Как я дважды хотел побить Высоцкого, но, к счастью, так и не стал этого делать. Случай 2-й.

Второй случай, когда я хотел вступить в бой с Высоцким.

Это было давно. Это было недавно …

Это случилось в год московской олимпиады, поэтому я и запомнил это время.

Я учился в те времена в милицейской вышке - Московской высшей школе милиции, которая была создана тогда по инициативе ЦК КПСС, на базе академии, чтобы выковать для столицы кадры исключительно из москвичей, для замены дискретитировавших себя лимитчиков.

Однако, в моей личной биографии произошли тогда существенные перемены. Я женился. У нас родилась прекрасная дочурка, в которой я души не чаял, и семью надо было кормить.

Доходы же мои были весьма скромные, не сказать большЕй. На стипендию в сорок рублей и себя нельзя было прокормить, не говоря уж о семье. Конечно, милицейская форма несколько выручала, но проблемы не решала. У меня был бесплатный проезд. Я мог экономить на одежде, эксплуатируя по большей части форму. Я курил из экономии самые дешевые сигареты. Но все это были жалкие полумеры. Я поломал голову, и нашел решение.

Написал рапорта и перевелся на учебу в заушную академию, и на практическую работу, как тогда говорили. Проще говоря - я стал участковым уполномоченным.

Но рок судьбы как бы испытывал меня. Дело в том, что произошло это в тот самый 80-й год, когда весной состоялся 27-й съезд КПСС, а летом - московская олимпиада.

На практике это сказалось такой особенностью, как особо строгая подготовка всех милицейских служб, обязанных обеспечить во время этих важных для страны мероприятий, безукоризненный общественный порядок. Проходили многочисленные спец. мероприятия. Одна спец операция, перекрывала другую. И, как всегда у нас бывает, отчеты, отчеты, и ворох, никому ненужных бумаг, которыми высокопосталенные чиновники создавали видимость кипучей деятельности, и закрывали свои задницы от всех возможных неприятностей.

Вот так и начиналась моя милицейская карьера. В бумагах мы просто тонули.

Мне приходилось особенно туго. Не потому что я хочу убедить кого-то в том, что я один держал весь фронт обороны, и вся милиция держалась на моих плечах. Просто, я был тогда в этой работе совсем еще юнгой. Мне приходилось одновременно осваивать не только тонкости милицейской работы, но и познавать все тонкости ее бухгалтерии, т.е. бумажной работы.

Напомню старикам, и просвещу зеленых - лето восьмидесятого выдалось очень жарким. Оно ненамного отличалось по своей жаре от недавнего, знойного лета 10-го года, которое осталось в памяти у современников.

Милицию тогда заставили носить белую, парадную форму повседневно. Это было очень недобно, так как белые рубашки быстро пачкались, и воняли трудовым потом. На случай неожиданного дождя, который, подлец, так и не пошел, нам выдали принадлежнось к фуражкам, которую сразу же прозвали (дамы не читайте!) - гондоны. Это был чехол из жесткого, необычайно толстого, полиэтилена, который нужно было натянуть на фуражку, для ее непромокаемости. Сделать это было можно только теретически. Изделие никак не хотело натягиваться. А если натягивалось, то предмет сморщивался.

Вспоминается интересная такая деталь. В дальнейшей моей биографии, мне пришлось жить, и работать опером в городе Владивостоке. И, вдруг на тебе - призжает туда столичный гость - главный перестройщик, маь его …, мистер Горбатый.

Дай бог памяти, было это, кажется, на праздник военно-морского флота.

Событие – из ряда вон выходящих. Сами понимаете, как в таких случаях ведет себя начальство всех рангов. Но не буду распыляться, и расскажу главное.

Во Владивостоке, расположенном на полуострове сосисечной формы, и упичканным сопками, как бородавочник бородавками, было, и есть всего две центральные, параллельные улицы, пронзавшие полуостров, как шампуры сардыльку. По одной из них – наиглавнейшей – Океанскому проспекту, и должен был двигаться кортеж меченного.

Для усиления, обеспечения, и прочей чуши, нас, оперов, сняли с основной работы, заставили переодеться в форму, и выставили болванами вдоль маршрута следования. Людей, видимо все же не хватало, и дистанция между нами была такой, что мы друг друга не видели.

