Камчатка

Камчатка 1

После второго курса,совершенно замучившись от безденежья, я решила летом подработать и устроилась в экспедицию на Камчатку, которая планировала вернуться не позднее середины сентября. Это мне подходило, двухнедельная задержка  не должна была повлиять на учёбу. Устроилась я поварихой (значит, буду сыта!), да и зарплата сразу за три месяца позволила бы купить какую-то одежду. 

ПЕРЕКУР
1964 год. Камчатка. Ленинградская геологоразведочная экспедиция. Семь человек, в том числе две женщины, мы с Анжелой, семь лошадей, из них шесть вьючных и одна под кавалерийским седлом. Камчатские лошадки, низкорослые, с большими головами и мохнатыми ногами чем-то смахивали на местных жителей, в облике которых к тому времени уже достаточно явственно просматривались последствия имбридинга, обусловленные малочисленностью населения и крайне неблагополучным образом их жизни.

Процесс укрупнения посёлков в тех местах уже шёл полным ходом, народ свозили в центральные усадьбы рыболовецких и оленеводческих совхозов, и мы в процессе путешествия то и дело натыкались на брошенные поселения, причем, судя по всему, компания по переселению производилась с такой поспешностью, что не успевали вывезти даже содержимое магазинов. Во всяком случае, проблем с уксусом и папиросами Беломорканал за полгода путешествия у нас не возникало  ни разу.

Наша экспедиция перемещалась от одной намеченной точки к  другой, геологи копали шурфы, собирали образцы породы и заодно замеряли уровень радиоактивности (поиски урана были обязательной нагрузкой любой экспедиции). По мере наполнения вьючных сум образцами, за ними прилетал вертолёт, он же привозил муку, жиры, консервы и крупы.

Каждый день для нас начинался одинаково. Завтракали, снимали и упаковывали палатки и спальники, в отдельную суму складывали кухонную утварь, отлавливали стреноженных лошадей, навешивали на них вьючные сёдла, крепили к ним вьючные сумы, всё это долго, сложно и очень профессионально перевязывалось верёвками, и мы трогались в путь.

Дорог на Камчатке не было. Узкие и глубокие тропы, по которым перемещались оленьи стада, вились по болотистой замшелой местности, заросшей низкорослым перекрученным от ветра березняком и кедровым стланником. Путь был тяжёлым, и нам часто приходилось идти пешком впереди лошади  по пружинящей поверхности, обходя прогалины, в которые запросто можно было провалиться вместе с ней. Работы было много, выбиваться из графика было нельзя, поэтому в дороге остановок не делали - шли до намеченного заранее места следующей стоянки.

Наконец, вечером,  начальник экспедиции подбирал место, и мы со своими лошадьми собирались на выбранной им поляне. Позади был полный трудов день, от которого гудели ноги и вообще всё тело, а впереди нас всех ждала большая, последняя на сегодня, работа. Необходимо было расседлать, стреножить и выпустить пастись лошадей, нарубить стланник под спальники, распаковать сумы и установить палатки, набрать хворост для костра, приготовить ужин, и совершить ещё массу больших и маленьких дел, которые неизбежно сопровождают человека в процессе его жизни в полевых условиях.

Все мы, люди и лошади понуро стояли в сгущающихся сумерках, и было ощущение, что сил для всех этих дел попросту не осталось .
Именно в этот момент давалась команда: Перекур!
Признаться, ничего слаще этих перекуров вспомнить не могу. После этого неизвестно откуда брались силы, как будто не было позади изнурительного дня, все споро выполняли свою работу, ужинали и ещё долго сидели у костра и разговаривали, понимая, что завтра опять останутся один на один с этой суровой и неприветливой территорией.

PS Я давным давно не курю, время подвигов для меня закончилось. Похоже, оно, в основном, закончилось и для народа в целом (об армии не говорю). Сейчас курят от безделья, за компанию, по привычке или по пьяни. Похоже, потребуются  беды и лишения, чтобы понятие перекура вернуло былое значение. Помните панфиловцев, каждый из которых, сделав пару затяжек, передавал самокрутку  товарищу, а сам, обвязанный связкой гранат, ложился под очередной надвигающийся танк?
 
Камчатка 2

КОБЫЛА МАШКА
Камчатские лошадки, как правило, были невелики, с ними легко было работать, но мне не повезло: не знаю, из каких соображений,  мне выделили огромную пузатую кобылу Машку, у которой, к тому же, был жеребёнок, что меня почему-то особенно убивало!  Большие вьючные сумы, туго набитые ящиками с оборудованием,  торчали по её бокам и образовывали как бы стол. Чтобы я не свалилась назад, за моей спиной укреплялся спальник, образовывавший этакий диванный валик, который хоть как-то фиксировал меня на этой громадине.

Ноги мои до стремян не доставали и торчали вперёд и в разные стороны. Когда меня подбрасывали, и я оказывалась в седле, народ ухмылялся, и кто-нибудь обязательно отмечал, что я сижу на Машке, как буржуй на земном шаре, это было в народе дежурной шуткой! Меня эта ситуация достаточно сильно угнетала, и я мечтала о том, чтобы у меня была, как у Анжелы, лошадь под кавалерийским седлом. И плётка. Но до этого мне было далеко, как до неба.

