Их тут же раздавали рабочим, которых увозили на бортовых машинах. Я понял, что немцы подошли к окраинам города и рабочих бросали, чтобы заткнуть прорыв.

         Сразу же поехал на площадь Урицкого в Управление. Встретил там своих товарищей. Нам объяснили - обстановка критическая. Пушкинский укрепрайон сдан без боя. Немцы на окраине города, в районе мясокомбината. На фронт направляются все военные училища. Формируются отряды из рабочих, вышедших на работу и из старшеклассников. По учреждениям отдан приказ - сжечь документы, где имеются списки или фамилии сотрудников. Наше управление передано в распоряжение НКВД ( Наркомат Внутренних Дел ). Задача - готовить город к уличным боям. Город был разбит на сектора обороны. Я попал в пятый сектор обороны Выборгского района. Этот сектор располагался в районе от Финляндского вокзала и далее на север вдоль Кондратьевского проспекта. Моя задача - подготовить дома на перекрестках к проведению уличных боев. Остановили работу на двух заводах и их силами стали работать. Заделывали окна мешками с песком. Мы выбирали дома с широкой зоной обстрела. На проезжей части из металла и строительных деталей устраивали завалы, оставляя лишь узкую часть по середине для проезда.

         Ночевать я приходил домой. Магазины совсем опустели, но по карточкам еще что- то давали. Подробностей уже не помню. К сентябрю ж/д, связывающие Л-д со страной уже были перерезаны. Оставался один путь - по Неве и далее по старой Мариинской системе каналов в обход Ладожского озера. Не знаю, много ли удалось эвакуировать людей таким образом. В конце сентября немцы вышли на левый берег Невы и этот последний путь был отрезан. Осталось сообщение по воздуху. Каждый день самолеты небольшими группами прорывались к городу, привозили немного продовольствия, а на обратном пути вывозили артистов, ученых, семьи ответственных партийных работников.

         Перед войной в город были завезены значительные запасы продовольствия. Их сосредоточили в огромных Бадаевских складах на окраине города. Однажды, в последних числах сентября, я шел в сторону Финляндского вокзала через Гренадерский мост, соединяющий Петербургскую сторону с Выборгским районом. Я был на середине моста, когда услышал гул самолетов и увидел 36 немецких самолетов, которые строем летели на сравнительно небольшой высоте. Вокруг них вспыхивали белые облачка от выстрелов зениток, но они летели не нарушая строя. На мост падали осколки от зенитных снарядов. Через несколько минут я увидел, как на окраине города к небу поднялся огромный столб дыма. Какое то облако серого цвета. Потом оказалось, что это горели Бадаевские склады. Так были практически полностью уничтожены все запасы продовольствия. Замысел немцев стал ясен: они решили не ввязываться в уличные бои, а задушить город голодом в условиях полной блокады.

         Сентябрь 41 года.

         Работы на Кондратьевском проспекте прекратили. Нас перебросили ближе к Финскому фронту, км около 30 от Л-да, на станцию Девяткино, с заданием построить там базу для наших войск. Рыли окопы, блиндажи, дзоты ( “дерево-земляные огневые точки”). Для этих работ были мобилизованы мужчины и женщины не призывного возраста. Меня поразил их вид. В большинстве своем это были крепкие и здоровые люди. Собственные огороды обеспечивали их питанием. Нашлись и лошади для перевозки грузов. Я ездил на работу ежедневно с Финляндского вокзала. В 9 утра туда уходил поезд из 1-2 вагонов. В 6-7 вечера поезд возвращался в Л-д.

         Строительство разбили на участки. Мне достался участок, куда входили главный блиндаж для размещения штаба и сеть ходов сообщения. В моем распоряжении была бригада плотников и несколько бригад женщин, в основном возчиков.

Женщины вывозили землю после взрывных работ. Все работали на пределе сил.

         К этому времени в городе кончалось продовольствие. На улицы выносили дорогие антикварные вещи, старинную посуду, картины в надежде обменять эти вещи на хлеб. Дорогой сервис стоил полбуханки хлеба. Еще оставалась надежда, что наша армия прорвет блокаду. Немцы изменили свою тактику: вместо войсковых ударов начался систематический артиллерийский обстрел города.

         В сентябре с Петроградской стороны до Финляндского вокзала еще ходили трамваи. Помню, стою на остановке а над головой слышен свист - летят снаряды. Никто не разбегается, по звуку люди понимают, что идет обстрел Выборгской стороны, мы пока в безопасности. Подходит трамвай, мы спокойно едем. К обстрелам все быстро привыкли. До вокзала не доехали, слышны близкие разрывы. Определяю, по каким улицам наиболее безопасно добраться до путей, на которых стоит мой поезд. При обстрелах одна сторона улиц служила прикрытием и поэтому была более безопасной, чем другая.

