Эдвард Радзинский: Сталин довел меня до умопомешательства

В рейтинге московских книжных магазинов  уже второй месяц лидирует новая книга Эдварда Радзинского «Апокалипсис от Кобы». О том, почему российские читатели так тянутся к образу кровавого диктатора, «Исторической правде» рассказал сам писатель.

- Эдвард Станиславович, вы уже не раз писали о Сталине, и вот - новый фундаментальный труд. Вы решили еще раз переписать биографию «отца народов»?  

- Действительно, в 1990-х годах я написал книгу "Сталин", которая вышла в 23 странах. Но сейчас я написал роман: историю человека, разведчика, который прошел всю жизнь рядом со Сталиным, от начала и до конца. Периодически вождь его сажал, ему выбивали зубы, а потом Сталин о нем вспоминал, и его возвращали... Для меня эта книга — что-то вроде помешательства. Оторваться от нее я не могу. Обычно я пишу книгу год. А сейчас я и не заметил, как буквально пролетели 10 лет, а я все писал, переделывал, переписывал этот роман. Я отдал книгу в издательство через силу, когда уже дольше тянуть со сроками сдачи было невозможно. 

- Почему тема Сталина до сих пор актуальна для России? 

- Мне интересен не столько сам Иосиф Виссарионович, сколько время, которое ушло и утонуло. Как однажды заметил друг моего отца, замечательный писатель Юрий Карлович Олеша, хорошо было Ною — ведь в его жизни был всего одни потоп. Правда, потом пришел Хам, но ведь тоже всего один. Мы же с вами родом из страны многих потопов. О хамах я не говорю. Здесь за 70 лет три раза сменилась цивилизация. И причем каждая не только переписывала и заставляла людей отказаться от всего, чему они поклонялись, а объявляла ошибкой их прошлую жизнь. Когда я был студентом в историко-архивном институте, мне показали одного историка. Я был так потрясен, узнав о его жизни, что целиком внес его биографию в пьесу "Снимается кино". Так вот, этот ученый начинал историком в 1920-х годах, и его первая работа была о Шамиле. Он писал работу "Шамиль — вождь национально-освободительного движения на Кавказе". Прошло время, взгляды начали меняться, и Шамиль стал считаться агентом империализма. Тогда историк признал свою ошибку. Потом наступила война, тема патриотизма стала модной, и Шамиль снова стал национальным героем. Историк вновь покаялся: он признал ошибкой, то, что он признал ошибкой свою ошибку. Но после войны Шамиль снова стал агентом империализма, и историк снова раскаялся и признал ошибкой то, что он признал ошибку. И знаете: это нормально в стране, где никогда не было независимой истории. Между тем история — это карта для мореплавания. Но если места, где потерпел кораблекрушение корабль, из самых патриотических соображений объявляются местами наших побед,— горе стране. Ей придется повторять и повторять невыученный урок. И когда меня спрашивают, почему я занимаюсь прошлым, я вынужден отвечать, что занимаюсь прошлым, потому что оно похоже на настоящее. И, что еще печальнее порой, на будущее... 

- Как вы относитесь к попытке нынешних властей представить Сталина в образе пусть и жестокого, но "эффективного менеджера"?

- Знаете, в чем главный грех Хрущева перед историками? Он уничтожил личную сталинскую библиотеку. Понимаете, Сталин старался не оставлять после себя никаких записок, дневников и документов — это была старая привычка конспиратора. Единственное место, где он позволял себе расслабляться — это книги: он делал изумительные бранные пометки на полях. Но решением Хрущева вся сталинская библиотека была расформирована, и где сейчас искать эти книги — никому неизвестно. Впрочем, много лет назад в Париже я встречался с одним человеком, который предлагал мне купить несколько томов из сталинской библиотеки. Значит, эти книги каким-то образом разошлись по частным коллекционерам. А в прошлом году мне показали этюды с голыми натурщиками, которые присылали Сталину из Суриковского училища — почему-то ему всегда присылали только голых мужчин, что, согласитесь, дает некоторую пищу для размышлений. Так вот, на полях Сталин писал иногда очень любопытные реплики — все матом. Например, он так высказался о Радеке: "Не надо было ему ссать против ветра!" И это, поверьте, его самое литературное высказывание. Вообще писать о Сталине без мата невозможно — Сталин, как говорится, не ругался матом, он им разговаривал. Сталин использовал мат как некую систему опознавания "свой-чужой".