Анжела, красивая полька тридцати лет от роду, путешествовала с этой экспедицией в качестве поварихи не первый год, она была дружна с начальником экспедиции, была достаточно свободна, гарцевала на своём коньке, и представляла собой великолепное зрелище, когда в тельняшке и лихо сдвинутом накомарнике, который на её горделивой головке спокойно сходил за шляпу, она  галопом проносилась мимо нас.  Я ей завидовала!  Впрочем, женщина она была добрая, справедливая и в обиду меня не давала.

Так повелось, что всех женщин в этой экспедиции звали тётками, что меня почему-то тоже сильно обижало. Теперь, спустя почти пятьдесят лет, я понимаю, что была катастрофически не готова к этой работе и вообще к такой жизни. Интернатская девчонка, крайне недоразвитая в эмоциональном плане, всю информацию о жизни до того момента получавшая из книг, я категорически не вписывалась в эту среду, тем более, что за год до этого на моём месте работала поэтесса Новелла Матвеева, а за два года – поэт Глеб Гарбовский. nbsp;

Тем не менее, поварские дела я освоила быстро, и каждый день кормила народ  свежими лепёшками, тесто для которых я загодя замешивала и укладывала во вьючную суму вместе с посудой. Научилась ставить сеть (у меня была небольшая, четырёхметровая, её вполне хватало), ловила кумжу и горбушу, которой в речушках было не меряно, научилась быстро очищать и засаливать красную икру. Когда стоянка случалась у речки и не на один день, типичная сервировка стола на завтрак была следующая: большая миска со свежезасоленной красной икрой, немаленький кубик сливочного масла, пышные горячие лепёшки и крепкий чай.

Год выдался не простой. Где-то в середине срока был тяжело ранен начальник экспедиции. На стоянке лошадь ударила копытом по лежащему на земле ружью, и то самопроизвольно выстрелило. Дробь прошла через всю толщу ноги в районе паха и осталась под кожей сзади. Пока посланник доскакал до ближайшего посёлка, пока дозвонился и пока прилетел вертолёт, прошло полдня, и он потерял много крови. Его увезли, Анжела улетела вместе с ним, а мы остались с одним геологом и с прежним объёмом работы. По этой причине полевой сезон у нас закончился существенно позже, и мы не смогли своевременно выбраться из камчатской тундры.

Когда, наконец, наша экспедиция добралась до Верхнего Хайрюзово, чтобы, сплавившись к устью реки до Нижнего Хайрюзово, улететь оттуда на кукурузнике в Петропавлоск-Камчатский, всё было поздно, по реке уже пошла шуга, достаточно ранняя даже для этих мест, и сплав оказался невозможным. (Шуга, это толстый слой смеси снега со льдом, несущийся по течению).

Застряли мы в этом посёлке капитально, на две или три недели, всё ждали, когда изменится погода и потеплеет, но этого не случилось.

Всё это время мужчины с утра уходили куда-то в другую экспедицию и играли там в карты на деньги, а я оставалась со старой корячкой, хозяйкой дома, в котором мы остановились,  готовила нехитрую еду, состоящую из варёной картошки и солёной кумжи, которая в любом доме стояла бочками и не имела никакой цены. Мои подопечные на обед не приходили и возвращались домой поздно вечером выпившие и весёлые, на почве чего я умудрилась со всеми перессориться, такая жизнь мне остро не нравилась, и по дурости и в знак протеста, я покупала единственный имеющийся в магазине алкоголь, портвейн три семёрки, мы выпивали его на пару с хозяйкой дома и распевали украинские народные песни. Почему именно украинские? И в исполнении коряков? Не знаю! Но это было повсеместно. К счастью, знакомство с алкоголем продлилось не долго, и не успело повлиять на мою дальнейшую жизнь.

В конце октября начались обильные снегопады, стало совершенно ясно, что лучше не будет, и необходимо что-то решать. Было принято решение двум экспедициям разбиться на три группы и испытать судьбу по трём направлениям: трое спускаются вниз по реке на лодке; трое, самых опытных, налегке отправляются пешком вниз по течению реки; и трое, в сопровождении лошади, двигаются внутрь материка в сторону Коврана, посёлка на берегу Охотского моря, находящегося от нас в семидесяти километрах. Я попала в последнюю группу, состоящую из геолога, рабочего - местного парня лет семнадцати, моей кобылы Машки и поварихи, то есть, меня.