         В городе начались пожары. Немцы кроме артиллерийских снарядов сбрасывали на крыши домов тысячи зажигательных бомб. На крышах домов дежурили жильцы, часто школьники старших классов. Нужно было успеть руками схватить тлеющую зажигалку и сбросить ее с крыши, пока не начался пожар. Сам я в этом опасном деле не участвовал, так как нас перевели на казарменный режим и теперь я большей частью ночевал на строительстве.

         В сентябре от костного туберкулеза умер Мусин (жена автора) брат, Илья. Мы пришли в морг, чтобы договориться о выдаче нам тела для похорон. К нам вышла молодая женщина - патологанатом. Она сказала, что может выдать тело только после вскрытия и заключения о смерти. Но к ним привозят столько покойников, что она не успевает работать. Попросила нас прийти через несколько дней. Как мы организовали похороны, не помню. Только помню, что его похоронили на Серафимовском кладбище. После войны мы с Мусей пытались найти его могилу, но нам это не удалось.

         В сентябре все еще жили надеждами, что вот-вот подойдут наши войска и прорвут блокаду. Наш разум не мог себе представить, что вскоре миллионы будут умирать от голода и лежать непохороненными на улицах города в сугробах снега.

         Октябрь

         Многого я просто не знаю. Пишу только то, что я помню сегодня. Началась катастрофа. В домах не было света, тепла, воды, не работала канализация. Остановились трамваи. Мой отец, Лев Григорьевич, где- то достал металлическую самодельную печку. Поставили ее в комнате, трубу вывели в окно.

         В магазинах давали хлеб по карточкам, грамм 200 на человека. Давали ли что- нибудь еще, не помню, думаю, что нет. Но думали и мечтали все только о хлебе. К концу месяца стали умирать мужчины. Женщины оказались выносливее. Единственное движение на улицах - женщины на санках везут трупы умерших. До кладбищ уже добраться не могли. Трупы везли к ближайшим больницам и складывали в штабеля. Постепенно штабеля трупов стали выходить за пределы больниц и заполнять ближайшие улицы. Помню эпизод где то в в октябре. Выхожу утром из дома, у ворот лежит труп. Вечером возвращаюсь, труп присыпало снежком. Рядом стоит наш дворник. Увидев меня, говорит: ”Разве их всех уберешь, кругом лежат”.

         Нас на стройке подкармливают: хлеба 250-300 грамм и три раза в день миска с очень жидкой кашей. И это было спасение для нашей семьи. Я брал на работу 2-ух литровый бидончик и сливал в него половину моей “каши”. Через день ездил домой. Мой бидончик стал источником жизни для нашей семьи. Но октябрь в Л-де еще не зима. Что же ждало нас в дальше?

         Ноябрь-декабрь

         Норма хлеба - 150 гр какого то несъедобного суррогата. Больше ничего. Город умирает. Умерли обе мои бабушки. Умирают Мусины родители, сначала отец ( отчим ), потом мама. Когда умерла ее мама, Муся неделю просидела рядом с ней и не отдавала ее похоронной команде. 
         Мой паек стал близок к нулю. Немного хлеба и вместо каши - “затируха” - немного муки в горячей воде. Но я продолжаю раз в два дня возвращаться домой. Знаю, что там меня ждут. В комнате около печки - “буржуйки” на матрацах лежат мои родители и Муся. Кто- нибудь из них поддерживает огонь в печке. Жгут все, что горит: стулья, книги, полки. Разогреваю “затируху” и это уже жизнь.

         Помимо моего пайка появился еще один небольшой источник продовольствия - спекулянты. Кто- то из наших родственников свел маму с одной “дамой”, у которой можно было поменять семейные ценности на кусок хлеба. Ходили к ней один, два раза в неделю мама и Женя ( двоюродная сестра), как самые сильные. Ходили далеко, куда- то в район Невского, шли часа полтора в один конец. Однажды они принесли какие- то старые швейцарские часы и довоенные платья. “Дама” с пренебрежением отбросила платья и покрутив часы сказала, что “этот хлам” ей не нужен. Они могут уходить. С трудом удалось уговорить ее выменять “хлам” на кусочек хлеба.

         В ноябре начались морозы. Проблема - принести ведро воды. Недалеко от нашего дома протекает речка Карповка. Там прорубь. По обледенелому берегу надо спуститься вниз и потом с ведром подняться назад. За водой женщины ходят группами для безопасности. Рассказывают новости, в каких квартирах еще есть живые люди, в каких уже не осталось никого.

