О «новых поморах»

О наших «новых поморах» и директоре «Поморского института» Иване Мосееве я уже писал весной этого года, но мельком, и к теме особого интереса не проявил. Думал – решили люди «переделать» историю, и ладно, не первые они, и не последние. Но в последние дни в Интернете о «поморах» и о «деле Мосееве» говорят довольно часто, поэтому я решил разобраться – чем наши «новые поморы» занимались в последние годы? Историю с уголовным делом решил не трогать – меня интересовало другое.



Просматривая страницы сайтов с фотографиями Ивана Мосеева, я не сразу заметил нечто странное. Потом понял – все фотографии сделаны или в Норвегии, или в Архангельске. Я не смог найти ни одной фотографии, где Мосеев был бы снят, например, в Лямце, возле старинного памятника, поставленного крестьянами после сражения с английским десантом во время Крымской войны. Нет фотографий Мосеева возле церкви в Ворзогорах, на берегу моря возле Унежмы, на фоне изб Нёноксы, Сюзьмы, Патракеевки, Зимней Золотицы. 
Как же так, он же «лидер поморов», он двадцать лет борется за их интересы, грудью встает на их защиту от жадных транснациональных корпораций. Неужели бороться можно только в Архангельске, или на берегах норвежских фиордов?
Не хочет лишнего пиара? Понимаю, самому несколько лет назад не понравилось, когда приезжие московские знаменитости прилетели на вертолете на Зимний берег, легли на лед рядом с бельками, cфотографировались, и в тот же день улетали.
Может быть, Мосеев не фотографировался во время своих поездок, но делал какие-то записи? 

Раньше некоторые писали так:

«Избы в Койде стоят, как корабли на покое. Все они повернуты окнами на юг, на лето, все длинны и высоки, с глухими стенами по бокам, с полукруглыми воротами сзади наверху, с бревенчатыми подъемами, которые называют здесь съездами.
В этих домах пахнет прошлым веком - старым деревом, старой одеждой, многолетней пылью... Почти все они выстроены семьдесят-сто лет назад, некоторые еще древнее, но все стоят, и крепко, и сносу им нет.
В домах пахнет еще морем: рыбой, сухими водорослями, старыми сетями, сапогами, сшитыми из тюленьей кожи.
Убранство большинства домов старинное - широкие деревянные кровати, шкафы, сделанные прадедом или привезенные из Норвегии, такие же старые стулья и лавки, древние медные рукомойники, древние фаянсовые тарелки, покрытые густой сетью трещин. Но есть и новый стиль: обилие вышивок, никелированные кровати с горкой подушек, диваны, зеркала на стенах, комоды, крашеные полы в половиках, приемники и открытки, приколотые где только возможно.
В этой деревне вот уже лет триста или четыреста живут поморы - «койдена», как они сами себя называют. И жизнь каждого из них столь же сложна, наполнена трудом, разнообразными занятиями, мыслями и чувствами, как вообще жизнь любого человека на земле. Жизнь этих людей поэтична в самом изначальном значении этого слова».
Юрий Казаков «Северный дневник» (1960 г.)

Или так:

«Дожидаясь катера, который пойдет по колхозным делам в Мезень, второй день живу я в высокой просторной избе, стоящей на острове, в устье небольшой речушки. Летом речушка мелеет и можно перейти ее вброд не отворачивая голенищ сапог, но весной и осенью, когда споро заряжают дожди, она полнится и разливается так, что затапливает ветхий с осклизлыми и позеленевшими бревнами мосточек. Тогда хозяйка избы, восьмидесятилетняя старуха Августа, на несколько месяцев остается в полном одиночестве на острове.
Дом ее древен, сложен из гладких, потемневших от времени огромных сосновых бревен, состоит из двух половин — летней и зимней избы, которые разделены между собой стеной. Ставлен пятистенок еще прадедом старухи Августы, потомственным помором. Сколько родилось здесь людей, сколько справлялось свадеб в этом доме, сколько было праздничных застолий. В первый год супружества молодые поселялись на вышке в маленькой комнатке о два окошка, куда ведет узкая лесенка с повети. Через окошки, глазеющие из-под самой кровли, открывается прекрасный вид на реку, на протянувшуюся вдоль берега деревню с возвышающейся посредине на угоре колокольней, чистый и высокий звонок колоколов, который был далеко слышен в туманные и ненастные дни поморам, идущим на карбасах с промысла».
Юрий Вигорь «От Майды до Долгощелья» (1985 г.)