 

Камчатка 3

ПЕРЕХОД
С утра стали собираться. Навьючили на Машку перемётные сумы со спальниками и небольшим запасом оставшихся продуктов, потеплее оделись, я взгромоздилась на привычное место на широченной Машкиной спине, и мы отправились в путь.  Следует отметить, что одета я была скверно.  Что такое изделия из шерсти, мне в тот период было не знакомо, одевалась я во всё казённое, грубый ватник мужского размера сидел на моей некрупной фигуре торчком, и через его широченные рукава задувал ветер, ватные штаны стесняли движения, одним словом, слёзы горькие! Сейчас, вспоминая то время, я удивляюсь, почему никому не приходило в голову хоть немного поделиться со мной тёплыми вещами, тот же геолог таскал в своём рюкзаке кучу старых тёплых свитеров, которые он называл «шерсть моей жены», но нет! Они вообще были людьми достаточно жестокими.  К примеру, я только под конец узнала, что все эти месяцы провела, сидя верхом на оборудовании, в состав которого входила трубочка с радиоактивным плутонием, с помощью которого осуществлялась настройка радиометров для поиска урана. Не пожалели девчонку!   Возможно, потому у меня сейчас и рассыпаются суставы.

Только вышли за пределы посёлка, стало ясно, что с лошади мне придётся слезть, поскольку в тундре намело столько снега, что на отдельных участках лошадь шла махом, то есть, она не могла передвигать ноги, но прыгала. Затем, отдышавшись, делала следующий прыжок и опять останавливалась. Мы шли  цепочкой. Первым, перед Машкой, шёл парень, он тянул её за поводок, следом за Машкой – геолог, я брела последней. Ватные штаны мне пришлось снять, поскольку они стесняли движения, и я осталась в каких-то лёгких и продуваемых брюках, впрочем, это было уже неважно, так как они моментально намокли и покрылись ледяной коркой. Тем не менее, холода я не чувствовала, поскольку выполняла тяжелейшую работу – брела по пояс в рыхлом снегу и здорово уставала от этого дела. Особого мороза не было, но метель не прекращалась.  

Территория, по которой мы шли, представляла собой слегка холмистую поверхность, на возвышенностях которой росли чахлые берёзки, а  на склонах – кедровник, напоминающий, скорее, кустарник, он стлался по земле, и был совершенно не видим под снегом. Из-за этого кедрача мы не могли идти по склонам, а были вынуждены барахтаться в рыхлом снегу там, где его больше всего наметало, то есть между холмами, в низине.   

Не прошло и часа, как мы полностью выдохлись. Ситуация казалась совершенно безнадёжной, семьдесят километров – расстоянием совершенно не реальным. Тем не менее, отдышавшись, мы двинулись дальше. Короткими рывками, с постоянными остановками, мы медленно продвигались по бесконечной тундре, стараясь не оглядываться назад.

Вечером поставили палатку прямо в снегу, больше ни на что не было сил. Поели тушёнку с хлебом, подложили под себя всё, что смогли найти тёплое, забрались в спальники и вырубились намертво до рассвета. Самой большой опасностью было замёрзнуть, поэтому на всём пути следования в душе постоянно происходила борьба между инстинктом самосохранения, когда понимаешь, что, если остановишься – замёрзнешь, с другой стороны, двигаться не было сил совершенно! Несколько шагов, и ты начинаешь дышать, как загнанная лошадь, останавливаешься, когда дыхание успокаивается, делаешь ещё несколько шагов, разгребая телом снег, доходящий до пояса, снова останавливаешься, снова делаешь несколько шагов, и так целый день. Просто удивительно, как много может сделать и вообще выдержать человек в безвыходной ситуации!

Таким образом мы продвигались три дня и не прошли даже половины пути. Каждый следующий день мы проходили меньшее расстояние, чем в предыдущий, в душе нарастало отчаяние и очень острое ощущение, что нам отсюда не выбраться. На второй день мы увидели вдалеке оленевода, он куда-то перегонял стадо, стали кричать и махать ему, но он  то ли не заметил нас, то ли не мог отвлечься, и мы опять остались одни. В довершение всех бед сильно подвернул ногу геолог. Скорость нашего передвижения совсем упала. Парень по-прежнему вёл Машку, а мне пришлось стать «второй ногой» геолога. Это было тяжело, с каждым шагом он всей своей массой опирался на моё плечо, я окончательно и безнадёжно ещё глубже проваливалась в снег, потом как-то закреплялась в нём, он делал следующий шаг, и всё повторялось снова.  

К вечеру третьего дня мы заметили вдалеке какое-то одинокое нежилое строение, и геолог велел парню оставить нас, быстрее двигаться к домику, развьючить лошадь, тогда на неё можно будет сесть верхом, и сразу двигаться в Ковран за помощью. Парень был местный и хорошо ориентировался в тундре, он с облегчением оставил нашу инвалидную команду и поспешил к избушке, а мы потащились следом за ним. Счёт времени был потерян, время измерялось только затраченными усилиями, по сути, последними имеющимися. До сих пор удивляюсь, как мы до неё добрались!

 

Камчатка 4

СОБАЧЬИ ХВОСТЫ
Строение, к которому мы так стремились и в котором уже находились наши вещи, оказалось  полуразрушенным рыбацким домиком, знававшим лучшие времена. В нём всё было настежь, не было ни окон, ни дверей, в пустые проёмы задувал снег, в углу помещения стояла самодельная печка, сделанная из толстостенной двухсот литровой бочки из под горючего, уложенной на бок, да на стене висела связка гольцов, удивительно вкусных речных  достаточно крупных рыбок, которых в камчатских речках было предостаточно.

