Дядя Саша.

Дядя Саша.

Много.. очень много лет прошло с тех пор , как в последний раз я виделась с дядей Сашей.

Сейчас пытаюсь вспомнить мелкие подробности, потому что именно они воссоздают образ любого из нас. Со временем крупный план забывается. Трудно вспомнить целиком лицо, трудно описать, что более всего привлекало… В памяти остаются самые мелкие, но и самые важные детали.

Большие , грустные глаза. Морщинки в уголках. Именно такие были у всех моих родных. Глаза, в которых впечатана вся боль и вся история моего народа.

Можно изменить веру, имя… но куда деться от этих глаз, с которыми мы рождаемся и умираем?

Дяде Саше пришлось нелегко в детстве, но эти подробности я узнала от деда, сам дядя Саша никогда и ничего мне не рассказывал о своей молодости.

Когда я впервые его увидела, то мне было 16 лет- студентка-первокурсница столичного ВУЗа. А для него этот город был родным. Он в нём родился и вырос. Тут он потерял отца, тут он обрёл веру и влюблён был в этот город самозабвенно.

Строго говоря, никаким дядей он мне не был. Если разберётесь в этом сложном родстве, то отец дяди Саши-Герш- был сыном двоюродного брата моего деда, то есть доводился деду двоюродным племянником. Семья моего деда жила до ВОВ в Одессе, а семья его кузена - в Киеве. После погромов 1905 года, семья дяди Саши перебралась в Москву, где он и родился незадолго до войны.

Ох… сама еле разобралась в этих хитросплетениях.

Отца дяди Саша звали Гершем. Потом к нему прилипло имя Вольф ( или Вульф) и его стали звать Владимиром. Это было очень патриотично: по имени вождя и без намёка на еврейские корни. Хотя … какие там намёки… достаточно было посмотреть на это лицо…

Дедушка говорил, что он был похож на царя Давида ( откуда дед знал, как выглядел царь Давид?) , и это означало, что он был красив, как Бог.

Каждое лето до войны вся огромная семья собиралась в Одессе. У деда в семье было 11 братьев и сестёр, у бабушки-10. А сколько кузенов, кузин, дядьёв и тётей… Все одесские дома наполнялись голосами и телами родственников из Киева, Москвы, Минска… Все хотели провести лето у самого синего моря.

Когда дедушка рассказывал мне об этих днях, его глаза менялись, они видели то, что мне уже не суждено было увидеть: дворы одесских «колодцев» с длинными рядами столов и его многочисленная родня, которой нет больше на этом свете. Пока он говорил, мне казалось, что и его душа улетает туда, к ним. В этот смех, суматоху, сутолоку…

Однажды Герш приехал не один, а с женой и с годовалым сынишкой. Дед запомнил его жену красивой, но надменной. Местечковая одесская родня явно смущала столичную штучку, особенно своими субботними псалмами и кошерной едой. Все решили , что она из этих мишигене- коммунистов, но оказалось, что всё ещё хуже. На следующий день после приезда, Йена (Елена, как она себя называла) ушла рано утром по своим делам одна, а через два часа уже вся Молдаванка знала, что жена Герша выходила из церкви и при этом крестилась.

В доме повисла напряжённая тишина. Все разговаривали между собой шёпотом и старались не встречаться с Йеной глазами.

Нет… дело было совсем не в церкви. У них в семье уже был брат, женившийся на украинке и сестра, вышедшая замуж за русского. И пусть бы эти нееврейские родственники били поклоны Иисусу хоть с утра до ночи, никого бы это не заинтересовало, это их вера и их право. И что поделать, если новая власть провозгласила какие-то непонятные браки на земле без участия небес… Попы и раввины грустно вздыхали и перешёптывались друг с другом, но повлиять на обсовеченную молодёжь уже не могли.

Но Йена была еврейкой. И женой еврейского мужа. Никто не мог понять , зачем ей это было нужно.

- Уж лучше бы она была комиссаршей с пистолем за поясом – изрекла одна из сестёр.

- И что это за аидише-мама, которая бросает  с утра ребёнка, даже не покормив? Бог может подождать, он терпелив, а ребёнок должен кушать- изрекла вторая.

Герш только виновато улыбался.

Через неделю они уехали и больше дедушка его никогда не видел. Больше его никогда никто из родни не видел. До начала войны ещё теплилась редкая переписка , а потом и она прекратилась .

История моих родственников в военные годы- отдельная ,долгая и трагическая.

Но дед , после окончания войны, начал искать всю родню. В большинстве случаев он никого не находил. Иногда удавалось узнать об участи близких людей, иногда и этого никто не знал. Не осталось даже могил. Только их имена и  лица, которые он хранил в памяти до конца жизни.

Но Герша он надеялся найти. Это же Москва, там евреи выжили. Но сколько он не пытался обнаружить следы дяди Герша, ему это удалось только ровно за год до его смерти, в 1978 году. На запрос мы получили официальное письмо, что Герш был арестован в начале 1941 года и , по имеющимся сведениям, умер после войны где-то на Урале, то ли в тюрьме, то ли на поселении . Ничего более конкретного узнать не удалось.

А в 1979 году я поступила в московский химико-технологический институт. И вот, будучи в гостях у своей однокурсницы, вдруг услышала от её бабушки, что «сегодня в церкви было такое хорошее служение… приезжал один батюшка ...просто ангел…» .

Нет, я не могла ошибиться. Имя уж слишком редкое, да и слышала я его от деда много раз.

Но… почему батюшка? Какое отношение мой родственник мог иметь к церкви? Это было невероятным.

