Оборона Трубчевска. 1941 год. www.voenvideo.ru

*** "...Если вдуматься, я только здесь начал по-настоящему размышлять над окружающим, но без позитивного результата. Почаще надо было бы обо всем думать, но для этого требуется время. Правда, у меня никогда не было столько времени для размышлений, как во время войны, и особенно здесь, в Сталинграде. Несколько дней назад у меня был длинный разговор со священником, но мы никак не могли договориться, потому что страдания казались мне большими, чем возможность утешения. Священник придерживался мнения, что мы тут добрались до той точки, где должна кончиться философия и начаться религия. Прав из нас, конечно, только один, но я спрашиваю себя: в том ли сейчас дело, кто из нас прав? Я часами сижу в бункере и все думаю, думаю.
Глубокоуважаемый господин тайный советник! Нам не нужно обсуждать мои личные проблемы, я рад, что в отличие от своих товарищей не обременен никакими семейными связями. Это ведь страшные и мучительные заботы, они могут довести человека до отчаяния. Этот постоянный непреходящий страх за жену и детей или других близких. Я ведь все время слышу, о чем тут говорят, и иногда кажется трагичным, а иногда смешным, с какой невероятной серьезностью относятся ко всему своему и каким важным и особенным кажется самому себе каждый человек. Они говорят о тех делах, которыми занимались в мирной жизни, волнуются, цел ли их дом, беспокоятся, дошли ли посылки, те, что посылают они, и те, что шлют им. Кстати, я думал о том, что может быть в посылках, которые шлют из Сталинграда? В моем бункере есть один (он из Люденшайда), так он в каждом письме спрашивает, как поживает его кошка. Какой абсурд! Деньги, профессия, положение, имущество. Но прежде всего страх за свою личную судьбу, и этот страх звучит в очень многих письмах, которые пишут здесь. Иногда я не могу без отвращения смотреть, как ведут себя люди.
Час назад меня спросил сосед по бункеру, капитан, слышал ли я, что русские уже прорвались на севере? Как будто это что-нибудь может изменить в нашей ситуации. Теперь все стремятся попасть поближе к штабу, и поспешность, с которой это происходит, заставляет думать, что здесь они надеются на спасение. Но никакого спасения нет. Страх отнимает у них рассудок, они теряют голову, если она вообще есть у них на плечах. И они даже не замечают, как глупо, как не по-мужски себя ведут.
Пространство, которое я тут могу обозревать, не больше ста метров, и в поле моего зрения около сотни людей. Все они похожи друг на друга. Все трусы. Тот, кто спустился сюда с какой-то высотки или прихромал с переднего края (это время от времени случается), только с удивлением качает головой, видя, что здесь происходит. С этими людьми мы не можем выиграть войну, тем более такую войну. Хорошо еще, что на фронте ведут себя иначе, чем эта жалкая кучка, состоящая из остатков самых разных штабов. Я спрашиваю себя, почему я веду себя иначе и какая роль отведена мне? Храбрость это или что-то иное? Но я не мечусь и не кудахтаю, как согнанная с насеста курица, не ловлю и не повторяю разных призывов и лозунгов, не произношу громких речей и сплю по ночам спокойно.
Господин тайный советник! Сталинград — хороший урок для немецкого народа, жаль только, что те, кто прошел обучение, вряд ли смогут использовать полученные ими знания в дальнейшей жизни. А результаты надо бы законсервировать. Я — фаталист, и личные мои потребности настолько скромны, что я в любой момент, когда первый русский появится здесь, смогу взять рюкзак и выйти ему навстречу. Я не буду стрелять. К чему? Чтобы убить одного или двух людей, которых я не знаю? И сам я не застрелюсь. Зачем? Что, я этим принесу какую-нибудь пользу, может быть, господину Гитлеру? Я за те четыре месяца, что нахожусь на фронте, прошел такую школу, которую, наверняка, не получил бы, даже прожив сто лет. Я жалею только об одном — о том, что вынужден закончить свои дни в столь жалкой компании. "
*** "...Дорогой отец! Наша дивизия «готова» к большой битве, но эта большая битва не состоится. Ты, наверное, удивишься, что я пишу тебе по твоему служебному адресу, но то, что я хочу сказать тебе в этом письме, может сказать лишь мужчина мужчине. Ты сам найдешь подходящую форму, чтобы объяснить матери. Сегодня нам было сказано, что мы можем отправить письма. Тот, кто знает положение, понимает, что мы можем сделать это в последний раз.
Ты полковник, дорогой отец, и сидишь в Генштабе. Ты понимаешь, что все это значит, и поэтому можешь избавить меня от объяснений, которые звучали бы сентиментально. Все кончено. Я думаю, что это может продолжаться еще восемь дней, а потом дверца захлопнется. Я не хочу сейчас заниматься поисками причин, которые можно было бы привести за или против нашей ситуации. Эти причины теперь совершенно неважны и обсуждать их бесполезно, и если я все-таки хочу о чем-то сказать, то лишь о том, что вы должны искать причины и объяснения не у нас, а у вас, у того, кто несет ответственность за эту ситуацию. Не падайте духом. Особенно ты, отец, и те, кто разделяет твои взгляды. Но будьте начеку, чтобы еще большие несчастья не обрушились на нашу Родину. Пусть этот ад на Волге послужит вам предостережением. Прошу вас, помните об этом.
Ну а теперь наше положение на сегодняшний день. Из всей дивизии боеспособных осталось только 69 человек. Блейер еще жив, и Хартлиб тоже. Маленький Деген потерял обе руки, его, наверно, скоро переправят в Германию. Для него уже тоже все кончено. Расспросите тогда его о деталях, которые вам хотелось бы узнать. У Д. больше нет никакой надежды.
Мне очень хотелось бы знать, что он думает о положении и его последствиях. У нас еще есть два пулемета и четыреста снарядов. Один гранатомет и десять гранат. А в остальном только голод и усталость.
Берг с двадцатью солдатами покинул позиции без приказа. Лучше узнать, что тебя ждет через три дня, чем через три недели. Упрекать его не могу.
Под конец о личном. Ты можешь быть уверен в том, что все, вплоть до самого конца, будет как надо. Конечно, немного рановато в тридцать, но что поделаешь.
Не надо сантиментов. Пожми за меня руки Лидии и Елене. Поцелуй маму (поаккуратнее, старый вояка, думай о ее сердце). Поцелуй Герду. И привет всем остальным. Руку к каске, отец, старший лейтенант докладывает тебе о своем отбытии."