Моя бельгийская бабушка или Первое знакомство с миром капитализма

Моя прабабка рожала 14 раз. В поле. Она пережила Гражданскую войну, раскулачивание, оккупацию и чудненько дожила до 96 лет. Выжили и выросли до взрослого возраста 11 из её детей. Поскольку их было так много, разница между старшими и младшими превышала 15 лет. Моя бабушка – из старших, Клавдия почти самая младшая. Я не знаю точного года ее рождения, но когда в конце 1942 года Донбасс оказался в оккупации, Клаве едва исполнилось восемнадцать. Тем не менее, она была уже замужем и имела грудничка-сына.

Обо всем остальном у нас в семье принято было говорить шепотом. Собственно мне вообще ничего не рассказывали, однако, кое-что я от бабушек услышала. Клава попала в облаву на улице и ее отправили на работу в Германию. Там она выжила, нашла себе нового мужа поляка, и вместе они сумели остаться в Бельгии. Долгие годы, ни братья-сёстры, ни мать ничего не знали о её судьбе, но потом наступила хрущевская оттепель, и стали приходить письма с вымаранными цензурой строчками. После предварительной беседы, одной из младших сестёр позволили на письма отвечать. А потом случилось чудо, и в 1968 году Клавдии с младшим, родившимся после войны, сыном разрешили приехать на две недели, чтобы повидаться с семьей – с матерью, с первым сыном, с бывшим мужем, с братьями, сестрами и прочей родней.

В 1968 году мне было 10 лет, и этот визит я хорошо помню. Событие стало ярким и незабываемым не столько из-за гостьи-чужестранки, сколько из-за того, что по этому случаю съехалась вся немалая семья – все 9 братьев и сестер (один погиб на войне) с детьми, внуками, невестками, зятьями, сватами и проч. Со всех уголков Донбасса, из Одессы, с Полтавщины и из Ростовской области. Принимала Клаву (и весь табор) в частном доме та самая сестра, с которой ей разрешено было переписываться.

Представляете Украину в августе? Слепящее знойное солнце, теплые звездные ночи. Роскошные помидоры, глянцевые баклажаны (“синенькие”), разноцветные перцы, сочные тяжеленькие луковицы.

Столы накрывали во дворе под тентами. Перед глазами у меня так и стоит длинная изгибающаяся гусеница столов, покрытых разнокалиберными скатерками (полиэтиленовые клеенки тогда еще не прижились) и уставленных блюдами, тарелками и бутылками. Наверное, кто-то непрерывно готовил, потому что новые блюда появлялись как по волшебству. Еда была незатейливой – салаты из помидоров с перцем и луком, соте из баклажан, горки пюре, заваленные котлетами или кусками мяса, вареники с творогом, сыр, колбаса, шпроты.

Пожалуй, и всё. Однако столы ломились от изобилия. Еще самогонка, конечно, и бесхитростное ситро для детей.

Мое первое впечатление от приезжей бабушки – она худая. Все её сёстры, их дочки, внучки очень похожи между собой. Такая порода. И тетя Клава (язык не поворачивался назвать ее бабушкой) на них похожа, только тощая. Это с трудом умещалось в моём детском сознании.

Дальше – новые открытия. Она не ест свежеиспеченного хлеба – только подсохший или поджаренный. Она вообще мало ест! И главное – она думала, что мы тут голодаем! Муж не хотел отпускать её в эту голодающую страну, и Клавдия привезла с собой некоторые вещи специально для того, чтобы при необходимости обменять их на хлеб.

Она многое подзабыла и многому удивлялась. Тому, что внуки и внучки из раскулаченной семьи учатся в университетах. Тому, что в жару женщины даже в официальных случаях не надевают чулки. И о вечерних платьях имеют самое смутное представление. Тому, что в магазинах дешево продаются и мужские рубашки, и скатерти, и постельное белье из хлопка и льна, а изделия из нейлона и болоньи ценятся на весь золота. В Бельгии тогда уже всё было наоборот. Клавдия раздала все нейлоновые рубашки своего сына, а взамен получила кучу подарков из натуральных тканей.

Но больше всего, опять же, её поразило изобилие и дешевизна натуральных продуктов. Я помню, как она удивлялась сливочному маслу и молоку, шоколаду и шоколадным конфетам. Понятий “обезжиренное” и “восстановленное” у нас тогда еще не существовало.

По слухам, выпускать её обратно власти не очень-то хотели. Несколько раз с Клавдией беседовали, обещая всякие блага, и в том числе обучение сына в любом ВУЗе СССР на выбор. На неё давили, но она все же уехала, мотивируя это тем, что ее ждет муж.

Несмотря на свою худобу, гипертонией Клавдия заболела в том же возрасте, что и её лопавшие все подряд сестры. А прожила даже меньше их – единственная из того поколения не переступила рубеж 80-летия. Сын писал, что перед смертью она очень тосковала по родине и семье, мечтала вернуться, но была уже слишком слаба.