МЫ ВЫДЕРЖИМ

   До восхода солнца еще далеко, а Давид Давидович уже на ногах. На кухне он открывает красный шкаф, достает железную банку «NESKAFE», засыпает в красную фарфоровую чашку две ложечки кофе, заливает кипятком, сахар не добавляет, он не любит сладкое и идет на балкон.

   На балконе открывает окошко. Высовывает голову, вспоминает слова врача, раздумывает, потом машет рукой и закуривает.

   Сегодня на улице первый снежок. Все вокруг побелело, словно слегка поседело.

   Давид Давидович выкуривает за полчаса пять – шесть сигарет и возвращается на кухню. На столе под скатеркой что-то лежит. Он снимает скатерку. Мягкая игрушка – медвежонок.

- Мишка кошолапый, - говорит он.

   Из холодильника он выгребает все продукты в целлофановый пакет.

- Может, и я пойду с тобой, - раздается тихий голос жены.

   Давид Давидович не принимает во внимание тихий голос жены.

- Не нужно, - громко отвечает он, а потом спохватывается и переходит на шопот. - Тебе есть за кем смотреть. Шалава не звонила?

   Жена отрицательно машет головой.

- Давай обратимся в опеку, - говорит она.

- Господи, - говорит Давид Давидович, - еще не умылись, не перекрестились (в Бога он не верит и говорит по привычке), - а уже за старое. Каждое утро одно и то же.

   В опеку Давид Давидович не верит, потому что боится отказа. Скажут: вы – пенсионеры, содержать достойно не сможете, отправим в интернат. Сейчас все может быть…

   С пакетом Давид Давидович идет в соседний подъезд. Под ногами хрустит стекло. Давид Давидович знает, что под ногами.

   «Ничего не меняется, - думает он, - больница. Шприцы валяются, где угодно».

   Немного не доходя, Давид Давидович останавливается. Поворачивает назад, потом вперед… Кружит на месте.

   «Может взять денег, - думает он. – Нет. Деньги брать нельзя. Они не помогут. Будет только хуже. Я не выдержу и дам».

   Когда Давид Давидович не был на пенсии, то в это время он ходил или ездил на работу. Больше любил ходить. До станции километра три. Разомнется во время дороги, а потом в электричку. Вздремнет, пока доедет до Москвы, но чаще всего прижмется к стеклу окошка и думает.

   В машине о том, о чем он думает в электричке, не подумаешь.

   Дверь в квартиру открывает сын.

   Давид Давидович на его лицо не смотрит. Он знает, какое у него лицо.

- Как спал?

- Да так, - вяло отвечает сын. – Больше в ванной сидел. Вода немного помогает. Ты же говорил, что вода самое лучшее лекарство.

- Да. Из воды вышли.

    Они проходят на кухню.

   Давид Давидович открывает холодильник. Ни крошки. Часть продуктов из пакета он закладывает в холодильник. Часть оставляет на столе.

- Поешь, - говорит он. – Хочется, не хочется, а ешь. Даже через силу.

   Он видит глаза сына. Ничего доброго в них нет. Давид Давидович напрягается. Он уже знает, что будет дальше, но ему нужно выдержать.

- Ты бы лучше денег мне дал, - говорит сын.

- Нет, вопрос о деньгах закрыт.

- Я телевизор продам.

   Давид Давидович понимает, что начинается агрессия и шантаж.

- Продавай, - спокойно отвечает он. - Все, что имеется в квартире, продавай. Мешать не буду. Ты – хозяин. Можешь и квартиру продать, и дочку без ничего оставить. Устраивает? Могу даже покупателей найти. Только с дочкой, как быть?

- А все ты виноват, - срывается сын.– Мотался по своим командировкам. А что мать могла сделать со мной. Драться со всей улицей. Вояка. Провоевал меня.

   Обидно Давид Давидовичу , но он не возражает. Не та ситуация, чтобы бодаться сыном.