Помню одного военного морячка офицера. Он, проходя мимо меня, спросил - а на фига? Я, не найдя разумного объяснения, стал повторять ту чушь, которой нас инструктировали перед выходом на объект. Он удивленно посмотрел на меня, потом покрутил пальцем у виска, и, насвиствыя мурку, пошел дальше.

И, как всегда – на тебе, пошел сильный дождь. Он был не просто сильным - это был тропический ливень. Лило как из ведра.

Тут я и вспомнил о своем столичном «гондоне», который мне выдали перед олимпиадой. Как бы он пригодился мне тогда, если бы я догадался его захватить. Но, увы - хороша ложка к обеду.  

Я не имел права покинуть пост, и укрыться где нибудь под навесом. Видок у меня был тогда, как у пугала огородного.

Комичность ситуации усиливалась тем, что это сволочь сначала долго не ехала, а затем, зачем-то, стал ездить туда – обратно много, много раз. Длиннющие членовозы, на большой скорости постоянно перестраивались, запутывая врагов, и оберегая от их козней нашего мудрого Мао. Проносясь мимо меня, они устраивали мне хороший душ.

Но и это было не все. Задолго до каждого проезда кавалькады, по улице многократно проезжала вереница поливальных машин, усиленно очищающих асфальт от пыли сильными струями воды, как из брасбойта.

И вот - ближе к сути дела, наконец-то.

В один из знойных дней, ближе к вечеру, я сидел за письменным столом на опорном пункте охраны порядка, и отчаянно строчил бумажки, которые я уже изрядно задолжал начальству. Трое – четверо моих коллег занимались там своими делами.

Кроме нас, по комнате время от времени сновали, изнывающие от безделья дружинники, пришедшие со своих маршрутов «погреться». Стоял гвалт, и царила обычная суета милицейских будней.

Вдруг, в на опорный приходит наряд постовых милицинеров, и дружно начинает жаловаться на то, что его очень обидели местные хулиганы. Это было и смешно, и грустно.

Всяк, служивший, знает что такое честь мундира. И вопль - наших бьют, в милиции, облеченной безграничной властью по отношению к простым гражданам, это понятие давно уже приобрело извращенные формы.

Милиционеры обиженно рассказали, что когда они проходили возле одного дома, с одного из балконов его, в них стали плевать, оскорблять непотребными словами, и кидаться пустыми бутылками.

Конечно, бесхребетность и непрофессионализм этих горе – сотрудников, были сами по себе возмутительны, но делать было нечего - задета честь мундира. Если сегодня так ведут себя по отношению к блюстителям, то завтра …

С места в карьер сорвались все, кто был в наличии, включая храбрых дружинников, для того чтобы не искать понятых. Я поначалу тоже дернулся вместе со всеми, но когда увидел СКОЛЬКО их туда рвануло, и бросил грустный взгляд на свою стопку неотписанных бумаг, то махнул рукой, и остался на месте. Там и без меня было делать нечего. Вся история не стоила и выеденного яйца. Я бы постеснялся жаловаться на то, что меня кто-то обидел, и звать на помощь. Один против сорока ходил, и жив остался.

У одних главное оружие - свисток, и других – мозги, которые под фуражкой хранятся.

Через некоторое время в опорный ввалилась большая и шумная компания.

Привели нарушителей спокойствия.

Их было человек пять. Молодые парни – лет по двадцать, двадцать пять. И начался разбор полетов, с оформлением милицейских документов. Парни были в подпитии средней стадии, и вели себя очень бурно и эмоционально.  

Хамов я не любил никогда. Не люблю их и сейчас. Но тогда я был, к тому же по юношески горяч и невоздержан. Чуть что, и за наган, за шашку, к барьеру …

Занюмаюсь своими делами, и не вмешиваюсь. Это считается неприличным - как будто своим товарищам не доверяешь. Но потихоньку начинаю закипать.

Ребята сначала вели себя очень нагло, вызывающе, как будто надеялись на безнаказанность. И это обстотельство вызывало неприязнь к ним. Постепенно я заметил, что среди этой компании явно выделяется один паренек, и вся компания считает его неформальным лидером, и, как бы прячется за его спиной.