         Мои силы начинают иссякать. Сильно отекли ноги, хожу с трудом. На работе больше сижу в конторке, ходить по участку нет сил. Главная проблема - дойти от дома до поезда утром и от поезда до дома вечером. Поезд ( точнее паровоз и вагон ) приходит в Л-д около 6 вечера. Полная темнота. Кое- где заревы пожаров, которые никто не тушит. Улицы занесены снегом, на рельсах стоят промерзжие трамваи. Кое- где заброшенные грузовые машины. Идти можно было только по узким дорожкам, проделанным среди сугробов снега. Днем по этим дорожкам везут трупы, чтобы сложить их в ближайший штабель. Штабеля длинные, но невысокие, чтобы можно было забросить наверх труп. К нашему дому ведут два огромных штабеля. Один тянется от Медицинского ин-та, другой от б-цы Эрисмана. Тропки такие узкие, что иногда задеваешь чью- то голову. Если светит луна, то иду и смотрю, не встретится ли знакомое лицо. Глаза у всех открыты, а волосы запорошены снегом. Мы, живые, были уже полу трупами и, наверное, поэтому смотрели с равнодушием на эти груды трупов. Не испытывалось ни ужаса, ни страха.

         В декабре поползли слухи об убийствах и случаях людоедства. С одним из таких случаев я столнулся непосредственно.

         Однажды утром я понял, что опаздываю к поезду. Решил сократить путь и идти не проторенной дорожкой мимо мединститута, а берегом Карповки. Вдоль реки тянется Ботанический сад, по другую сторону Карповки - постройки больницы Эрисмана. Места пустынные, но это самый короткий путь к Гренадерскому мосту и дальше к Финляндскому вокзалу.  Перешел через мостик на Карповке и смотрю, кое- какие следы есть, значит, этим путем люди ходят. Было около 9 утра. Светлело. Быстрым шагом пошел вдоль Ботанического сада. Неожиданно вижу, что впереди лежит что - то белое и какое - то кровяное пятно. Подошел и вижу, лежит человек, раздетый, рубашка накинута на голову, так ,что лица не видно. А розовое - это мясо. У него вырезаны ягодичные места. Там остались одни кости. Это случилось совсем недавно, еще не почернела кровь. Ясно, что человека только что убили, чтобы съесть его мясо. Кругом ни души. Я на секунду остановился, посмотрел кругом, никого нет. Я обошел труп и пошел дальше. Минут через десять добрался до Гренадерского моста. Там уже были люди. Об этом случае я дома никому не сказал и не рассказывал даже после войны.

         Помню на Гренадерском мосту со стороны Выборгской стороны стоял труп человека, замерзшего на четвереньках. Наверное он упал, а подняться уже не смог. От морозов у него отвалился нос, просто черная дыра. По вечерам по дороге домой у меня с ним была обязательная встреча. Этот труп мне врезался в память.

         Январь-февраль 42 г. Дорога жизни.

         В тот год зима была очень холодной. Морозы доходили до 30 град. Наконец- то, замерзло Ладожское озеро. Лед был толстым и выдерживал грузовые автомашины. По льду организовали дорогу. Ее назвали “дорогой жизни”. Это была очень опасная дорога. Немцы охотились за машинами. Погибло много водителей, ушедших под лед вместе с машинами. Там, где были воронки, образовывались полыньи, затянутые тонким льдом. Они были почти незаметны. Водители объезжали их стороной, но часто погибали, проваливаясь в эти ловушки. Машины проваливались вместе с грузом и людьми. Дорога жизни для многих ленинградцев стала “дорогой смерти”.

         Но все же грузы доходили. Слегка увеличилась норма хлеба. У оставшихся в живых появилась какая- то надежда.

         На строительстве нам отдали приказ - все работы закончить до 15 февраля. После этого будет новое задание. Вскоре нам разъяснили это задание. Скоро весна, в марте начнутся оттепели, а в городе лежит много не погребенных трупов. С 15 февраля все силы будут брошены на уборку трупов. Первыми от нас ушли группы взрывников. Без них продолжать земляные работы было невозможно. Взрывники рассказали, что у них задание - на окраинах, вблизи кладбищ взрывать траншеи, куда будут сбрасывать умерших. Вскоре ушел и весь транспорт с возчиками. 15 февраля остался только инженерный состав, готовили документацию. В конце месяца к нам приехала высоко поставленная комиссия из Штаба фронта для приемки базы. Этот день мне хорошо запомнился. По случаю окончания работ нам устроили “торжественный” обед. Обед состоял из одного блюда - миски с густой кашей, обильно политой каким- то маслом. Нам показалось, что это изумительно вкусная каша. Мы прямо- таки наслаждались этой кашей. Я запомнил это чувство на всю жизнь.