   Он отвечает спокойно, хотя и не уверен в правильности своего ответа.

- Может ты и прав, но я так воевал, чтобы живым для матери, тебя, твоего брата и внучки остаться.

- Тебе бы так, - переходит на крик сын, - ночами не спать. Ломает всего. Хоть на стенку лезь. Я в ванной по три, четыре часа просиживаю, а оно все крутит и крутит. Повесится хочется. Или хоть закажи кого – нибудь, чтоб он вшил мне пулю в лоб. Разве можно с таким, как я жить? Один раз поплачешь и все. А может и не поплачешь, а вздохнешь.

- Ты мой сын.

   « А если б это был не твой сын, - мелькает в голове Давид Давидовича, - возился бы ты так с ним?».

   Ответ на этот вопрос Давид Давидович не знает и смотрит на сына.

   На лице сына появляются слезы.

   Он становится на колени, бьется в истерике головой об пол и просит, просит деньги.

   Давид Давидович чувствует, как жалость подступает к сердцу. Он хочет вернуться домой, взять деньги, но ведь не за этим он пришел к сыну.

- Не дам, - говорит он, поглаживая левую сторону груди. – Хочешь, бей меня, кляни…

   Давид Давидович готов на все, только чтобы не видеть стоящего на коленях сына.

    Истерика проходит, но то, что видел он сейчас, остается в его сознании, и будет оставаться до следующего утра, а скорее на все оставшиеся годы.

   Давид Давидович поднимает сына и ведет к дивану. Потом сам идет на кухню. Смачивает полотенце и мокрым полотенцем обтирает дрожащее лицо сына.

- Хочешь, массаж сделаю. Немного забудешься. Ложись на пол.

   Минут десять Давид Давидович ходит по спине сына и слегка даже подпрыгивает.

- Ой, батя, больно, - кричит сын.

- Этому массажу меня твой прадед, мой дед научил. А он быка кулаком с ног сбивал. Ты же из его родни. Не захолустный. Терпи. Сбился трошки.

   Давид Давидович любит украинские слова. Они певучие и мягкие. Он говорит их сыну, чтобы отвлечь его мысли хотя бы на несколько секунд.

   После массажа Давид Давидович кладет сына на диван и разглаживает спину.

- Не много помогло, - говорит сын. - А твой дед, что действительно кулаком с ног быка сбивал?

   Подействовало. Давид Давидович ободряется. Попал в цель

- Было дело. А однажды вот, какая история случилась. У него в деревне самые лучшие быки были. Синего цвета. И как-то ехал он по шляху. А на него налетели. «Быки у тебя, дядя, хорошие». «Хорошие». «Они нам очень нужны. Мы их возьмем». «Берите. Только не обижайтесь потом на быков, чтобы они с вами не пошли». Не обиделись. Дед выдернул шкворень. Ну и положил их.

- А что еще твой дед мог делать?

- Бабку обманывать. Сивуху воровал у нее. Вечером сивуха есть, а утром нет. А деду хоть бы хны. Бабка его колотит, а он лежит на сене и кричит: да ты, Марья, сильнее бей, я же тебе не муха. А батька, твой дед, какой у меня был. Лучший баянист и танцор в поселке. Железную бочку на попа поставит, баян в руки, на дно бочки заскочит и пошел. Подошвы горели. Я, брат, сестра, мать за ним. Из под пяток искры летели. Все знали, что Давыденковы пляшут. Не хилая родня у нас была. Не хилая. Вот так. А ты из нашей родни.

   Давид Давидович рассказывает и как бы одновременно видит просторный двор, хозяйственный сарай из кирпича, из которого отец выкатывает железную бочку и ставит ее на попа. У него крепкие жилистые руки, и он играет с бочкой, как с игрушкой. Поставив бочку, отец скрывается в доме, а потом выходит с баяном. За ним тянутся мать в цветастом платке, цветастом платье и с бубенцами, он, младший брат, сестра.

