Русский язык развивается!

Данная статья является ответом на статью Ольги Ольгиной "Русский язык развивается или деградирует". Автор поднимает тему насыщения нашего языка англицизмами, рассматривая это явление, как признак его деградации. Приводятся примеры. Вот с этих примеров и хотелось бы начать некоторые свои возражения. Скажем, автор берет группу неоправданных заимствований английских слов, и начинает со слова "киллер". Зачем, спрашивает автор, употреблять слово "киллер" вместо слова "убийца". Казалось бы, действительно, "киллер" с английского как "убийца" прямо так и переводится, однако само это слово вошло в наше употребление отнюдь не в своем прямом переводе. Киллерами у нас стали называть не всяких, а только наемных убийц. Посудите сами: "наемный убийца" мы можем сказать, а "наемный киллер" будет резать слух, как "масло масленое". Вот вам и проверочный тест на оправданность заимствования. Тот же самый тест проходит и другая пара из статьи: слова "няня" и "бэбиситтер". Хотя "бэбиситтер" чересчур режет русский слух своей корявостью, тем не менее он плотно занимает нишу, в которую русское "няня" влезает лишь частично. Произнося слово "бэбиситтер", мы отлично понимаем, что это не пушкинская няня во всех смыслах этого слова, то есть, она не будет делиться с ребенком сказками, не будет жить его жизнью, и, не дай бог, еще может и походя покалечить душу ребенка - абсолютно безразличного ей ребенка.

Здесь стоило бы сказать, что вместе с этими англицизмами русский язык осваивает и новые явления нашей жизни. Пока киллер не стал у нас знаковой и распространенной фигурой, русский язык вполне обходился "наемным убийцей". То же самое можно сказать и о "бэбиситтере", которое скорее обозначает появление слоя "новых русских". Наемные няни бывали и раньше, но это старались не афишировать. "Новые же русские" этим кичатся, а следом за ними подтягиваются, переставая стесняться этого слова, и слои попроще, которым просто не хватает мест в детских садах.

Я согласен с Ольгой относительно засилия слов вроде уикенд, лузер и т.п., но многие из них сразу попадают в категорию словесного мусора, в котором уже содержится огромное множество своих доморощенных изобретений, вроде слов "лох", "упырь" и т.п. (Хотя, например, "уикенд" - чаще это не просто выходные, а выходные, наполненные какими-либо мероприятиями).

Интересно рассмотреть такие пары, как "голкипер"-"вратарь" и "тинэйджер"-"подросток". И там - и там полное совпадение смыслов, однако почему-то не всякого вратаря язык поворачивается назвать голкипером. Вратарем может быть мальчишка в дворовой команде, а голкипер - это уже профессиональный вратарь. Конечно, профессионального вратаря мы тоже можем назвать вратарем, например, к легендарному вратарю Льву Яшину "голкипер" как-то не клеится, но это лишь помогает выявить интересный оттенок этого слова. В слове "вратарь" звучит народность. Называя вратарем Льва Яшина, мы с одной стороны поднимаем до его уровня миллионы мальчишек, а с другой стороны и самого легендарного спортсмена переводим в когорту этих мальчишек по одному очень важному признаку - беззаветной любви к футболу.

Мы делаем Яшина народным кумиром.

У меня не совсем благожелательное отношение к слову "тинэйджер", я предпочитаю "подростка", однако не считаю это слово лишним заимствованием. В этом слове для меня новое явление в нашей жизни - американизация нашей молодежи, ее разложение, отрыв от национальных корней. Употребляя его, мы подсознательно напрягаемся, помним, что нам приходится иметь дело с чем-то инородным и чуждым, что ребенок, названный этим словом, требует нашего повышенного внимания к нему, особого внимания - часто требуется раззомбирование его мышления. Подростком же я назову ребенка, которому на подсознательном уровне я могу доверять и на которого могу положиться.

Вот так русский язык - великий русский язык - принимает чужие слова. Они отражают в нем новые явления нашей жизни, они углубляют, разнообразят его, наполняя массой оттенков. Не знаю, как в других языках, но русский можно сравнить с губкой, которая обладает свойством стопроцентного впитывания всего человеческого многообразия. Это не случайно - это исторически сложившая особенность русского. Ведь русский народ, исторически расширяя сферу своего расселения, соприкасался с большим множеством других народов. И не просто соприкасался, а уживался с ними, впитывал их в себя. Это не могло не сказаться на свойствах языка.

В заключение хотелось бы обратить внимание на еще одно интересное свойство нашего языка. Скажем, хрестоматийным стал пример, как в девятнадцатом веке возражали против использования иностранного слова "горизонт". В противовес ему предлагалось ввести в оборот слово "небозём". Но не вышло. А почему? Первое, наверное потому, что несмотря на правильное словосложение "небозём" оно все-таки предполагает смешение двух понятий, отражающих две половинки объединенного слова, то есть смешение земли и неба. Горизонт же в вводимом в оборот смысле предполагал как раз обратное - то есть линию разделения неба и земли. И второе, более интересное. Все-таки, согласитесь, "горизонт" звучит красивее, чем "небозём". Второе немного приземленное. "Горизонт" же - возвышеннее и поэтичнее. Начало слова "гори-" (по случайному, конечно же, совпадению) вообще напоминает вечернюю и утреннюю зарницы, манящие и зовущие вдаль. Вот так язык, оказывается, еще и стремится к красивости. Он, конечно, легко проглотил бы логическую неувязку небозёма (как, скажем, логическую неувязку "продуктов питания", ведь продукт - строго говоря - результат чего-то, а каким должен быть на самом деле "продукт" питания?), но предпочел более красивое иностранное слово "горизонт".

Наш язык не зря назвали великим и могучим. Он - продукт великой миссионерской истории великого народа. Это гигант, который мы не в состоянии обозреть. И что для него щипки англицизмов? Он не замечая переваривает их, легко встраивает в свою структуру, заставляя работать по своим правилам и наполняя уникальными смыслами, которые эти слова даже не имели на своей родине. На благо всем нам.