Не писатель? Можно написать просто: «От окраины Койды я вышел к берегу моря, остановился у старого разломанного штормами карбаса, посмотрел вокруг, и душа моя уязвлена стала».
Можно написать совсем просто: «Был в Пурнеме (Нименьге, Тамицах, и т.д.). Прожил там два дня (три, пять, неделю). Ловил с мужиками рыбу. Разговаривал с бабушками. Много думал».
Можно просто упомянуть: «Однажды, когда я ходил по берегу моря от Нёноксы до Сюзьмы…».
Ни-че-го. Не был нигде? Ни разу за двадцать лет? Странно.

Может быть, наши «поморы» за двадцать лет выпустили хотя бы одну книгу об истории поморских деревень, тех, которые считались поморскими в прежние времена? 




У меня на полке стоит книга «Не век жить – век вспоминать. Народная культура Поонежья и Онежского Поморья», напечатанная в 2006 году (недавно книга была переиздана). Может быть, наши «поморы» приложили к ней руку? Нет, книга выпущена «Товариществом Северного Мореходства (Соловки) и издательством «Фолиум» (Москва).

Деревня Унежма (Поморский берег).
Из рукописи Ивана Матвеевича Ульянова.

СУДОВЛАДЕЛЬЦЫ
В Унежме судовладельцев было семь: Акилов Игнатий Павлович, Ульянов Прохор Николаевич, Ульянов Иван Никифорович, Варзугин Иван Кириллович, Варзугин Степан Григорьевич, Евтюков Григорий Егорович, Евтюков Андрей Прохорович. Судовладельцы и их сыновья были судоводителями, имели дипломы «на судовождение». Большинство судовладельцев с открытием навигации возили дрова на продажу, а из становищ - скупленную рыбу в Архангельск на рынок. Другие занимались перевозкой пиломатериалов из Архангельска, Онеги, Сороки, Кеми в Норвегию, Финляндию и другие места. Бывая в Архангельске и за границей, они закупали товары там, где они подешевле, для себя и для продажи населению. Трое из них имели свои лавки. Это Варзугин И.К., Ульянов П.Н., Акилов И.П. В их лавках имелось все необходимое: мука, крупа, сахар, конфеты, керосин и другие товары.

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ 
В первый же год войны забрали несколько мужчин, потом еще и еще. Куколев Осип, Куколев Михаил, Куколев Григорий, Куколев Иван, Епифанов Михаил - вот неполный список погибших. 
Варзугин Максим Григорьевич был награжден тремя Георгиевскими крестами. В одном из тяжелых боев он был ранен и попал в плен. Раненого солдата немцы отправили в Норвегию, а там отдали в работники помещику. Оправившись от ран и освоившись с обстановкой, Максим Григорьевич и его друг Иван решили бежать. Присмотрели суденышко, темной ночью забрались на него и подняли паруса. Несколько дней и ночей без навигационных приборов плыли по морю, их занесло сначала в ледяное крошево, а потом во льды. Льдины, а вместе с ними и кораблик, принесло к берегу Новой Земли. На Новой Земле они жили несколько лет, питались мясом морских зверей и птиц. Приехали в Архангельск, когда уже закончилась империалистическая война. В армию и на войну Максим Григорьевич ушел холостяком. Женился он на Прасковье Прокопьевне Егоровой, когда ему было уже около 40 лет, а его подруге немногим более 20. Несмотря на это, они прожили жизнь в любви и согласии - у них было трое детей.

ПРОЗВИЩА
Прозвища были у всех жителей деревни. Нашу соседку Степаниду Андреевну Ульянову прозвали «Никанихой» - муж Никандр, Петра Варзугина - «Варза», Евтюковых Ивана и Петра - «Комариками», была «Англичанка», «Германка», «Королевна», «Ворзогорка», «Масляк», «Пантюха», «Еврейко», «Егоровичи» и множество других.
Было и у нашей семьи прозвище - «Кашееды». Прозвали нас так за большое уважение к кашам. Каша была постоянным блюдом на нашем столе, ей отводилось почетное место. Ели ее обычно в обед, а иногда утром и вечером, прихлебывая молоко ложками: ложка каши, ложка молока.
Жителей деревни Ворзогоры называли «Куркашами», нименьжан - «Фараонами», а на унежомов было составлено двустишие-дразнилка: «Унежомы не крещёны, из ... багром тащены».