Впрочем, ни растопить печку, ни что-то приготовить на ней, не было никакой возможности по причине полного отсутствия в доме дров, и полного отсутствия сил для заготовки этих дров.

После небольшого отдыха мы выбрали наиболее тихий угол, где не было сквозняка, перекусили и стали обустраиваться. Расстелили спальники, переоделись в сухое, уложили под себя влажную одежду и, наконец-то, смогли нормально упаковаться и вытянуться в сухости и тепле.  Хорошо! Нога геолога сильно отекла, в довершение к этому у него поднялась температура, и он, лёжа в своём двойном, внутри пуховом, снаружи – ватном, спальнике, сильно потел.  Воды у нас не было, так что приходилось набивать кружку снегом, засовывать её к себе в спальник и ждать, когда снег растает. Жидкости от этого получалось немного, но это было лучше, чем ничего.

Периодически я давала геологу лекарство, которое он запивал талой водой, помогала сменить мокрую футболку и свитер, и он снова забывался в своей болезни. Нас спасало то, что метель продолжалась, и видимого понижения температуры не предвидилось.

Пошли вторые сутки, как наш парень уехал за помощью, но ничего не происходило, связи, естественно не было, и мы не знали, доехал ли он до цели, и знает ли кто-нибудь, что мы в беде. Время длилось бесконечно, прошла ещё одна ночь. Метель улеглась, начало подмораживать, через низкий оконный проём была видна долина, чистый снежный покров которой волнами отсвечивал на солнце блестящей корочкой. Мы старались больше спать и меньше шевелиться, чтобы сохранить драгоценное тепло.

В какой-то момент я услышала, что тишину нарушил собачий лай. Быстро высунулась из спальника, выглянула в окно и, о радость!, увидела крендельки собачьих хвостов, деловито машущих над снегом. Самих собак не было видно, они были ниже уровня снега, но хвосты, хвосты! Хвосты крутились, как заведённые, и звонкий собачий лай возвещал нам о том, что спасение прибыло! Понятное дело, где-то там, рядом с ними, был каюр, но я его не помню, помню только замечательные, пушистые, круто завёрнутые в кольца,  какие-то очень деловитые и боевые, самые настоящие, живые собачьи хвосты!!!

Собачьих упряжек было две.  Каюры, подъехав, первым делом, отстегнули собак, чтобы дать им возможность отдохнуть и подкормиться перед дальней обратной дорогой,  для чего сбросили с нарт сырые оленьи шкуры, перевернув их мездрой вверх, остро заточенными стальными штырями на длинных ручках сделали сколько-то задиров на мездре, и собаки бросились отдирать дальше эти куски шкур и жадно их поглощать (надо так понимать, что они заодно и шкуры выделывали таким образом).

Каюры развели небольшой костёр, вскипятили чай,  напились сами и угостили нас, перекурили, затем подстегнули к упряжи собак, погрузили наш скарб, закинули нас прямо в спальниках, как мешки с картошкой, поверх вещей, встали сзади на полозья нарт, и мы тронулись.

Трудно передать чувство облегчения, которое я испытала от всех этих дел, от простоты и лаконичности совершающегося действа, которое, именно в силу своей банальности, внушало чувство уверенности, что мы в надёжных руках и уж теперь с нами ничего не должно случится.

Успокоилась я рановато.  Ещё одно испытание ждало нас на этом пути. Собаки, которые везли мой спальник со мной  внутри, в какой-то момент умудрились перевернуть нарты, вывалить всё это хозяйство на снег, и, с громким лаем, налегке рвануть в родной посёлок. Догнать их не было никакой возможности. Теперь нас осталось четыре человека на одну собачью упряжку,  в связи с чем пришлось сбросить с нарт все вещи, оставить только нас в спальниках, и бегущих следом каюров, отчего движение наше несколько замедлилось. Тем не менее, до Коврана мы добрались благополучно, сразу были доставлены в медпункт, где помылись, поели, приняли какие-то лекарства,  наконец-то, добрались до нормальных человеческих кроватей и, после всех передряг,  я заснула мертвецким сном свободного человека, не обременённый никакими заботами, в том числе, даже такими пустяками, как собственное выживание. Возвращение в цивилизованный мир началось. 

 

Камчатка 5

ПОСЛЕДНИЙ ЭТАП
Ковран был центральной усадьбой совхоза, большим и хорошо обустроенным посёлком, в котором было всё: школа, больница, почта, магазин и даже небольшая гостиница. Расчищенные от снега дороги, уличное освещение, и полный порядок во всех делах, выгодно отличали его от Верхнего Хайрюзово, лишённого каких бы то ни было производств и, как следствие этого, населяемого опустившимися и глубоко пьющими людьми.

На следующий день нам таки привезли наши вещи, я устроила большую стирку, сушку и глажку, все вещи были вычищены и уложены, и геолог стал искать возможность добраться до Нижнего Хайрюзова, единственного посёлка на побережье Охотского моря, где находился аэродром.  Искомая оказия появилась предсказуемо: приближались ноябрьские праздники, в связи с чем предполагалось усиленное потребление спиртного, и его любой ценой необходимо было завезти в посёлок.

