Оккупация

Оккупация глазами брестского обывателя (немцы применяли понятие «айнхаймиш» – «местные») – так обозначил бы рамки нового раздела и взгляд на происходившее. Отсут-ствие авторского домысла по-прежнему является принципиальным: каждый факт или эпизод будет иметь опору на воспоминания очевидца, а выводы и обобщения останутся прерогативой читателя.

Целью и смыслом всех наших изысканий продолжает оставаться Брест, судьбы города и горожан на очередном изломе истории. Разобравшись в этом, мы еще немного приблизимся к ответу на главный вопрос проекта: что сделало брестчан такими, какие мы есть.

По мере приближения лета 1941-го над Брестом все чаще появлялись немецкие самолеты-разведчики. Накануне парада физкультурники репетировали на запасном поле брестского стадиона движение под оркестр – с запада вдруг послышался нарастающий гул. Двухфюзеляжный «Фокке-Вульф» со свастикой (в народе его называли «рама») сделал над стадионом пару кругов, лег на крыло... Чем дальше, тем безнаказаннее чувствовали себя над городом асы люфтваффе. Они, похоже, больше провоцировали, чем фотографировали, не торопясь улетать, пока не появлялись наши одномоторные «ястребки». Последние успевали сесть на хвост, но не стреляли – сопровождали до границы и дальше Буга не преследовали. Уполномоченные товарищи объясняли на политинформациях, что сбивать нельзя, может начаться война.

Она и без того началась.

Приехавшие после сентября 1939-го специалисты-«восточники» в приближение войны в основной своей массе не верили. Воспитанные на известных постулатах, они не могли полагать обратного тому, что твердила пропаганда: с Германией, нашим главным союзником, у нас заключен мир. Вторым мифом была наступательная доктрина «непобедимой и легендарной», пресловутый перенос войны на чужую территорию.

Впрочем, нельзя быть категоричным: и восточнее Негорелого хватало людей, умевших сопоставлять факты. В открытом в Бресте за год до войны железнодорожном техникуме работал преподавателем красивый подтянутый мужчина-еврей, всегда носивший галифе и охваченную командирским ремнем гимнастерку. У него была молодая такая же красивая жена и маленькая плаксивая дочка Дора. Однажды преподавателя вызвали в горком и оформили выговор по партийной линии – за то, что пытался отправить жену и ребенка на восток. К семерым совработникам, кто слепой вере в партию и правительство предпочел ответственность за родных, горком применил главную кару – исключил из партии за паникерство. Поток семей в восточном направлении от этого не ослаб, люди лишь стали более осмотрительны, отправляя жену с детьми «отдохнуть летом у бабушки».

Происходило это еще до 14 июня 1941 года, когда все газеты запестрели заявлением ТАСС о том, что союзник неуклонно выполняет условия советско-германского пакта о ненападении и что слухи о намерении Германии напасть на СССР являются беспочвенными. А в этот день Гитлер собрал в Берлине командующих группами армий, армиями и танковыми группами, чтобы обосновать свое нападение на Россию. Гудериана тогда спросили, сколько времени ему надо, чтобы достигнуть Минска. Ответил: 5-6 дней.

…Местное население по каким-то ему ведомым признакам (еще свежо было в памяти 1 сентября 1939 года – нападение немца на Польшу) чувствовало, что надвигается. Люди спешно сбывали советские деньги; портные, сапожники, часовщики всячески затягивали выдачу готовых заказов, особенно командирам и их женам. В магазины не успевали завозить муку, мыло, соль, спички. Семьи готовились.

На первый взгляд, в повседневной жизни Бреста ничто не предвещало столь скорой развязки. Люди работали, выстаивали митинги, русский язык начал помалу теснить в обиходе польскую речь. Перелицованный город, казалось, безвозвратно втянулся в жизнь по новым советским правилам. 20 июня 1941 года в Бресте прошел пленум обкома комсомола. Вел его первый секретарь обкома ЛКСМБ Кирилл Мазуров (будущий глава ЦК КПБ и член Политбюро), а участие в работе принял первый секретарь ЦК ЛКСМБ Михаил Зимянин, впоследствии секретарь ЦК КПСС.

Зимянин уехал из Бреста поздним вечером в субботу, 21 июня.

В последний мирный день в Бресте выступали с гастролями артисты эстрады и оперетты. На стадионе репетировали большой спортивный праздник, запланированный на 22 июня с парадом физкультурников и показательными выступлениями.