Деревня Ворзогоры (Поморский берег)
Из воспоминаний Кимаревой Марии Ильиничны.

О ХОЗЯЙСТВЕ
До колхозов сеяли ячмень, овес, рожь. Картошку садили. Жали, молотили. Своего хлеба хватало на год. Две мельницы было, свезем на мельницу Астахьичу целый воз. Земли хватало, картошки и ячменя — почти на зиму. На девочек не давали земли, только на парней. Было место раскопать — копали. При колхозах налог платили один раз в год, три рубля. Мама ругалась: «У нас вон сколько душ, полная изба, а другие меньше платят». В семье нас было девять человек. Держали двух коров, двух коней, полон хлев овец. Кур держали, а свиней почему-то не держали.

О ВОСПИТАНИИ
Дети многие умирали. У мамы было шестеро живых, да шестеро умерло. Нянька-то я была с восьми годов. Мать на сенокос, а мне: «Мария, покачай, всё свари!», а мы - дети. Шумим, да и кормим. Детей, случалось, били. По недосмотру гибли, от простуды умирали. Здесь погоды сильные. Падет погода (ненастье) - прямо с ног валит.
Закон наш - папа был. Папа вина не пил, деньги хранились у него. Съездит, продаст воз картошки и везет всего: калачей, ситников. Мы уже встречаем его, не спим. Картошку в Онеге продавал.
Раньше все трудилися. Я с папой с 10 лет пошла на сенокос. Оговориться папе нельзя было. Гребу как-то сено. Плохо нагребла. Отец взял за ухо: «Посмотри-ка, перегреби, чтобы чисто было!» Вот как учили. Учили строго и хорошо. И спасибо нашим родителям.

ПРОМЫСЕЛ
Некому у нас было на сторону ходить. Где семьи большие, на море ходили в Мурманск, Териберку, к своим рыбы пошлют карбасом. Жили неплохо. Селедку неводами ловили и в нашем берегу, и в Покровском. В августе перемётом навагу ловили. Как лед сойдет, селедку ловили переметом. Отец 12 бочек-шестёрок (в бочку входило шесть ведер) насолит на зиму. А синюшки - камбалу - скоту сушили.

ОБ ОТЦЕ
В церковь-то как в Рай зайдешь. Папа любил в церковь ходить.
Так не напивались: ты меня не видишь, я тебя не знаю. Если отец выпьет много, говорил матери: «Ложи меня, матка. Чтобы дети не видели». Отец курил, но брат не пил, не курил. Он того века, не сейчашнего.

ПАСХА
Паску хорошо праздновали. Печи вечером в шесть часов затопляли, куличи пекли, с двенадцати - обедня. Папа к обедне ходил, дети, а мама пекёт да стряпат. На стол положит, салфеткой закроет, - не бери, пока отец не придет. Отец придет со своей кадилочкой, всё покадит - двор, избу. Молитву прочитает. «Ну, дети, садитесь, ешьте!»
На другой день священник с Божьей матерью да с подростками ходил по домам. Иконы ставили на жито. Колокола звонили так, что в Онеге слышно. Качелей мужики наставят — все качалися.




Может быть, это «новые поморы» нашли в архиве воспоминания жителя Зимней Золотицы Тита Егоровича Точилова, успевшего незадолго до смерти описать свою жизнь с 1881 по 1939 гг.? Нет, дневник нашел, переписал, и издал Точилов В.А. (насколько скромен был человек, что в выходных данных книги даже имя отчество полностью не написал, только инициалы). Тираж небольшой, 300 экземпляров, но как написано!