Захудалый тракторишко, выделенный директором совхоза, прицепленная к нему тракторная тележка, по дну которой перекатывались пустые бочки для горючего, и мы, упакованные в те же спальники, между этими бочками – вот и весь наш предпраздничный кортеж. Путь наш лежал вдоль кромки Охотского моря, прямо по пляжу, если можно так выразится, с учётом того, что пляжем этим пользовались отнюдь не люди, а  тюлени. Они невозмутимо  качались на льдинах, во множестве плавающих в зоне видимости; точно такие же куски льда существенно превышающие по высоте трактор, были раскиданы по «пляжу», и наш тракторишко шустро маневрировал среди них, продвигаясь к заветной цели. С моря дул сильный ледяной пронизывающий ветер, укрыться от которого можно было единственным способом : залечь у борта телеги с наветренной стороны, что мы и сделали. Заплатили за это мы высокую цену: по прибытии к месту назначения в Нижнее Хайрюзово, и у меня, и у геолога, обнаружилось сильнейшее отравление парами горючего, которыми была насквозь пропитана эта несчастная тракторная тележка. Впрочем, и это прошло.

По мере того, как мы продвигались к заветной цели, к дому, наше нетерпение усиливалось. Каждый день казался вечностью, геолог предпринимал какие-то нечеловеческие усилия, чтобы раздобыть билеты на самолёт, но погода была всё равно не лётная, и нам ничего не оставалось, как ждать. Несколько дней мы бродили по посёлку, заводили какие-то новые знакомства, заходили к кому-то в гости, по ходу я умудрилась за двадцать пять рублей купить большущую шкуру бурого камчатского медведя, дурно пахнущую, плохо выделанную, в свёрнутом виде образующую огромный грубый короб, что вызывало у геолога крайнее раздражение, тем не менее, в этом вопросе я была непоколебима, прекрасно понимая, что здесь я в последний раз, и другого такого случая оставить себе память о Камчатке, мне не предоставится. 

Следует отметить, что, после всех передряг, мои отношения с геологом улучшились и он стал более доверительно относится ко мне, во всяком случае, высокомерное пренебрежение у него исчезло, ну и я стала чувствовать себя увереннее, хотя и не переставала его побаиваться.  

Наконец, погода установилась. Не знаю, какой ценой, но нам удалось отбыть с первым рейсом. Он был ночным. Самолётик был крохотный, посадочных мест не хватало и мы разместились прямо на каких-то тюках. Самолёт страшно качало, и он постоянно проваливался в воздушные ямы,  тем более, что лететь приходилось в достаточной близости от вулкана Шевелуч, который в тот момент очень активно действовал. Геолог периодически тряс меня за плечо и повторял: погляди, погляди, ты никогда такого не увидишь! Но меня ужасно укачивало, вид огненных всполохов над вулканом меня не вдохновлял, и я продолжала маяться тошнотой, не зная, как перетерпеть эту напасть. Но и это прошло.

Аэропорт в Елизово,  автобус, небольшой особнячок, снимаемый геологоразведочным институтом для нужд всех своих камчатских экспедиций. Наконец, мы на месте!

Каково же было моё удивление, ну и радость, конечно, когда кто-то из аборигенов услужливо показал мне на полтора десятка телеграмм, заботливо заткнутых за электрический провод над выключателем. Все они были адресованы мне, и все они были примерно одного содержания, типа: «Жду, люблю, скучаю, возвращайся скорее!».  Телеграммы эти посылались на моё имя с завидной регулярностью, но их текст никогда мне не передавался, хотя, сеансы связи нашей экспедиции с базой периодически имели место на протяжении всего путешествия. Только тогда я начала вроде бы понимать причины отчуждения и некоторого раздражения со стороны ленинградской части коллектива. Эти телеграммы, которые посылал мне мой будущий муж,  по большому счёту,  защищали меня от определённых поползновений, как следствие этого, я была практически исключена из той игры, из того своеобразного общения, которое всегда имеет место в среде молодых мужчин и молодых женщин. Меня категорически в эти игры не принимали, я относила это на счёт своей неполноценности и достаточно сильно переживала по этому поводу. 

Как бы там ни было, оставался последний шаг – перелёт в Ленинград. Опять Елизово, ТУ -124, Пулково, такси, и я, с мешком, в который была упакована медвежья шкура, в родной общаге. Было 13 ноября 1964 года. Поднимаюсь этажом выше, стучу в знакомую дверь, захожу в комнату. Там сидит и ждёт меня Дима, Дим Димыч, мой будущий муж, человек, с которым мне предстояло худо-бедно прожить следующие двадцать семь лет своей жизни.