         В городе развернулась массовая уборка трупов с улиц, дворов и квартир. В первую очередь расчистили дороги, по которым можно было организовать движение транспорта. Помню, как то иду по улице и меня окликает девушка-возчик. Подхожу и узнаю одну из тех, кто работал со мной в Девяткино. Спрашиваю, куда едет. Она откинула брезент с саней. Под ним лежали промороженные трупы.

         В Л-де теперь создан мемориал в память жертвам блокады. Туда возят официальные делегации, но фактически мест массовых захоронений было много.

         Так огромное захоронение находится около Серафимовского кладбища. Туда свозили трупы со всей Петроградской стороны. После войны мы с Мусей были на этом месте. Ведь там лежат ее родители. Никаких мемориалов или памятников. Просто ровное поле, длинные полосы зеленых газонов. В начале каждой полосы маленькая дощечка с надписью: Жертвы блокады 1941-1942 года. Таких скорбных полей в Л-де несколько. По официальным данным в безымянных братских могилах покоится около 900 тыс. человек. Многие считают, что число жертв значительно больше, что то около полутора миллионов.

         Дорога в Войбокало.

         В начале марта всю нашу группу расформировали. В основном получали направление в военкоматы. К этому времени у меня сильно опухли ноги, началась дистрофия и я с трудом добрался до нашего Управления. Командир, который давал нам задания, посмотрел на меня и неожиданно спросил о моей семье. Я ответил, что в живых остались родители и жена, она в положении. Он предложил помочь с эвакуацией и в военкомат явиться по месту прибытия. Сказал, что ленинградцам дают отсрочку на две недели, а затем выдают предписание. Я, конечно, согласился.  Не знаю почему, но я наобум назвал город Ош, областной центр в Киргизии, последний пункт, куда доходит ж/д. По его распоряжению мне выписали литер на проезд и предписали явиться в военкомат по месту прибытия в г. Ош. Предупредили, что придется ехать по льду Ладожского озера, другого пути нет. Из вещей можно было взять только немного теплых вещей. В машине будет еще несколько семей. Машина будет через два дня. Мы попрощались с тетей Соней и Женей. Софья Григорьевна работала в больнице. Мы с мамой сходили попрощаться с ее сестрой, Еленой Моисеевной Блюминой и всей их семьей Блюминых. Они соединились в одной квартире и по сравнению с нами выглядели чуть лучше. Они очень расстроились, узнав о нашем отъезде.Мы попрощались. Как оказалось, навсегда.  Когда мы шли к ним, нам попалось навстречу несколько грузовиков. Мама сказала - смотри, как оживился город. Я знал, что перевозили эти машины, но не стал говорить ей.

         Через два дня на рассвете к нам постучали два солдата, посмотрели на нас, на наши тюки и молча понесли их в машину. Хуже всех было состояние моего отца, у него начался кровавый понос – признак конца. Мама держалась бодро, а Муся была в каком- то оцепенении, плакала и все ей давалось через силу. Она была в положении и только недавно потеряла своих родителей и брата. 
         С трудом разместились в кузове машины, где кроме нас, были еще 3 или 4 семьи. Проехали по пустынным улицам, затем какими- то брошенными поселками и часа через три подъехали к берегу Ладоги. Солдаты вышли из кабины, посмотрели на лед со следами машин. Один из солдат обернулся к нам: ”Часа через три, даст бог, будем на другом берегу в Войбокало, там всех накормят.”.

         Не знаю, каким чутьем солдаты выбирали путь. Машина петляла между торосами льда, все время меняя колею. От холода и голода я уже ничего не чувствовал и не переживал - как будет, так и будет. Всю дорогу молчали. Неожиданно закричала одна из женщин. Она увидела, что мальчик, которого она держала на коленях, умер. Машина не остановилась, ехали дальше. Наконец показался другой берег, лес. Мы съехали на берег и блокада для нас окончилась. Мы приехали в Войбокало, конечный пункт “Дороги жизни”.

         На берегу расположился ряд палаток. Доносился запах каши. Ничего ни у кого не спрашивали. Повара наливали в миски всем, кто к ним подходил. Нам дали горячую кашу с кусками мяса. Мы знали, что много людей погибло, не удержавшись от обильной пищи после длительного голодания. Мы это понимали, но удержаться было невозможно.

         Неподалеку стояли составы с пустыми товарными вагонами. В большинстве из них были буржуйки. Я отметился у коменданта. Он сказал, что весь состав идет в Среднюю Азию.