В номере за 21 июня областной газеты «Заря» выпускница 15-й средней школы Лена Пузырева делилась своими планами на будущее в заметке «Буду инженером». А утром следующего дня Лена вместе с братом и мамой в толпе беженцев уходила на восток. Судьба отца – командира 62-го Брестского укрепрайона Михаила Пузырева (того самого, чью фамилию в ночь осады крепости горланили громкоговорители немецких агитмашин: дескать, ваш генерал пьет водку в компании немецких офицеров) – по сей день остается неизвестной. По одним советским источникам, Пузырев пропал без вести под Могилевом, по другим – погиб под Сталинградом.

Листок отрывного календаря за 21 июня 1941 года нес на лицевой стороне пустозвонное, но сохранительное по тем временам четверостишие белоруского классика:

Сомкнем же плотнее ряды боевые,
За честь, за свободу – вперед!
Над нами алеют знамена родные,
Нас доблестный Сталин ведет!

«Двадцать второго июня / Ровно в четыре часа / Киев бомбили, нам объявили, / Что началася война…» Сейчас не узнать, из какого источника пошли гулять по страницам и сводкам эти «ровно четыре часа». Война началась в 3.15 по берлинскому, или 4.15 по московскому, времени. Житель Бреста Василий Чеберкус, встретивший войну 16-летним, вспоминает, что наручные часы были тогда для среднего брестчанина явлением не слишком характерным, а для многих «восточников» – вообще невидалью, и обладатели советского жалованья, особенно военные, пользуясь случаем, скупали на толкучке по двое, трое и так носили на руке. Местные жители относились к наручным часам спокойно – как к лишней трате, и в семье у Чеберкусов их не было. Только будильник, по которому отец вставал на работу. Когда грянули первые залпы, на часы спросонья никто не взглянул – не до того было.

Мощь удара концентрировалась на местах дислокации воинских частей – крепости, Северном и Южном городках. Сотни бомбардировщиков с крестами уничтожили на земле практически весь авиапарк приграничных советских аэродромов. В результате налетов были сожжены все самолеты штурмового авиаполка и три четверти самолетов истребительного полка в Пружанах, а от истребительной части в районе Кобрина осталось всего десять исправных машин.

В шесть утра солдаты вермахта уже шагали по улицам Бреста.

Если быть точным, первые немцы – соответ-ственным образом подготовленные лазутчики и диверсанты из специализированного полка «Бранденбург-800» - появились еще раньше. «Бранденбуржцы» были заброшены в город и крепость в канун войны под видом свежеиспеченных командиров (в мае-июне в Брест прибыло много выпускников военных училищ, среди них впоследствии писатель, защитник цитадели Александр Махнач). Переодетые немцы вели себя раскованно; молва твердила, что их видели в театре, клубе железнодорожников, городском парке. Атлетичные парни в новом, с иголочки, обмундировании, заметно отличавшиеся от мешковатых бойцов в линялой форме, галантно приглашали девушек на танец. Те с трудом скрывали восхищение немногословными кавалерами и стеснялись спросить про акцент, который не могли не уловить в скупых репликах, решали про себя, что, наверное, прибалтийцы. А гостившая в Бресте девушка из российского Торопца Аня Соколова поделилась с замужней сестрой – командирской женой, не ходившей в парк, – что на танцах было много красивых парней, но все – глухонемые…

Мне довелось слышать в пересказе воспоминания брестчанки, которая вечером 21 июня танцевала с молодым командиром замечательной выправки. При расставании тот назначил ей встречу на завтра ровно в полдень. Девушка жила на улице Комсомольской близ пешеходного моста, и, когда на рассвете громыхнуло (артиллерийский огонь по городу сосредоточился на военных городках и стратегических точках), ей было не до свидания. Но в 12.00 он пришел – уже в форме немецкого офицера.

Может быть, реальный эпизод оброс легендами или таких случаев было несколько, но много позже в совершено другом интервью мне привели имя девушки, только жила она на Граевке.

Стася Котовска (у нее еще была сестра Зося, «за польских часув» обе учились в гимназии) в годы оккупации работала в оранжереях «Зеленхоза». Там между делом они много чего с товарками вспоминали, делясь своими девичьими секретами и переживаниями. Стася и поведала, как накануне войны в парке имени 1 Мая появились парни в белых перчатках (простим романтической девушке эти наверняка додуманные «алые паруса»). Один из них несколько раз пригласил ее танцевать, проводил домой. Под впечатлением она долго не могла уснуть, а перед рассветом начали рваться снаряды…

Утром, когда все стихло, Стася вышла к колодцу набрать воды, чтобы напоить корову. Колодец Котовских выходил половиной на улицу, половиной – во двор. По улице уже шли немецкие колонны, и вдруг Стасю поприветствовал молодой немецкий офицер, ехавший верхом на лошади. Присмотревшись, девушка выронила ведро: это был ее вчерашний знакомец.

Имела ли история продолжение, мы не знаем. После войны Котовские уехали в Польшу.