 

Камчатка 6


ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С ДРУГИМИ
В Ковране мы узнали в подробностях, что произошло с парнем, который отправился на кобыле Машке за помощью, и почему эта помощь шла так долго.  До посёлка он добрался благополучно, и ему посоветовали обратиться в соседнюю военную часть. Командир вошёл в положение и выделил для нашего спасения гусеничную самоходку. Парень отправился за нами вместе с водителем – солдатом, чтобы показать дорогу. На расстоянии примерно десяти километров от посёлка самоходка полностью провалилась в тундровое озеро (лёд на нём не установился, при этом оно было засыпано снегом и совершенно не выделялось). Солдат не растерялся, открыл верхний люк, они оба выбрались на крышу, затем на берег, и, насквозь мокрые, рванули обратно в посёлок. Добежали без особых последствий. На следующий день директор совхоза отправил за нами каюров. Когда я вспоминаю, как чётко сработала система по нашему спасению  (достаточно было слова малограмотного парнишки), то думаю, что сегодня в аналогичной ситуации мы были бы обречены.

Трое геологов, которые отправились на лодке вниз по реке, из за шуги не смогли причалить к берегу в устье реки, и их вынесло в море. К счастью, их лодку увидели с какого-то судна, и они были спасены.

Более трагичной оказалась судьба тех троих, которые отправились пешком вдоль реки. В отличие от нас, они всё своё снаряжение несли на себе. Путь их был более труден, чем наш, поскольку им периодически приходилось пересекать притоки большой реки. Лёд ещё не установился, и в каком-то из притоков они провалились в воду. Хорошо представляю себе изнурение, которое не позволило им остановиться и хорошо просушиться. После этого они разделились, каждый шёл со своей скоростью в меру своих сил. Целым добрался один. Второго через несколько дней нашли с отмороженными ногами, которые пришлось ампутировать. Третий не дошёл до ближайшего дома каких-то несколько десятков метров и замёрз. Когда я думаю о нём, то мне представляется, что именно такая судьба ждала и нас. Когда видишь цель, появляется большой соблазн расслабится и присесть отдохнуть, не думая о том, что после этого можно и не встать. Думаю, что нас спасло чувство ответственности. Во всяком случае, передо мной стояла конкретная задача: любой ценой дотянуть обезножившего геолога до домика. Для себя я, наверное, так бы не старалась.

Этим троим нельзя было разделяться. Каждый из них думал только о себе, потому они и погибли.

 

Камчатка 7

НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ, АФГАНСКИЙ СИНДРОМ И ТОЧКИ РОСТА
После нескольких заполошных дней отмывания, отчищения и вхождения в нормальную жизнь, на меня навалилась тоска - начала отболевать Камчатка, и продолжалось это не дни, не месяцы и даже не годы. Чувство жесточайшего отчуждения от этой жизни преследовало меня, и тоска мешала мне радоваться даже такому благополучному повороту в моей судьбе, как замужество, о котором я страстно мечтала ещё весной. После переживаний последних месяцев всё вокруг стало казаться тусклым и пресным. Мелкая ненужная суета, какие-то придуманные, не сильные и не глубокие переживания отравляли сознание , в душе был полный раздрай, и я начинала понимать расхожую формулу, согласно которой, побывавший на Камчатке обязательно туда возвращается.

На Камчатке мне больше побывать не пришлось. Мой Дим Димыч, в силу слабости своего характера не решившийся на женитьбу весной, упустил меня, хорошую, спокойную, здоровую  и очень любящую его девушку, а через погода получил обратно насквозь простуженного, с больными почками и с повреждённой, отравленной Камчаткой,  душой, человека, на котором он, опять же, в силу слабости своего характера, таки женился, за что и был наказан – он не был со мной счастлив.

Так я и просуществовала все эти годы с сознанием, что именно там, на благословенной камчатской земле, я жила настоящей жизнью. Эта жизнь была очищена от всего лишнего, в её основе лежали простые и ясные мотивы и действия, она была подвержена множеству испытаний, она проходила в опасной близости от смерти и зачастую требовала от человека  жесточайшего напряжения физических и душевных сил. В этой жизни часто приходилось делать выбор и отвечать себе на вопрос, что есть хорошо, и что есть плохо, именно такая жизнь научала выдержке, стойкости и, зачастую, беспощадному отношению к себе,  а также она обучила меня многим большим и маленьким делам, которые в благополучных городских условиях даже не могли появиться на повестке дня.  

Моё сердце стремилось туда, не в тот коллектив, но в ту реальность, где я, я сама жила и действовала, где я была самоценна, и где все мы ежедневно зависели друг от друга не только во всех делах, но и в самом своём существовании. Стремление в ту реальность и сегодня никуда не делось от меня, оно сидит в моей душе, всю свою жизнь я вольно или невольно ищу её или пытаюсь воссоздать. Отсюда и какие-то сверх усилия при работе в оборонке, какая-то запредельная работа в совхозе, опять же фермерство. Отсюда высокая готовность к предстоящим битвам, когда я, как старый конь, жду призывного звука трубы, чтобы ринуться в последний бой. 

Теперь, оглядываясь назад и вспоминая ничтожный и не длительный опыт своего выпадения из цивилизованной жизни, я в какой-то степени начинаю понимать состояние воевавших людей и их категорическое неприятие последующего рутинного существования. У меня, как и у них, пусть в неизмеримо меньшей степени, но, тем не менее, имел место момент истины, момент жесточайшего напряжения сил, вследствие чего в душе проросли побеги, в быту совершенно не востребованные. Процесс этот не обратим. В этом-то и заключается афганский синдром: неразрешимое противоречие в душах ветеранов любой войны, которое не позволяет им, героям, спокойно жить в  мелкобуржуазной рутине современной реальности.