«Когда мне стало 11 лет (1892 г.), то меня отдали отец с матерью подпаски, пастуху помогать коров пасти. Но такая профессия сильно мне не ндравилась. В то время у нас был развит частный торговый флот, как развитие Русского Севера, и большая часть людей плавали на судах, и мне страшно хотелось пойти плавать кашеваром. И к моему-то счастью было три промушленника: два из нашей деревни, а третий из Нижней. Они купили маленькое судёнышко вместительностью пятьсот пудов. Один-то из них был мне сродственник, и стал звать меня кашеваром. Я пообещал, пришёл к матери и сказал, что я не буду подпаском, а пойду в повара. Мать спросила: «Сколько тебе дают жалованья?» Я сказал: «Четыре рубля за всё лето». Она мне говорит: «Подпаском-то ведь больше ряжено - 9 рублей». Но я сказал: «Лучше иду за 4 рубля в повара, чем за 9 в подпаски. Сейгод схожу за 4, а потом дают и 10». Так, значит, и порешили идти в повара за 4 рубля за лето. 
…
Когда мы доплыли до Святого Носа, тут место сувойное (место встречи двух течений), и волны стали бить нас со всех сторон, даже начало заливать наше судно. Один хозяин правил рулём, а двое выливали воду из судна. А меня привязали к мачте, чтобы не унесло волной. Тут мои хозяева заплакали, что погибаем, а мне плакать было некогда. От удара волны и от обливания холодной водой только здрагивал да продыхивался. Но, благодаря тому, что этот сувой имеет силу не на большом пространстве, и нас при силе ветра его пронесло очень скоро, а там волна стала бить с одной стороны, и судно заливать не стало. Тогда мои хозяева повеселели, отлили из судна воду, меня отвязали от мачты и заставили варить ужин. Ветер дул слабже, и волна стала меньше, и путь свой мы стали продолжать счастливо. И скоро мы достигли родной Золотицы». 

Я думаю, «новым поморам» Тит Точилов неинтересен, потому что для него земля, где он прожил всю свою жизнь – Русский Север, а они от этого названия бегут, как от огня. А еще Тит Точилов неинтересен «новым поморам» потому, что он знал – помором может называться только тот человек, кто «морем живет», в море работает, и в море, если не повезет, умирает.
У меня выдержки из воспоминаний Тита Точилова лежат здесь: http://vaga-land.livejournal.com/tag/%D0%A2%D0%BE%D1%87%D0%B8%D0%BB%D0%BE%D0%B2%20%28%D0%B2%D0%BE%D1%81%D0%BF%D0%BE%D0%BC%D0%B8%D0%BD%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D1%8F%29

Но что-то же было издано «новыми поморами»? 



И. И. Мосеев «Поморьска говоря. Краткий словарь поморского языка» (Архангельск, 2005 год).
Кстати, в книге «Не век жить – век вспоминать» тоже есть словарь «поморской говори», только там она называется не поморским языком, а поморским говором.
Помню, как взял книгу Мосеева и удивился. «Поморский язык»? Потом стал листать, и удивился еще больше.




«Историческое название нашего обширного края – Поморье»? Это что за «обширный край»?




Значит, Поморье, это и Вятка, и Тотьма, и Великий Устюг, и Пинега, и Двинская земля? Ах, да об этом и ведь и ректор Архангельского пединститута Булатов писал. А как быть с Сергеем Васильевичем Максимовым, который в 1859 году в книге «Год на Севере», в главе «Поморский берег или собственно Поморье» писал: «Поморским берегом, или собственно Поморьем, на языке туземцев называется западная часть Онежского залива между двумя уездными городами губернии: Онегой и Кемью»?
А что за «поморский язык»? В детстве каждое лето проводил на Ваге, в словаре даже знакомые слова нашел, которые слышал в разговорах родственников, после института несколько лет прожил в Мезенском районе, там тоже слова встречались, которые Мосеев в свой словарь включил, но ни разу не слышал, чтобы люди в тех местах говорили, что они поморы, и что их язык – поморский.
Потом посмотрел сам словарь, и странные места из «Введения» как-то забылись. Словарь, как словарь, а то, что растекся автор мыслью по древу, так с кем не бывает.

Тогда же совместно с норвежцами «поморы» издали еще одну книжку «Поморские сказки», только это название на русском языке. В этой детской книжке снова всплыл «поморский язык», и на нем книжка называлась «Поморьски скаски».



Книжка печаталась у нас в издательстве «Правда Севера» в 2005 г., но прочитал я ее недавно. 




