Есть ли у христианина конкурентные преимущества?

В исходящем году положение Русской православной Церкви в обществе изменилось, и довольно сильно. О Церкви стали гораздо больше говорить – и она сама стала гораздо больше говорить, причем тон этих разговоров оказался далеко не благостным. «Дело Pussy Riot», «дело о патриаршей квартире», несколько громких ДТП с участием духовных лиц и роскошных авто, наконец, учреждение богословской кафедры в МИФИ, что вызвало тоже далеко не только слезы умиления у студенчества – вот события одного года, и лишь те, что у всех на слуху. На вопросы корреспондента «Росбалта» отвечает человек сведущий и ответственный – а именно, ответственный редактор «Журнала Московской Патриархии» Сергей Чапнин.

— Сергей Валерьевич, все-таки, чем явился уходящий год для Церкви и окружающего ее мира?

— Уходящий 2012 год поменял ситуацию весьма существенно. Если говорить о том, что на поверхности, о скандалах и «скандалах», то здесь многое понятно. Церковь отличается от любых общественных институтов. Она – «иная» или, другими словами, цель ее существования находится за любым политическим или общественным горизонтом. Однако в последние годы Церковь стремилась к тому, чтобы все усвоили – именно она самый крупный и влиятельный общественный институт современной России.

Как оказалось, в одном пакете с этим признанием находится одна очень неудобная вещь – публичность любого общественного института. Получается, что к ней теперь будут применяться те же самые правила, что и к прочим игрокам в общественном пространстве России. Мы должны признать, что Церковь оказалась к этому не готова.

Но мне кажется, что серьезный разговор должен начинаться не с этого. И начну я издалека. Центральная общецерковная выставка «Православная Русь» в прошлом году была посвящена подведению итогов 20-летнего церковного возрождения. Некоторым тогда, в 2011 году показалось, что это название взяли для красного словца. Однако 2012 год показал, что подведение итогов оказалось не символическим, а вполне конкретным.

Эпоха церковного возрождения действительно закончилась. Мы вступили в новый этап церковной жизни и новый этап отношений Церкви и общества. Как он будет называться и сколько продлится – еще рано говорить, время покажет. Очевидно одно – многое изменилось.

— Вы знаете, у меня тоже есть ощущение некоего «рубежа». Мне тоже кажется, что период церковного возрождения завершился. Церковь возродилась – и то, как она возродилась, к сожалению, не все российское общество радует. Нерелигиозное и нецерковное сообщество порой чувствует, что у нас появилась государственная религия. И что, скажем, в том же МИФИ неверующий студент не сегодня-завтра почувствует себя неуютно – ну, и так далее.

— Церковное возрождение – это сложное и даже противоречивое явление.

Содержательно «церковное возрождение» обращает нас в прошлое, говорит о реставрации того, что было сломано или утрачено. Однако главные плоды этого возрождения не в восстановлении как таковом. На уровне нашей с вами жизни ничего особенного возродить не удалось. И это неудивительно – возникла огромная историческая дистанция между нами и 1917 годом – тем рубежом, когда возник разрыв традиции. И надо сказать, что интуитивно Церковь это чувствовала и все эти годы действовала в другом направлении. Она стремилась использовать те возможности, которые открываются в современном мире, учитывая социальный и политических контекст, новые технологии и т.п. Церковь очень творчески входила в жизнь постиндустриального, информационного общества. Это очень и очень важная тема, но она требует отдельного разговора.

Да, мне как православному христианину часто приходится слышать, будто бы Православие превращается в государственную религию. У меня это вызывает улыбку — эти страхи неоправданны. Они возникают в головах тех, кто много смотрит телевизор.

Если же вы знакомы с реальной ситуацией в храме, который расположен рядом с вашим домом, и жизнью его настоятеля или реальной судьбой основных церковных инициатив – преподавание основ православной культуры, введение православных капелланов в армии, — то никаких иллюзий о «государственной религии» у вас не будет.

Государство стремится использовать Церковь, но вовсе не стремится ей помогать. Кругом неудачные, половинчатые решения. Некоторое понимание в верхнем эшелоне и многочисленные примеры саботажа этих решений на уровне чиновников среднего звена. Я думаю, что до нормальных – в идеале партнерских – отношений государства и Церкви нам еще очень далеко.