В душе каждого человека существуют точки роста, этакие почки, которые, в зависимости от внешних обстоятельств, могут дать, а могут и не дать побеги.
В наше, пока ещё достаточно сытое время, когда любой чувак может пить пиво,  курить, сидеть перед телевизором и получать ещё при этом деньги за охрану шлагбаума, ни о каких движениях в его душе говорить не приходится. Ну и ладно. Пусть отдыхает! Это даже хорошо, а то «сгорит» раньше времени. Но наступит грозная минута, и точки роста оживут. Они дадут такие побеги, что человек сам себе удивится – откуда что взялось!  Гены. Русские гены отменить невозможно. Они были сформированы и заложены в его душу многими  поколениями его предков в процессе тяжелейших трудовых и ратных подвигов. Они там существуют, они никуда не делись. И никакая сила повлиять на это не способна. Это хорошие, правильные, чрезвычайно мощные гены!
Гудит земля...

 

Камчатка 2.1
ЧТО ВИЖУ, ТО ПОЮ

Кобыла Машка была не молода и очень осторожна. Ходила она не спеша, часто останавливалась и оглядывалась в поисках жеребёнка, громким ржанием звала его и дожидалась, когда он снова окажется в поле её видимости, только после этого трогалась с места.

Во время ходьбы её спина совершала сложные колебательные движения, от каждой ноги – свои. Из-за невозможности пользоваться стременами, я не могла их как-то гасить, в связи с чем, с каждым её шагом, моё тело двигалось по какой-то сложной пространственной траектории, и я, то проваливалась одним боком, то, наоборот,  возносилась им, то наклонялась вперёд, то заваливалась назад, при этом амплитуда только вертикальных колебаний достигала не менее сорока  сантиметров. Впрочем, я достаточно быстро к этому привыкла и умудрялась на ходу даже поглядывать в зеркальце, причёсываться, поправлять накомарник и совершать массу других дел, которые накапливались в течение дня.

Из-за жеребёнка мы с Машкой всегда замыкали караван и отставали, так что я, практически, никогда не видела впереди идущего, и у меня часто возникало острое ощущение, что я одна в этой тундре, и что я вообще одна на этой земле.   Именно тогда я, как мне кажется, начала понимать своих предков по отцовской линии – алтайцев, я представляла себе, что они точно также перемещались на лошадях в полном одиночестве и испытывали точно те же чувства, что и я. Своё состояние я изливала в песнях, составленных строго по рецепту: Что вижу, о том пою! Будучи вдалеке ото всех и не опасаясь, что меня кто-то услышит, я громким голосом пела о том, что вот, я еду на Машке, и следом бежит жеребёнок, что надо мной светит солнце, и у меня на душе от этого хорошо, что сегодня я видела глухаря, который не обратил на меня внимания, и, что скоро будет привал, мы разведём костёр, заварим крепкий чай, и я нажарю свежих лепёшек. Я пела и ощущала себя единой с этим удивительным краем, который, хотя я и не понимала этого в тот момент, навсегда и безнадёжно уже поселился в моей душе.  Я ехала, пела и была убеждена,  что у меня всё ещё впереди, что я вообще бессмертна. Я пела в уверенности, что меня в жизни ждёт ещё много радостей, да и в тот момент жизнь уже сверкала для меня яркими пронзительными красками, и никакие бытовые неурядицы не могли нарушить это моё настроение.  

Наши многодневные переходы перемежались достаточно длительными стоянками, когда мы капитально обустраивали лагерь, из которого геологи совершали радиальные однодневные маршруты к заранее намеченным точкам в поисках интересующих их образцов породы. Именно в такие моменты можно было передохнуть, постирать, устроить баню, приготовить что-то особенно вкусное и вообще расслабиться. У геолога была «Спидола», так что мы ежедневно слушали эфир, который в тот момент и в том регионе был забит, в основном, китайской пропагандой на тему ревизионизма новой советской власти.  Дичи по озёрам было не меряно, сплошной ковёр и из уток и гусей. Охота, рыбалка и, связанные с этим, кухонные хлопоты,  наполняли нашу жизнь в тот период. Впрочем, этот праздник быстро заканчивался, и нас снова ждала оленья тропа и, когда требовалось от неё отклониться, тундровые болота. 

Оленья тропа, это не самое лучшее место для хождения человека. Она достаточно глубока и узка, так что человеку, чтобы сделать шаг, необходимо было высоко поднимать вторую ногу, чтобы она не застряла в этой  канаве. В то же время, идти рядом с тропой тоже не было никакой возможности, поскольку толстый слой мха пружинил, опереться было не на что, ноги проваливались, одним словом, без лошади – никуда!