«Старинная поморская пословица»? Что-то я сомневаюсь, что была такая пословица. Где она была записана, и во время какой экспедиции? Ну да ладно, чай не академическое издание.

«Неразрывные части единой поморской культуры»? С какой стати авторы решили, что существовала «единая поморская культура»? 

Во второй половине 19 века российское правительство разрешило норвежцам селиться на российской территории, надеясь именно на взаимопроникновение двух культур, на то, что поморы, живя рядом с норвежцами, смогут многое почерпнуть для себя. А что получилось?

«К началу 70-х гг. 19 века отношение к иностранным колонистам на Мурмане претерпело значительные изменения. Одобрение или, по крайней мере, терпимость местных властей к норвежским и финским колонистам сменили подозрительность и неприятие.
Стало очевидно, что иностранная прививка европейской культуры не приносит на Мурмане ожидаемых результатов; повсеместное водворение передовых способов ведения промыслов и организации хозяйства, так и не состоялось. Между русскими и иностранными колонистами не получилось тесного общения. Норвежцы и финны предпочитали селиться отдельно от русских, всяческими способами избегая поселения их в своих колониях.

Они не испытывали особого желания учить русский язык и, уклоняясь от контактов с местным начальством, годами оставались не приведенными к присяге на подданство России.
-При осмотре колоний, - писал губернатор Качалов, - я имел случай убедиться, что некоторые из них состоят исключительно из норвежцев, другие из финляндцев, и между ними не поселено ни одного русского».
Попов Г.П., Давыдов Р.А. «Мурман» (Екатеринбург, 1999 г.)

Лемехова (Шехурина) 1908 года рождения, упомянутая в «Поморских сказках», это бабушка Ивана Мосеева. Он писал о ней в «Поморской говоре», и сказки эти впервые там же появились. Вопрос не в том, действительно бабушка рассказывала эти сказки маленькому Ване Мосееву, или он сам их потом сочинил. Вопрос в том, почему они «поморские»?




Бабушка жила в Кулое? Вот карта Пинеги, Кулоя и Мезени.
Откуда взялись «поморские сказки» и «поморы» в Пинежском районе, в Кулое? Я несколько лет прожил в Мезенском районе в восьмидесятые годы, бывал в Дорогорском, Бычьем, часто встречался с жителями дальних «пёзских» деревень Мосеево и Сафоново, и НИКТО не говорил «мы поморы», или «мой дед был помором». Почему? Потому что люди, живущие там, не ходили в море, и четко понимали, что они КРЕСТЬЯНЕ. Ни на рожь, ни на жито особой надежды не было, люди держали коров, овец, заготавливали для них сено, осенью не вылезали из леса, собирали грибы и ягоды, рыбу ловили и летом, рядом с деревней, и зимой, уходя по зимнику на дальние озера. В море никто из них не ходил. Да если сейчас приехать в те же села, и сказать мужикам, что вы, дескать, поморы, так ведь на смех поднимут.

Пришвин в начале прошлого века писал: «Помор – это что-то вроде дворянина. Поморье – это не весь берег Белого моря, а только несколько богатых сел, ведущих торговлю с Норвегией» («За волшебным колобком»).




Часть текста из книги «Поморские сказки». Это, по мнению Ивана Мосеева и «новых поморов», не северный диалект русского языка, это поморский язык. 




Кто-то не верит, что есть поморский язык? А зря. Об этом «поморы» не только в словарях, да в детских книжках писали. В других местах это тоже черным по белому написано. 
А если есть язык, то… Правильно! Если есть язык, то должен быть и народ. Или даже нация.



http://slon.ru/russia/pomor_moseev_po_zakonu_o_gosizmene_intervyu_so_mnoy_mozhet_sdelat_vas_souchastnikom-853456.xhtml

Фрагмент из недавнего интервью Мосеева. Ломоносов у него не просто «помор», он «по национальности тоже помор». То есть, национальность Ломоносова – помор? Значит, есть такая национальность – помор, и Ломоносов уже не русский, а помор?