Это был стиль общения сталинцев — в противовес интеллигентам типа Бухарина. Точно такой же нетерпимостью, таким же презрением к интеллигентским "штучкам" была проникнута и вся политика Сталина. Сталин видел свою историческую задачу в том, чтобы схватить отсталую Россию за загривок и силком тащить ее к счастью. Но, видите ли, Россия и до прихода большевиков была страной с огромным потенциалом роста. Один француз, посетивший Петербург в 1912 году, писал, что к 50-му году Россия — без всякой революции — станет самым большим индустриальным гигантом Европы. И вот, вместо того чтобы дать стране нормально развиваться, Сталин решает ее волочь и заставлять прыгать. И когда эта его политика неизбежно стала давать сбои, он начал репрессии, которые являются логичным и потому неизбежным продолжением сталинского курса. 

- Почему логичным? 

- Потому что у Сталина не было иного выхода. Он отлично понимал, чем грозит его режиму даже один день без репрессий. Один день без репрессий — это очень опасно, потому что уже на следующий день люди начнут задавать опасные вопросы: а почему мы так живем? Почему у нас нет даже самого элементарного? И репрессии помогали Сталину давать народу самые простые объяснения: потому что нам везде и всегда мешают враги. Вот сейчас мы устроим показательный процесс, вы сами увидите, что у нас нет масла потому, что вредитель Чернов делал все, чтобы у вас не было масла. И аварии на наших заводах происходят вовсе не потому, что вас заставляют работать на изношенном оборудовании, а потому, что инженеры-вредители специально устраивают эти аварии. И поток этих признаний от вредителей и шпионов никогда не ослабевал. 

- Как вы думаете, почему Сталину так легко удалось задавить всю оппозицию? Ведь это были опытные революционеры, у которых руки были по локоть в крови. И вдруг они, не боявшиеся ни своей, ни чужой крови, покорно дали отвести себя в расстрельные подвалы. Почему?.. 

- Точно такой же вопрос задавал и сам Сталин. И пришел к выводу: если бы они были контрреволюционерами, то хотя бы попытались застрелить его. Но никто же этого не сделал, хотя такие возможности у них были. Почему же они не сделали? Потому что они не контрреволюционеры, а трусливые шпионы. 

- Но в самом деле, почему? 

- Объясню при помощи аналогии. Во время заговора преторианских гвардейцев против цезаря во главе этого заговора стояли два руководителя когорты. И, когда они узнали, что заговор открыт, они даже не попытались поднять восстание, а просто сели в своих виллах и стали ждать, что цезарь покарает одного, а другого оставит в покое. Когда же стало ясно, что пощады не будет никому, они начали резать себе вены, не забывая завещать имущество императору. Знаете, ведь Сталин никогда не расправлялся с человеком моментально. Он всегда давал время — два или три дня — на то, чтобы тот покончил с собой. И все равно, никто, кроме Гамарника и Томского, не пожелал воспользоваться этим шансом. Почему? Все они обуржуазились и, как говорил Молотов, «стали склонны к отдыханству». Сталин их купил многочисленными привилегиями, и они просто боялись потерять все, даже высказав малейшее несогласие с курсом Сталина. И этот страх превратил их из революционеров в настоящих рабов. 

- Сегодня в России, кажется, выросло уже новое поколение революционеров. Разделяете ли вы убежденность многих интеллектуалов о том, что России нужна новая революция – но на этот раз сугубо мирная и демократическая? 

- В свое время царский шеф МВД Николай Маклаков предупреждал, что та революция, о которой мечтают в России, она будет революцией гнева и мести темных низов. Потому что здесь другой революции не бывает. Если бы вы еще 20 февраля 1917 года спросили Родзянко или Гучкова, будет ли революция, они сказали бы, что не будет. Потому что все верили, что они играют, пугают власть. А уже через несколько дней все произошло. И никто из интеллектуалов не мог понять — как, почему? А все просто: в Петербурге не было хлеба: из-за заносов поезда плохо ходили. Надо было подождать несколько дней, но толпа уже вышла на улицу, и ситуация стала необратимой. Поэтому когда кто-то в России зовет к революции, это либо по наивности, либо по жестокосердию, потому что для них уже голова полушка, а своя шейка — копейка.