Лошадки у нас были послушные и терпеливые, если не считать Серого, небольшого конька, перевозившего кухонную утварь. Этот хитрец наловчился в момент затяжки подпруги надувать живот, в результате чего в процессе ходьбы подпруга ослабевала, и перемётные сумы съезжали вниз, о чём мы узнавали по звону и грохоту кастрюль и тазов. Приходилось останавливаться, снимать всю кладь и по новой седлать нарушителя конвенции.

Лошади у нас были полудикие, когда они не были востребованы, они паслись в табунах без надзора человека, поэтому седлать их и вообще управляться с ними было не просто. Впрочем, народ у нас был в этом плане очень умелый, так что особых проблем не возникало.   Тем не менее, за всё время экспедиции  мне пришлось дважды капитально слетать со своей кобылы Машки. Первый раз,  когда в сумерках, сбоку перед нами, заполошно хлопая крыльями,  вылетела небольшая стая гусей, лошадь от неожиданности подскочила вверх и отпрыгнула в сторону, а я, вместе со своей подстилкой, приземлилась на тропу, на то самое место, которое за секунду до этого покинула Машка. Второй раз было более опасно:  мы преодолевали узкий овраг с достаточно крутыми склонами, по дну которого протекал ручей. Поднимаясь вверх, в последнюю минуту, почувствовав, вероятно, что почва уходит у неё из под ног, Машка сделала неожиданный резкий рывок вверх, а я, не имея, за что зацепиться, кубарем через голову скатилась назад,   пролетела, по меньшей мере, тридцать метров и плюхнулась в ручей. Судя по тому, с какой скоростью мои, в обычной жизни не обращающие на меня внимания, суровые товарищи, оказались рядом, я поняла, что ситуация была достаточно опасной для моей жизни. Впрочем, всё ограничилось парой синяков, и только.

По вечерам после ужина народ играл в карты, я этому так и не научилась, в связи с чем  меня в игру не принимали, поэтому я уходила в палатку, которую мы делили с Анжелой, зажигала свечу, в очередной раз перечитывала «Двух капитанов» Каверина, книжку, которую я нашла в одном из брошенных посёлков, или писала письма своему Диме, письма, которые по понятным причинам технического характера так и не были никогда отправлены.

Ближе к осени погода начала резко портиться, пошли затяжные дожди, ночи стали холодными, жизнь резко усложнилась, и стало не до песен. Началась гонка на выживание.

 

****

Выделено из лички
Удалила только фамилию абонента и номер её телефона.

> Светлана, добрый день!
Меня зовут Инна, я работаю внештатным корреспондентом журнала "Вот это жизнь".
Прочитала ваш пост, и думаю о том, что об этой истории нужно рассказать, если вы не против конечно.
Мне кажется эта часть вашей жизни будет интересна читателям.
Светлана, где вы живете?
И напишите мне пожалуйста, что вы думаете.
Очень жду ответ.
> Уважаемая Инна! Мои тексты носят сугубо блогерский характер. Они достаточно сокровенны и рассчитаны на узкий круг читателей, который, как мне кажется, у меня уже сложился. Для них и пишу. Это чистой воды любительство и нисколько не тянет на литературу. В любом случае, у меня нет и, думаю, никогда не будет никаких амбиций в этом плане. Что хорошо в интернете, не всегда хорошо на бумаге. В любом случае, спасибо за предложение, но я, пожалуй, воздержусь. С уважением СН
> Светлана!
Извините, я наверное не правильно выразилась.
Я ищу драматические истории из жизней людей. Ваша история про Камчатку мне кажется очень интересной. И я хотела написать об этом, конечно же с ваших слов.
Мне кажется, что всем будет интересна ваша история о замужестве и быте Сибири.
Естественно, если вы согласитесь.
В этом журнале добрые и интересные истории.
С уважением Инна
>  ---И я хотела написать об этом, конечно же с ваших слов.---
Дорогая Инна! Мои слова, это мои слова, и, понятное дело,  мне не требуются толмачи и пересказчики. Есть хорошая русская пословица: "Редька говорила — я с медом хороша, а мед подумал и сказал: а я и без тебя хорош!" Не обижайтесь, но немножко поморализую: О чём бы ни писал человек, он, в конечном счёте, отображает самого себя. Когда он принимается писать о чужих судьбах, он не сможет сделать это качественно, если сам не пережил что-то подобное и если многие человеческие страсти ему неведомы. В этом случае его тексты - это чистой воды начётничество, пустая  и никого не зацепляющая риторика. Мне не хочется думать, что Вы из того безмозглого племени, которое с младых ногтей заявляет, что станет писателями, будучи уверенным, что для этого достаточно уметь ловко складывать слова в предложения. Мой Вам совет следующий: Не суетитесь. Окунитесь в реальную жизнь. Проживайте её сами во всей сложности и простоте этой проблемы (понятное дело, не сидя в городе!), и тогда, рано или поздно, Вы начнёте что-то видеть и слышать в окружающей Вас реальности, вот тогда-то и попытайтесь сказать об этом миру.
PS  Удивляет Ваша неразборчивость: Как можно сотрудничать с журналом, передовица которого посвящена "самому большому бюсту в мире"?