Ректор Архангельского пединститута Булатов в девяностые годы писал о поморах: «Налицо были почти все признаки нации: общность территории с выходом к морю (Поморье); общность экономической жизни поморских уездов, волостей и городов; особые черты характера, психологического и духовного облика поморов; своеобразие северной культуры».
Только Булатов писал обтекаемо («были почти все признаки нации»), а Мосеев рубанул с плеча («Национальность Ломоносова – помор»).


http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D0%BE%D0%BC%D0%BE%D1%80%D1%8B

Так ведь не только один Ломоносов у нас "помором" стал. В статье "Поморы" в "Википедии" вон их сколько! Даже Писахова в "поморы" записали. Это по матери-соломбалке, что-ли? По папе-то Писахов уж никаким боком к поморам даже близко не подходил.
Семен Дежнев родом то ли из Великого Устюга, то ли с Пинежья. Помор? "Вали ребята, всех в одну кучу, опосля разберемся!".
Помнится, в этом списке и Иван Мосеев был, а сейчас глянул - уже нет, убрали. 

В общем-то, во всем этом не было ничего необычного. Ну, нравится людям думать, что в древности все было не так, а совершенно иначе, пусть думают. Имя им – легион, зря, что ли, книги, написанные в жанре «альтернативная фантастика», продолжают раскупаться. 
И в том, что архангельские историки и филологи не вступали в дискуссии с «новыми поморами», я тоже не видел ничего странного. Люди работают: читают студентам лекции, сидят в архивах и библиотеках, пишут кандидатские и докторские, им не до дискуссий с «ниспровергателями».

Так? Так да не так. В начале 2011 года Поморский университет (бывший пединститут) со всеми историками и филологами влился в Северный (Арктический) федеральный университет, и через год, в феврале 2012 года в С(А)ФУ появился «Поморский институт», директором которого был назначен «лидер поморов» Иван Мосеев.
Я писал об этом здесь: http://vaga-land.livejournal.com/548231.html

А чуть ранее в Норвегии у наших «поморов» появились родственники. 



На IV съезде поморов зачитали приветствие бывшего министра иностранных дел Норвегии, и папы нынешнего премьер-министра, Столтенберга. Откуда взялись эти "норвежские поморы", а? Ни в девятнадцатом веке о них никто не слышал, ни в двадцатом, а тут – здрасьте, ми есть норска помор, ви принимать нас в гости…
И снова про «доброседство между Россией и Норвегией». Старое поминать, конечно, ни к чему, но и говорить, что раньше все было разлюли-малина, тоже не следует.

Из книги Попова и Давыдова «Мурман» (1999 г.):
«Именно норвежские поселения стали восприниматься в качестве потенциальной угрозы российскому суверенитету на Кольском полуострове. Отмечалось стремление многих из них вести торговлю и устраивать фактории сомнительного характера. Норвежские торговцы ромом не без оснований считались главными виновниками распространения пьянства на Мурманских промыслах. 
«Наше правительство, открыв колонии на Мурмане, дало норвежцам возможность мирно завоевать себе всю западную часть этого берега» - писал чиновник МИДа Островский.
Определение «норвежский колонист» в короткое время стало на Севере синонимом «хищника» и беззастенчивого эксплуататора.
Многие норвежские торговые дома и фирмы, вполне оценив открывшиеся перед ними перспективы, сделали поставку рома на Мурман одним из основных и наиболее прибыльных своих занятий.
Норвежские власти, руководствуясь, видимо, теми соображениями, что спаивать собственный народ нельзя, и в то же время, чтобы не лишать дохода соотечественников-ромоторговцев, сохранили высокую пошлину на ром, предназначенный для внутреннего потребления, и освободили от нее тот ром, который экспортировался в Россию. Все это обусловило его низкую стоимость: 16 коп. за бутылку или 2 руб. 50 коп.- 2 р. 60 коп. за ведро (для сравнения: ведро вина отечественного производства стоило тогда 4 руб. 50 коп.)».

А это написано Константином Случевским («По Северо-Западу России»)
«Уже в марте месяце, когда наши поморы только еще направляются пешком сквозь снежные дебри к Мурману, норвежцы уже плывут не всех парусах к Канину, Колгуеву, по пути к Новой Земле, нападают на зимовавшие там стада тюленей и моржей, бьют их, распугивают и оставляют нашим промышленникам, прибывающим значительно позже, одни только остатки того, чем могли бы они поживиться вполне. Обо всем этом говорят на Мурмане, и мы слышали об этом не раз».