У меня такое впечатление, что советские чиновники у нас самовоспроизводятся даже в молодом поколении, которое не помнит Советского союза. Скажу и еще более резко. Советское прошлое напоминает нам о себе постоянно, и в последние годы сформировалась постсоветская гражданская религия со своими ритуалами и религиозными практиками.

— Как это?

- Я был в шоке от высказывания сравнительно молодого – 1972 года рождения – вице-премьера Аркадия Дворковича. Помните, как он в начале октября рассказывал, что ему принесли на визу проект решения правительства, в котором отменялись государственные акты, принятые в 1918, 1920 и 1931 годах, и подписанные, в первых двух случаях, Ульяновым-Лениным. Эти постановления уже давно противоречат действующему законодательству, но у Дворковича «не поднялась рука» завизировать отменяющее постановление. И затем вице-премьер добавил фразу, которую можно считать исповеданием личной веры или, по крайней мере, манифестацией личных ценностей, которые выражаются и в его государственной деятельности: «Вообще невозможно отменить все, что подписано Лениным, это кощунство, я считаю». Таких примеров, уверяю вас, немало.

Так что не бойтесь. Церковь не заинтересована в том, чтобы быть государственной религией, а нынешнее государство не способно поддержать Церковь до такой степени. Оно двумя ногами стоит в советском прошлом.

При всем, сказанном выше, я считаю, что к тревоге, связанной с восприятием Православия как государственной религии, нужно относиться серьезно. Возможно, что светская часть общества использует неудачное определение, и реальная проблема называется иначе, но это страхи не на пустом месте. Да, и я вижу, как государство стремиться использовать Церковь для своей идеологической поддержки, и представители Церкви далеко не всегда имеют мужество от этого отказаться.

— И все же очень у многих из нас есть полное ощущение, что у президента Путина с патриархом сложилась уже совершенная симфония.

Это полная ерунда! Невозможно всерьез говорить о том, что отношения президента и патриарха – это модель отношений государства и Церкви. Это катастрофическая ошибка! Даже если у нас у всех губернаторов со всеми правящими архиереями местных епархий такие же хорошие отношения, как у Путина и патриарха Кирилла – это не значит, что система церковно-государственных отношений не хромает на все четыре лапы. Если мы все отношения сведем к личным отношениям между церковной иерархией и чиновниками – это катастрофа. Нужно создавать новый механизм отношений. И вот здесь можно утверждать, что государство этого не хочет, оно с огромной неохотой отвечает на призывы Церкви.

К счастью, в нашей стране мелкими шажками, но все-таки возникает гражданское общество. И среди гражданских инициатив, которые, как правило, решают очень конкретные проблемы на региональном уровне, есть церковные, что вполне естественно.

Государство же порой боится благотворительных организаций, волонтеров, социальных инициатив. От этого страдают и церковные организации. Вот, например, прихожане одного из московских храмов много лет кормят бездомных у вокзала. Периодически возникают проблемы — тут нельзя, там нельзя!

А взять такую гигантскую проблему, как выведение атеизма из ткани школьной программы. Почему курс основ православной культуры вызывает у многих такое раздражение, даже у самих православных? Потому что это половинчатая мера, компромисс. В школах должен быть Закон Божий, бессмысленно и даже опасно упаковывать религию в культурологию.

— А неверующему школьнику как быть?

— Напомню, что это набор предметов по выбору, т.е. каждая семья добровольно и самостоятельно должна принять решение, что будет изучать ребенок. Есть шесть «опций»: православие, ислам, буддизм, иудаизм, история религий или светская этика. Но идет давление на детей и родителей: школе невыгодно, чтобы был большой набор дисциплин для малых групп учащихся. И они всех загоняют в светскую этику.

Надеюсь, это временная проблема. Но как будет решена главная проблема? Допустим, один конкретный курс наполнен христианским содержанием, но все остальные-то остаются все равно атеистическими. У меня ребенок в пятом классе: он мне показал учебник по истории, они там изучают «библейские мифы»! Можно повежливее к христианам отнестись? Нет, оказывается, нельзя. Не умеем.

— Значит, с государством – на самом деле, симфонии нет? А что с обществом?