   Баян дорогой. По тем временам пятьсот рублей. Дед продал волов, а купил сыну баян.

- Ну, что, братва, - кричит отец, - попляшем.

   Он подставляет под бочку скамейку, вскакивает на нее. А потом на бочку, словно и нет ему полвека.

- Цыганочку, - кричит отец и пускается в пляс, а за ним все они.

   Во двор входит тетя Феня. Монашка. В черном платке, черном платье. Она смотрит на пляшущего отца, не выдерживает и с криком «Эх» ныряет в веселый залихватский пляс.

   «Весело и душевно жили, - думает Давид Давидович, - хотя и с кормежкой плохо было, но этой же гнили и в помине не было. Я на войне со своими товарищами от этой заразы  обогатиться мог, сколько ее через наши руки прошло, но не сделали мы же этого. Затравят наших детей. Затравят»

- Вот такая была у нас семья.

   О многом Давид Давидович и умалчивает. Все было и у них в семье. Да и у него самого с женой тоже не все гладко шло.

- Да и ты вроде не хилый, - смягчается сын. – С самого начала прикладывал меня за наркоту так, что я к стенке отлетал.

- Дурак я был. Вот и прикладывал. Я же к силе привык. Думал, что силой можно все решить. Ты уж извини меня, брат. Так я там со своими товарищами общался, а они со мной. Много стоит это слово для меня. Не каждому говорю. Ну, а насчет силы. Прадедова сила не в меня, а в тебя перешла. Помнишь, как ты за младшего брата заступался. Да перепутал в куче. Вместе с его обидчиками и его поколотил. А молотил здорово. Как дед шкворнем.

   Уловил Давид Давидович и во второй раз. Легкая улыбка мелькнула на лице сына, а расслабляться нельзя.

-Да и врач мне говорил о тебе: крепкий парень. Не мелкота. Мелкоту труднее лечить. Если б он взял себя в руки, то избавился бы от наркотиков. Он тебя тогда такими уколами нашпиговал, что ты почти идти сам не смог. Я хотел взять тебя на руки, донести до машины. А ты: нет, сам дойду.

- Я пробую. Правда, сколько раз лежал в клинике, а выйду опять за шприц. Руки поколоты и ноги.

   Сын встает с дивана, проходит к столу, садится и ест.

   Давид Давидович выходит на балкон и докуривает почти пачку до конца.

   «Как же можно так жить, - думает он, - без работы, денег, с таким сердцем и головой. А душа у него болит, наверное, сильнее, чем у меня. Который год уже в наркотиках.».

- Что дальше? – слышит он голос сына.

- Работать будем. У нас хоть и не деревня, и не поселок, и не частный дом, а работы знаешь сколько. За день не переделаешь.

- Да откуда в квартире такая работа может взяться?

- Как откуда? Посуда у нас чистая? Чистая. Будем мыть, чтоб чище была. Полы чистые? Чистые. Будем подметать, мыть, чтоб чище были. Дверца на шкафе болтается.

   Дверка на месте, но он легонько надавливает на нее.

-Я, браток, привык воевать и выжил. А ты привыкай работать, хотя бы вначале дома, и выживешь.

   Давид Давидович с сыном возятся до вечера. Переставляют мебель, хотя и переставлять не нужно, но они ищут новые места, то для гарнитура, то для дивана... Перебирают инструменты в шкафу на балконе. После выходят к машине. А там и свечи нужно посмотреть, и сигнализацию, и стопари, и…. Словом все на то, где, по мнению Давид Давидовича, имеются поломки.

- Да она же у тебя новая. Недавно купил, - сердится сын, - а везде поломки.

- Такие машины сейчас, - вздыхает Давид Давидович. – Ты делай, делай. Хорошим механиком станешь. А я тебя потом к своему другу в сервис определю. А там он тебя и повыше механика поставит.