Быстренько разузнав, где находится эта церковь, я помчалась туда.

Старая церквушка на Сретенке. Я вошла и спросила где можно найти отца Александра. И ко мне вышел… священник.

Нет, я понимала, что он и должен быть в рясе, с крестом, но… всё это так не вязалось с его библейской внешностью и глазами еврейского пророка, что я чуть не потеряла дар речи. Сбивчиво объяснила, кто я и чья внучка. Он мучительно вспоминал имена, которые я ему называла, но мне показалось, что был рад нашей встрече.

А потом мы сели в старенький «Москвич» ,и поехали на Главпочтамт, чтобы позвонить моему деду.

В кабинке дядя Саша пробыл долго. Я два раза бегала, чтобы вновь разменять пятнадцатикопеечные монеты, а они всё говорили и говорили.

Это был их первый и последний разговор. Через месяц дедушка умер.

А мы , после Главпочтамта поехали к дяде Саше домой.

Потом , за пять лет почти регулярного общения, я была у него в гостях ещё раз пять-шесть.

Мне не понравилось в этом доме, и я не понравилась его семье.

Это было ясно сразу.

А вот дядя Саша ( так он попросил называть его) мне очень понравился. И он отнёсся ко мне совсем по-родственному.

Его жена , тётя Наташа, одетая в монашескую одежду и в платке, накрыла стол и ушла в комнату, откуда я услышала её мерное молитвенное бормотание.

Говорить приходилось полушёпотом.

Мне было странно всё: и полумрак в доме, и огромное количество икон и крестов на стенах, и удушливый запах ладана, и то, как дядя Саша прочитал молитву перед едой, перекрестив её и себя. Он даже взмахнул рукой, привычно желая перекрестить и меня, но остановился и засмеялся:

- Ты- то у нас комсомолка.

Не знаю, какой чёрт вселился в меня, но я ответила, что «я –еврейка. А потом уже комсомолка и всё остальное».

-Но ты же не верующая.

-Верующая! ( Господи… какая там верующая… смешно подумать, не только сказать) .

- А почему вы христианин, вы ведь тоже еврей?

-Так ведь и Господь наш Иисус был евреем.

На это нечего было ответить. Не сильна я была в 16 лет в теологических спорах. Тем более, что человек, сидевший передо мной был почти на 30 лет старше и излучал такое спокойствие и уверенность, что разговор сам собой переключился на рассказ о моём студенческом житье-бытье.

Больше мы почти не касались религиозных тем. Я приняла его таким, какой он есть. Общение с этим умным и необыкновенным человеком было необычайно полезным для развития моего мироощущения . Это он, христианский священник.  привёл меня , еврейку, в Хоральную синагогу на Пейсах. Я даже не знала ,где она находится.

А вот его дети ( они были постарше)- Лена ( названная так в честь его матери Йены-Елены) и Миша меня еле терпели. И я понимала, что именно из-за моего еврейства. Им совсем не нужна была эта , невесть откуда взявшаяся, еврейская родня из провинции. Потому- то я и отказывалась от приглашений к ним в гости под любыми предлогами. Дочка была тоже очень набожной ,и мы с ней редко перебрасывались несколькими словами приветствия, а сын, по-моему, совсем не интересовался религией. Зато очень интересовался модными шмотками и на меня смотрел свысока, как столичный житель на лимиту. Правда, и я в долгу не оставалась и , при случае, тыкала его фэйсом в необразованность и праздность этакого Митрофанушки.

А незадолго до моего окончания учёбы, когда мне был уже почти 21 год , мы виделись с дядей Сашей в последний раз. Словно чувствуя это, он вдруг рассказал, как его мама, урождённая еврейка, крестилась и крестила его ещё ребёнком, вопреки желанию отца, которого он помнит плохо. Без папы он остался ещё до войны. Пришли трое военных и увели его из дома навсегда. Потом они с мамой были вынуждены бежать из Москвы. Им помогали верующие люди и не дали умереть с голода. А затем мать настояла на его выборе стать священнослужителем.

-Моя самая большая боль, что я истинно верую. И люди мне верят. И я счастлив им помогать. Но мне не верят многие из священнослужителей , и каждое моё слово рассматривают через призму сказанного евреем. Даже мои дети меня стесняются. Они записались в паспорте русскими по матери и на её фамилию. О моём еврействе стараются не упоминать. Я не могу им рассказать о своём отце, они не хотят видеть его фотографию в кипе. Я думал, что моя вера сблизит два народа, но в результате я потерял корни.

Таким я не видела дядю Сашу никогда раньше.

Он говорил тихо, спокойно, без надрыва. Но было ясно, что это те слова, которые он очень долго вынашивал в себе.

Потом мы обнялись на прощание и долго молчали. Мне подумалось, что я гораздо счастливее его. У меня есть корни, и есть память. У него была только вера. Наверное, это немало, но мне бы этого не хватило.

После моего возвращения в родной город , папа был несколько раз в Москве, но познакомиться им так и не довелось.

Я тоже была в Москве пару раз, но мы не виделись. Не получалось по времени.

Иногда имя дяди Саши упоминалось в прессе. Он был известным уважаемым священником ,и я надеялась, что та минута слабости больше у него не повторится ,и вера поможет ему, и спасёт от одиночества среди людей.

А в 1990 году из газет мы узнали, что отец Александр, дядя Саша, Александр Владимирович Мень убит неизвестными.

И осталось только воспоминание от того последнего прощального объятия, от теплоты его рук и тихого голоса.