А спина у него была действительно широкой. Он был рослый, широкоплечий. Его могучие бицепсы не были скрыты складками одежды. День, как я уже говорил, был жаркий, и на нем была рубашка с короткими рукавами. Накаченные мышцы перекатывались буграми на бицепсах, хотя он их специально и не напрягал для запугивания. Объем их производил внушительное впечатление.

Он выглядел огрызавшимся волком, окруженным свитой тявкающих шакалов, и безжалостными охотниками. Ребята из его компании, как бы провоцировали своего вожака показать свою силу, и тявкали из-за его спины, надеясь на его защиту. Поначалу им удавались эти провокации, и парень пытался выглядет этаким ухарем, которому и море по колено.

Держался он подчеркнуто независимо, отвечал дерзко, и грубо. А шакалье подтявкивало, и тем самым еще больше его провоцировало на поиск ненужных приключений.

Обстановка постепенно накалялась. Их поведение явно тянуло на мелкую хулиганку, которая в любое время могла быть переквалифицирована в уголовную, но пока еще не отягощалась сопротивлением работникам милиции, после чего уже обратного хода уже не было бы. Но в любой момент это могло уже произойти. Наглость ребятишек наталкивалась на упрямую принципиальность милиционеров.

Меня все это стало уже сильно раздражать. Мне очень не нравилось поведение ни той, ни другой стороны. Одни вели себя нагло и развязано, а другие, как мне казалось, разводили излишние антимонии.

Про себя я задумал, что еще немножко потерплю, и если ничего не изменится, то встану, и вырублю этого здоровяка.

Сказать честно, так это вызвать недоверие, но делать мне нечего, и придется сознаваться. Мне тогда было до лампочки - здоровый он, или нет; кто он, и почему себя так ведет. Правила поведения, считал я, для всех одни. Наше дело правое, и мы победим - вот такой был мой девиз.

Слава богу, что о моих героических планах я не успел никому рассказать. А почему - сейчас поймете.

Я был все же увлечен своим основным делом - написанием бумаг, и поэтому пропустил, видимо какие-то важные детали в развтии событий.

Произошел какой-то перелом в его поведении того здоровяка. То ли он слегка протрезвел, то ли до него дошли внушения о дальнейшиз перспективах его судьбы, то ли еще что повлияло на него - не знаю. Только вести он стал себя вежливо, и разговаривать уважительно. Его компания, глядя на вожака, тоже изменила свое поведение. Нельзя сказать, что у них крылышки выросли, но хамство исчезло.

Мое раздражение исчезло, и я полностью погрузился в свое бюрократичкое творчество.

Я бы и не вспомнил никогда об этом случае, который не слишком сильно выделялся из повседневных милицейских будней какой-то неординарностью. Напротив - подобное происходило ежедневно, и регулярно. Если бы не одно НО!.

Вызвали из конторы машину, и ребят увезли в отделение милиции, где дальше с ними стал уже заниматься дежурный по отделению.

Ночью, часиков в двенадцать, когда мы пришли в контору (отделение милиции) сдаваться, т.е. сдавать оружие после службы, я узнал очень любопытные подробности продолжения этой банальной истории, которые и побудили меня поделиться воспоминаниями в этом рассказе.

Штатным дежурным в те сутки заступил майор, пришелший в милицию из «большого» спорта. Он и тогда сохранял свой интерес к спорту, и знал наперечет биографии и спортивные достижения всех больших спортсменов. Оформляя протокол об административном правонарушении на задержанных, он естественно спросил у здоровяка его фамилию. Он назвался - Высоцкий. Майор насторожился, и стал выяснять детали - тот самый что-ли? Оказалось - тот самый.

Не тот, который великий наш певец и актер - Владимир Высоцкий, а другой, у которого заслуг перед страной, как оказалось не меньше, но славой он был немного обделен.

Это был тот самый наш боксер тяжеловес Игорь Высоцкий, с Дальнего Востока, который, единственный в мире боксер, нокаутировал непобедимого Кассиуса Клея, или по другому - Мохаммеда Али, и других именитых боксеров мира.

Я не стал фантазировать - чтобы там было, если бы … Но всегда с улыбкой вспоминаю об этом случае, и напоминаю себе - сдержаннее надо быть порой )))

Петр Заев, другой наш великий боксер, на вопрос о Высоцком как боксере скажет: «Он никого не боялся на ринге, потому что у него - сердце льва».