   Вечером Давид Давидович возвращается домой. Ему не хочется. Там тоже слезы жены, просьба внучки: деда, а когда ко мне придет мама?

   Прощаясь, он говорит.

- Видишь, денек выдержал.

- А ночь?

- Давай останусь с тобой.

- Не нужно. Я выдержу.

   Они стоят на пороге квартиры. Дверь открыта.

   Мимо проходят соседи.

- Здравствуйте, Давид Давидович. Как здоровье?

- Пока стоим. Вот с сыном обсуждаем, какую перепланировку нужно сделать.

   Перепланировка соседей не интересует. Они в курсе всего.

- А как у сынка?

- Спросите сами.

- Да видим, что хорошее.

   Соседи улыбаются.

   Давид Давидович понимает, что несет их улыбка, так как видит их глаза.

   Правда, не все и улыбаются, а как бы спрашивают с укором: если ты, человек военный, ничего не можешь сделать со своим сыном, то, что мы можем сделать со своими?

- Батя, - говорит сын. – Пристегни меня наручниками к батареи.

- Нет. Я это делал раньше, не помогло, потому что я делал это против твоей воли. Наручники у тебя под диваном. Если сам захочешь, сам и пристегнешься. Ключ подальше отбрасывай и запоминай, куда упадет, чтобы я его потом найти мог. И телефон к себе придвинь, когда застегнешься. Если будешь чувствовать, что не выдерживаешь, то звони. Никто тебя не вытащит из этого состояния, если сам не захочешь. Что дочке передать?

   Он смотрит в глаза сыну.

- Скажи, что сегодня я до ночи работал, приду завтра. Лады.

- Лады. Завтра, кстати, будем детскую украшать.

   А что ее украшать, если внучка, а ей пять лет, почти все время живет у Давида Давидовича.

- А эта? Твоя.

- Я уже о ней забыл. Шляется где-то.

   Они обнимаются.

- Мы выдержим, батя.

   Его голова застывает на плече Давид Давидовича.

- Ты же на войне не то выдержал. А я же твой сын. В твоего деда пошел. И родня у нас не хилая.

   Давид Давидович чувствует облегчение. Застряла хорошая мысль. Начнет выбивать плохие.

- Выдержим, сынок, если будем держаться вместе. А родня у нас действительно не хилая.

   Давид Давидович проводит рукой по лицу, выходит и направляется к своему подъезду.

   Уже поздно. Во дворе тихо. В доме светится только одно окно.

   «Только ночь прошла бы спокойно. А как было раньше», - думает Давид Давидович.

   Ночами - звонки. Давид Давидович даже не брал трубку. Знал: беда. Ночью хороших вестей не бывает. Он поднимал жену с постели, и они бежали в квартиру сына.

   А в прихожей квартиры пол залитый кровью, побитая посуда, осколки стекла. Сын с ножом. Напротив сына невестка с ножом.

- Иди в детскую, - говорил Давид Давидович жене, - забирай внучку и домой. А мы тут разбираться будем.

   Милицию, полицию вызывали соседи. И не раз сын сцеплялся с милиционерами и полицейскими до кулаков. Не раз пытались завести уголовное дело, да Давид Давидович отбивался не, сколько своими погонами, погоны полковника – пенсионера были не в чести, а деньгами.

   «На войне страшно, - думает Давид Давидович, входя в подъезд, - но еще страшнее, когда загнивает семья. Нужно узнать, кто поставляет наркоту в город. Раньше не до этого было, а сейчас возьмусь. В нашу полицию обращаться не буду. Могу проколоться. Там, может быть, все завязано. Нужно через своих московских ребят. Они еще не скурвились».

   Дома на кухне на столе он видит игрушку - медвежонка и приколотую к ней бумажку, на которой написано: мишка кошолапый.

Буква «ш» перечеркнута, а над ней написана буква «С».