— На мой взгляд, в 2012 году произошло незаметное, но весьма радикальное изменение в восприятии церковной жизни. Раньше Церковь воспринимали «вообще», как совокупность всего хорошего. Сегодня к Церкви не стали относиться хуже, но рухнул образ «Церкви вообще». Для многих главным является то, насколько мой коллега, сосед или собеседник, называющий себя православным христианином, соответствует евангельскому идеалу. Человек как бы говорит: «Я в Церкви доверяю не всем, а только тем, чей моральный авторитет я готов признавать». Хорошо, но это значит, что в Церкви есть и такие люди, чей моральный авторитет я не готов признавать.

Я не исключаю, что это правильно. Не надо всю Церковь в ее нынешнем состоянии называть белой и пушистой. Начинается «фокусировка на деталях». А если так, то в событиях последнего года есть и положительный смысл тоже. Впервые за последние время всем стало ясно, что церковное сообщество неоднородно. Что есть разные группы, которые между собой находятся в состоянии «холодной войны». Их даже неправильно называть «либералами» и «традиционалистами» – политическая терминология ведет не туда.

— Но, в общем-то, так как раз и делят. Ведь «православный актив» — государственники. Вообще, из-за церковной ограды слышны в первую очередь голоса монархистов. Вот, деликатный такой вопрос: Путин — это «царь» или «не царь»?

— С монархистами как раз все сложно. Практически все они прекрасно понимают, что монархия в России невозможна. Захиревшие Романовы выставить своего кандидата не могут. Кто еще? Те, кто готов фантазировать, называют имя принца Гарри, но это из области фантазий. Монархия как политический проект в сегодняшней России – это утопия, все разумные православные понимают. Хотя, конечно, частью православных Путин воспринимается как «суррогатный монарх».

Но даже те православные державники, которые сегодня заявляют о своей безоговорочной поддержке Путина, на самом деле лукавят. Они не могут поддерживать нынешнюю власть в полной мере. Среди православных есть как минимум два сильных движения, направленных против политики государства в целом и инициатив Владимира Путина, в частности.

— Даже так?

— Да. Во-первых, это движение против ювенальной юстиции (анти-ЮЮ) и движение против электронного учета персональных данных (анти-ИНН). Это мощные движения, в которые вовлечены десятки, а может быть, и сотни тысяч людей.

И вот возникает любопытная коллизия. С одной стороны, фундаменталисты декларируют верность Путину как главе государства, а с другой стороны, они ведут непримиримую борьбу против тех программ, которые и прошлый, и нынешний глава государства считают приоритетными. В их сознании возникает образ царя, который сам по себе добрый и справедливый, но которому «не все рассказали». Думаю, вот это лицемерное раздвоение сознания мешает державникам стать реальной политической силой.

Но державники год за годом пытаются формулировать свои политические позиции. А либералы – нет.

— А в православии есть либералы?

— Здесь мы упираемся в проблему отсутствия терминологии. То, что есть, я бы назвал иначе — либеральные консерваторы. В интеллектуальном церковном кругу более-менее равнозначно присутствует несколько идейных течений. Настроения приблизительно равномерно распределяются между теми, кто провозглашает себя православным державником, теми, кто имеет либеральные или либерально-консервативные взгляды, и теми, кто вообще не интересуется не только политической, но и общественной жизнью. Наверное, церковное большинство пока не определилось.

Вы знаете, в самом начале 2011 года был поставлен любопытный вопрос: что делает интеллигенция в Церкви? И через несколько месяцев он мутировал в другой вопрос: а нужна ли интеллигенция в Церкви?

— Да, вот это очень интересно было бы узнать.

— Ну, знаете, это уже полтора столетия обсуждается… Но есть, по крайней мере, два новых момента. Первый: мнение церковных иерархов и чиновников раскололось. Некоторые выступили в поддержку церковной интеллигенции и за диалог с нецерковной, а другие прямо заявили, что от интеллигенции все зло, в свое время «она распяла Христа» и, кончено, она Церкви не нужна.

За этим спором стоит важная проблема, которая волнует не только православных. И католики уже добрых десять лет вместе с папой Бенедиктом XVI размышляют об этой проблеме.

Это вопрос о соотношении веры и разума. Слепая вера добра не принесет. Вера не должна быть мифологизированной и ограничивать человека. Напротив, вера – это путь к свободе, а значит, это путь разума. Так какое же место разум занимает в церковной жизни?

