Как правильно складировать котлетки

Мне довелось прожить шесть лет в коммунальной квартире, где были почти вменяемые соседи, да и то – всего лишь одна семья. Так что это просто меркнет рядом c иными примерами: http://maximblog.livejournal.com/66248.html

Утро там начиналось вовсе не с рассвета, а с диких криков дяди Саши, которые были слышны даже через пористую известняковую стенку толщиной 60 сантиметров.

– Сука! – вежливо орал он своей жене. – Почему ты еще не сделала мне кашу? Почему я должен ждать свой завтрак?

 Крики немного варьировались в зависимости от того, что именно жена не успевала ему сделать в пять или шесть утра, но вообще не кричать он не мог.

Невысокий, сжатый, напряженный, язвенник, кричит. Он родился и прожил к тому   времени 50 лет в этой самой коммунальной квартире. Его отец занимал одну большую комнату на 30 метров, а сын вместе с женой и двумя детьми ютился в комнате поменьше, метров на 18. У отца вся комната была уставлена старым барахлом, которое он копил всю жизнь – одних старых телевизоров, неработающих, полуразбитых, было не меньше десяти штук. Хлама в комнате было так много, что, собственно, места для проживавшего отца там почти не оставалось.

Плюшкин выглядел бледной тенью рядом с этим папой. Папа ходил по улице, и подбирал всякую всячину – от ржавого гвоздя до куска фанеры или сломанной мясорубки – и тащил домой. Все в норку. Там это складировалось в большие шкафы, и никогда не вынималось. Когда вместилища всего прекрасного, что может быть в старых мясорубках, уже не могли вместить следующих поступлений барахла, оно (новое барахло) складировалось методом «прямо на пол». Поверьте мне, это было незабываемое зрелище.

Потолки в старых одесских домах высокие. В нашем доме они были высотой в четыре метра – фасадный флигель все-таки. И вот от Москвы до самых до окраин, до бескрайних северных морей, до самых потолков с дореволюционной лепниной,  стояли пирамиды отца дяди Саши, сделанные вручную, без применения каких-либо технических средств, и довольно плотно подогнанные друг к другу. Если египтяне подгоняли блоки, то здесь единственный строитель подгонял целые пирамиды одну к другой. Это были какие-то древние трансформаторы, блоки, радиотранзисторы, платы, редуктора, пускатели  – все это не работало, но производило впечатление  – будь здоров.

Отец этот прожил всю жизнь в этой коммуне, и она впиталась в его кровь, спинной мозг и разум. Желание, чтобы у соседей сдохла несуществующая корова, у него было настолько велико, что он выделывал любые трюки, лишь бы хоть немного… ну хоть чуть-чуть приблизиться с заветной, но не очень досягаемой цели. Соседям  (то есть, нам) он добавлял мыла в борщ для более точных вкусовых ощущений, соленые помидоры в стирающую машину с бельем, влезал по приставной деревянной лестнице, чтобы подглядеть за молоденькими  девушками в общем туалете. Дядя Саша за него расплачивался, загонял его в комнату, кричал на него, выходил и извинялся.

А чего ты извиняешься, доносилось из-за двери, они сами положили крышку кастрюли на стол, не заметив мыла. А мыло и прилипло. Чего ты орешь на меня? Помидоры? Это они сами сделали, чтобы ты на меня поорал.

Тетя Люба молча отдавала свою кастрюлю супа вместо ухреньканного дедом, и выстирывала запачканное помидорами белье.

Однажды папа удовлетворил свою большую физиологическую потребность прямо на общем кухонном полу. После постучал в нашу дверь и сказал с дивным лицом, мол, пойдите и уберите за своим ребенком. Мы возразили, что ребенку еще 6 месяцев, он еще не научился ползать, и вследствие этого на кухню не выходит.

И вообще, как бы это помягче сказать…  размеры изложенного на кухонном полу совершенно недетские, диаметр, то да сё…  После чего постучали в соседнюю дверь, и указали на эти несоответствия дяде Саше. Потом мы еще два часа слушали крики дяди Саши по отношению к своему папе. Дядя Саша орал папе, что он поступил нехорошо, а тот, конечно, не сознавался – это их ребенок, нечего на меня орать…  

С женой дяде Саше повезло. Тетя Люба была веселой толстушкой, жизнерадостной, работавшей проводницей в поезде Одесса-Пшемысль. По возвращению из поездки ее быстрый говор был примерно таким: «Не обращайте на меня внимания, у меня восемь таможен за четыре дня, я сегодня слегка чуть-чуть немножко полугребанутая». За те четыре дня, которые она была не в поездке, она успевала наготовить на следующие четыре дня, постирать, помыть, покрасить, подремонтировать. Дядя Саша только ходил вокруг, и давил ей на нервы, раздавая нравоучения.

Тетя Люба жарит котлетки. Маленькие, очаровательные котлетки. Делает она это быстро и одной рукой, а второй она варит суп. Третьей рукой она, как правило, тут же стирает накопившееся белье, а четвертой – ставит в духовку шарлотку из яблок. Надо добавить, что у нее, как и у нас, есть для всех этих целей шикарная советская плита аж с целыми двумя конфорками, и стиральная машинка «Волга» бочкового типа. За ее спиной неслышно появляется дядя Саша, и между ними происходит следующий диалог:

 – Что ж ты жрешь? – вкрадчиво начинает Саша, после переходит на крик. – Что ж ты жрешь котлетки?! Ты их складируй, сука! – Тетя Люба застывает, не донеся очередную котлетку до рта, и кладет на место, в кучку ей подобных. – Люба, – как обычно, криком продолжает дядя Саша, – я слышал нехороший звук. Ты что, разбила тарелку?

– Да, Сашенька, я мыла посуду, и одна тарелка выскользнула из рук, и разбилась.

– Ты что, охренела? Давай бить по одной тарелке в день, и никаких денег не хватит! – то, что он не работал, а все деньги зарабатывала только тетя Люба, его не волновало. Ее, впрочем, почему-то тоже.

– Понимаешь, Саша, я мыла посуду, и потому она разбилась. Вот если бы ты иногда мыл посуду, ты бы тоже ее иногда бил.

 – Но у тебя недавно и машинка стиральная поломалась – мы вызывали мастера! Что у тебя все ломается? Руки кривые? Из жопы растут? – дядя Саша помогает себе кричать даже руками.

 – Сашенька, ну если бы ты стирал бы белье, то и у тебя она тоже ломалась бы. Кстати, Саша, ты мне обещал постирать белье, помнишь?

 – Я помню, но я обещал постирать, когда ты выйдешь из отпуска.

– Так я уже две недели, как вышла из отпуска! – тогда дядя Саша подходит к ней вплотную и смотрит пристально в глаза, немного хмурясь. Ему неудобно, обещал ведь, но он, как может, это скрывает. Говорит он тихим, вкрадчивым бандитским тоном:

 – Слушай сюда, гнидка: я стираю по настроению.

Я смотрю на эту сцену сбоку, и вижу объемную, большую и трудолюбивую тетю Любу, и маленького, сморщенного от своей злобы и крика дядю Сашу.

 И мне точно известно, кто из них может носить это гордое звание почетной гниды нашей коммуны.