Только кто вспомнит те времена, если «новые поморы» все громче и громче говорят о том, как хорошо в старину поморы жили с норвежцами, как помогали они друг-другу, с каким уважением относились к чужим обычаям… 



Некоторые уже договорились до того, что поморы вели совместный промысел с норвежцами.

По результатам последней переписи поморов в Архангельской области набралось немного, около 3 тысяч человек. Мало? Так надо засучить рукава, и работать, под лежачий камень вода не потечет. Пословица русская, и маленькому, но гордому поморскому народу она чуждая, но в деле формирования народа все сгодится.




28 февраля 2012 года в архангельской газете «Защита прав граждан», выходящей микроскопическим тиражом, но имеющей свой сайт, была напечатана статья Ивана Мосеева «О бьярмах, чуди и поморах». 
http://zpg29.ru/index.php?id=1701&jn71892493=22
В Интернет-варианте этой статьи нет очень интересной подписи под фотографией, которая была на газетной странице.




Фотография с подписью «Длинноухие шапки достались поморам в наследство от чудских предков» сразу показалась мне знакомой.




Эта фотография довольно часто мелькает в Интернете, она из архива Российского этнографического музея, только там она подписана «Мезенские коновалы. Русские», а в газете «За права граждан» русские мезенские коновалы превратились в нерусских поморов, да еще и с «чудскими предками». Здорово! 




Фраза Мосеева в конце статьи о многом говорит.
Только захочет кто-нибудь спросить: «На каком основании вы считаете поморов отдельным народом?», а ему сразу: «Недопустимо!».
Заикнется кто-нибудь о том, давно ли Ломоносов по национальности стал не русским, а помором, а ему: «Недопустимо!»
Спросит наивный журналист: «Кто из филологов и лингвистов считает, что существует «поморский язык», а ему: «Недопустимо!».
Ну, хорошо, а что допустимо? Молча читать весь этот бред, который я наловил из Интернета только за один день?

Почему по поводу «поморского языка» ничего не говорят наши архангельские филологи? Мне очень хочется узнать их точку зрения – это язык или не язык? В семидесятые-восьмидесятые годы филологи пединститута по меньшим поводам устраивали дискуссии, а тут, будто все воды в рот набрали. Или после того, как умер Шамиль Галимов, филологов у нас уже не осталось? А разве так бывает, что филологический факультет есть, а филологов нет? 

Почему Ломоносова записали в «поморы» уже и профессиональные историки, ранее работавшие в Поморском университете, а сейчас работающие в С(А)ФУ? 
Что, вообще, происходит? Я ведь помню другие времена, когда историк Репневский, нынешний директор Института социально-гуманитарных и политических исследований С(А)ФУ, даже не заикался о том, что Ломоносов – помор.

Что же получается? Без меня меня женили? Я живу в Архангельске, работаю, хожу по магазинам, читаю книжки, считаю себя русским, и меня – раз! – и записали в поморы? 
Осенью 2010 года я решил остановиться на один день в Киеве. Администратор маленькой гостиницы неподалеку от вокзала, посмотрев мой паспорт, прочитала:
-Архангельск..., - и спросила: -Помор?
-Почему помор? – удивился я, -Я русский.




Но администратор в киевской гостинице, это ладно, она меня могла хоть ненцем назвать, а вот когда жена архангельского губернатора заявляет, что раз ее дети родились в Северодвинске, поэтому они поморы, это, конечно, удивительно.
Почему она решила, что ее дети – поморы? Потому что в то время, когда она рожала детей, ее муж проверял сети на тоне? Бил зверя на льду в Белом море? Стоял у штурвала шхуны, идущей в Вардё с грузом муки и досок на борту? Да вроде бы нет.
Или она считает, что для того, чтобы считать себя помором, достаточно чувствовать себя помором? А что, если наш бывший губернатор Ефремов, будучи родом из Тойнокурья, чьи жители дальше Кумбыша никогда не ходили, заявлял в девяностые годы: «Я – помор!», то чем жена губернатора Орлова хуже?