На мой взгляд, в течение последних 20 лет Церковь позволила себе непозволительную роскошь – игнорировать доводы разума и последовательно отказываться от поиска ответов на некоторые вопросы и решения некоторых проблем. В итоге таких «отложенных вопросов» оказалось слишком много. И вот сейчас это сыграло с нами, с православными христианами, плохую шутку. Теперь надо найти новый язык, на котором заново объяснить, казалось бы, понятные вещи. А искать новый язык всегда мучительно трудно.

— А каков сегодня наш «общий язык», от чего можно отталкиваться?

— Отталкиваться приходится от того, что самосознание современного россиянина по-прежнему постсоветское. И для Церкви это очень опасно. Ведь исторической достоверностью обладает только один период нашей истории – советский. Его можно пощупать, его видно, логически понятно, что за чем следует. Но для тех, кто находится в этой советской парадигме и называет себя православным, очень остро встает вопрос традиции.

Что такое православная традиция? Те традиции, что у нас более-менее живы – это традиции советские. А те, которых бы хотелось придерживаться – по сути дела, все умерли за 70 лет, превратились в благочестивый миф, притчу. Чтобы их оживить, необходимо творческое усилие. И это усилие во многом сегодня постмодернистское – некая реконструкция, игра. Но это не живая традиция.

Кто был среднестатистический прихожанин до 1917 года? Крестьянин, разумеется. Церковь была ориентирована на крестьянский уклад. Сегодня церковное возрождение – это прежде всего событие для городов-миллионников. Москва, Петербург, Нижний Новгород, Ростов. Люди живут совершенно по-другому.

Вот простой пример. Как молиться? Те, кто каждый день проводят в дороге на работу и домой 3-4-5 часов, – а это сотни тысяч людей – не имеют времени даже книжку дома почитать. Как найти место для утренней или вечерней молитвы? В транспорте. Но чтение в транспорте – это очень сложный вопрос. Православные традиционно молятся в красном углу перед иконами, в тишине, когда никто не мешает. Для многих сейчас это непозволительная роскошь. А те, кто за рулем, и вовсе не читают молитвы, а слушают аудиозаписи. Возникла новая традиция, но она никак не отрефлексирована, не замечена.

Сегодня причащаются гораздо чаще, чем сто лет назад. В храмах невероятное количество детей. Такого Русская Церковь никогда не знала. Не было никогда в Русской Церкви до 1917 года и воскресных школ. Если появились в храмах дети, нужны и какие-то комнаты для детей. Значит, возникают новые требования к храмовой архитектуре. Но это никак не отражается в церковных документах.

Есть и колоссальная проблема, как соблюдать посты. Да, есть организации, где верующие сотрудники приходят к руководству и просят: хотя бы в Рождественский и Великий пост дайте нам в столовой постные блюда. И руководство идет навстречу. А как быть тому, у кого таких условий нет? Если тебе жена не подготовила коробочку еды, ты чаще всего вынужден нарушать пост. Такая ситуация нередко принимается духовником по умолчанию, но достаточно ли этого?

Пожалуй, значительный шаг вперед сделан в объяснении богослужения. Да, оно продолжает совершаться на церковнославянском языке, но делаются новые переводы на национальные языки. В этом году, например, закончен новый перевод литургии на якутский язык. И таких примеров десятки. Богослужения регулярно транслируются по федеральным телеканалам с очень выверенными, богословски корректными комментариями. Операторы работают и в храме, и в алтаре, представляя очень убедительный образ православной литургии. Раньше и представить такое было невозможно.

Все это иллюстрирует мой основной тезис. Главный вектор церковной жизни – не возрождение традиций XV или XIX века, а решительное движение вперед. Погружение церковной жизни в жизнь современного общества.

Мы должны создавать новые церковные традиции – личного благочестия, семейные, общественные. Стоит гигантская задача: сделать церковную жизнь такой, чтобы человек современного большого города чувствовал себя в Церкви органично. Нужен пост, нужно христианское самоограничение, но при этом христианин должен осознать свои «конкурентные преимущества» — его путь к свободе самый короткий, так как именно Евангелие дает пример соединения веры и разума.

Беседовал Леонид Смирнов