Смех-смехом, а ведь все реже и реже у нас говорят «Русский Север». Нам говорят, что бренд надо менять, чтобы привлекать туристов. И меняют. Если раньше у нас только улица была Поморская, то сейчас…
Государственная телевизионная и радиовещательная компания – «Поморье», соответственно и ТВ у нас «Поморье», и радио тоже «Поморье»,
Фирменный поезд Архангельск-Москва – «Поморье»,
ТВ-программа - «Вести Поморья»,
Гостиница – «Столица Поморья»,
Журнал – «Поморская столица»,
Филармония – «Поморская»,
Водка – «Поморская»,
ООО - «Поморская ярмарка»,
Ярмарка – «Поморская осень»,
Телестудия - "Поморфильм".
Заголовки статей – 
«Двина-Информ»: «В столице Поморья обсуждаются проблемы строительной отрасли», «В Поморье открылись Ломоносовские чтения», 
«News29.ru»: «В Поморье главу муниципалитета заподозрили в превышении полномочий».
Радио не слушаю, но по ТВ постоянно говорят: «Столица Поморья» (раньше говорили «Столица Севера», «спортсмены Поморья», «в Поморье пришла зима», и т.д.и т.п.
Даже «ВКонтакте» цветоводы-любители фиалок объединились в группу под названием «Фиалки Поморья»,

Туристы, говорите? Ну-ну… Удивительно, как еще Северный русский народный хор в «Поморский» не переименовали.
Правильно говорят, что курочка по зернышку клюет, а двадцать лет, это не двадцать дней. Если людям постоянно говорить, что они живут в Поморье, они привыкнут к этому, и новое название перестанет вызывать у них отторжение, а потом они постепенно привыкнут к тому, что они не северяне, а поморы. Уже привыкают.




В 2011 году в книжных магазинах Архангельска и Северодвинска появился фотоальбом Елены Корницкой «Поморы». Часть фотографий имеет отношение к настоящим поморам, а часть нет.




Фотография из фотоальбома Елены Корницкой «Поморы». Хорошая фотография, только это не поморы. Это крестьяне из «лоцманских» деревень, которые и сейчас стоят в дельте Северной Двины: Кавколы (в альбоме название деревни написано с ошибкой), Одиночки и Залахотья. Доход они получали от того, что встречали пароходы возле Мудъюга, и помогали вести их к Архангельску. Зачем их надо было ходить на мурманские промыслы, если они своим лоцманством зарабатывали неплохие деньги?
Нет, Елена Корницкая пишет «поморы». Почему? Потому что двадцать лет ей по голове это слово тихонько – кап… кап… кап… Вот и накапало.



У нее "поморы" даже на лесозаготовках работали, "валили ель, березу и сосну". В общем, "Поморы, поморы, кругом одни поморы...".

Смех-смехом, но что же у нас получилось? А получилась очень простая схема, в которой все пункты увязаны друг с другом.

1.Поморье – не узкая полоска вдоль берега Белого моря, на которой жили рыбаки и зверобои. Поморье – вся бывшая территория Архангельской губернии. 

2.Все, чьи предки жили на территории Архангельской губернии, даже если они жили далеко от моря – поморы (в том числе, и великий ученый Ломоносов). 

3.Поморы – это потомки славян, пришедших на Север, и финно-угорских племен, живших здесь до их прихода. 

4.У поморов был свой, поморский, язык, непохожий на русский. Поморы – не русские, они другой народ.

5.Пришедшие затем в Поморье новгородцы, превратили Поморье в свою колонию. Затем Поморье стало колонией Москвы. 

6.На Севере Норвегии тоже жили поморы, только чуть-чуть другие. У русских и норвежских поморов было подобие общего языка, была схожая культура, обычаи, они вели взаимовыгодную торговлю, всегда помогали друг-другу, и жили они хорошо.

В этой схеме, вероятно, есть и другие пункты, но пока четко видны только эти. Какова роль во всем этом нашего недавно образованного университета во главе с доктором философии Еленой Кудряшовой, знакомой бывшего министра финансов Кудрина еще со школьных времен, я не знаю, и к чему все это приведет, я тоже не знаю.

А все кричат: «Суд!.. Посадят!..». То, что посадят – вряд ли, могут даже и оправдать. Только суд, по-моему, это не главное.