МАМА... продолжение...(часть вторая)

                                  В преддверии ужаса....

 

       Опять зима. Новый Год. Мама с нами была у бабушки и крестной, а, уходя, я почему-то согласилась ночевать у них.

       В Красном углу, перед рядом икон, горела лампадка. Бабушка и крестная на коленях читают молитвы и молятся. И меня тоже поставили на колени, и чтобы я повторяла молитву:   «Богородица Дева, радуйся». Я повторяла и запоминала. И те, что знаю молитвы, научили они. После, помолившись, я на печке, а бабушка на полке у печки, расчесывает волосы и заплетает две тоненькие косички. Потом на затылок венчиком укладывает их и надевает на них матерчатую, маленькую шапочку-чепчик. Но во дворе вдруг слышен шум, смех, крики веселые. Это пришли славить Новый Год. Зажгли лампу, послушали поздравления, угостили поздравлявших старших детей. Они уходят, а я опять в рев, да так, что крестная побежала, догнала их, и они обещали доставить меня домой к маме и папе в целости и сохранности.

       И вот я дома. Ярко светит лампа, окна не занавешивали-очень светло, но не уютно показалось мне. Но я страшно обрадовалась, а те ребята, что привели меня, наперебой, смеясь, рассказывают маме, как я ревела. А мама пожурила меня, но ругать не стала, чему я тоже обрадовалась.

        После того, как братик Вася простыл, нужна была няня, и родителям сказали, что у тех-то девочка - сиротка взята из детдома за пенсию. Но она больна, заброшена этими непутевыми людьми и очень страдает. Когда родители увидели ее, зимой почти раздетую, замерзшую, худую, голодную, без сил (особенно отец мой не мог видеть страдания детей, даже и чужих), то они позвали начальство сельсовета и заставили эту девочку отдать им. Звали ее Маруся и ее не привели, а привезли на санках домой. 

       Отец и мать были очень добрыми людьми. Отец потерял двоих детей от первой жены, мать – одного ребенка от первого мужа и второго от брака с отцом. ( Их первый сынок Федя умер от скарлатины, не дожив и до года).

       Так вот - родители обращались с Марусей, как со старшей дочерью, но няня Маруся уже была больна чахоткой и таяла на глазах. Её отвезли в Оренбург, положили  в больницу, там она и умерла. Мама наша жалела о ней, часто рассказывала нам. Так, что с няней мы были не долго. Теперь няней стала старшенькая.

       Гусак клюнул брата, он ревет, испуган. Мама еле дозвалась меня, отшлепала по мягкому месту. Ревем оба. Мне пять лет.

       А вот еще припомнилось. Соседи были у нас неважные люди, но мама была очень доверчивая, простая. Ну и как многие: - А что скажут люди….  Повадились они к нам в погреб. Отец говорит: «давай сделаю запор, на замок будем закрывать». « А что скажут люди»…Потом стали по ночам доить нашу корову. Страшно напугали её, а по утрам доить было нечего, молока не было. Научили маму - остаток молока слить на сковороду и поставить на огонь. А  если кто придет просить чего-нибудь, то это и есть он - вор. Так и сделала. Закрылась в избе, молоко жарится. А в окне за стеклом Марына Полякова, соседка: « Наташка, ты што дилаеш?». «Да от люды казалы,штоб так здилать, а то доють корову хтой-то». « Наташка, дай трошки солы мыни, а то силы исты , а солы не мае». Мама дала ей немного соли, а сама думает, что же никто не приходит? А потом как стукнет себя по голове - «Марына  приходыла!». Потом рассказала все женщинам, соседкам. Те хохотали и она вместе с ними смеялась. А корову пришлось продать и купить другую.

        Ну вот. Эти - то наши соседушки раз зазвали меня к себе и решили проколоть уши для сережек. Семка (муж Марины) крепко держит меня на коленях. Старшие дети, кто за руки, кто за ноги, а Марина с иголкой пытается проколоть. Но я вырываюсь что есть мочи и ору так, что услышала мама, а была в конце улицы, в переулке. Женщины тоже слышат жуткий детский крик, хоть  и далеко. « Да сэ моя Нинка крычит!» догадалась мама и побежала на крик. Когда прибежала, увидела всю картину и стала ругаться с ними, а Марина ей говорит: « Да ты бы николы ни здилала ий , штоб сырежки носыть дивчине. Да мыж одно ухо прокололы. Тыпер як же?». Так прокололи и второе и, конечно, я страшно кричала, напуганная. Потом у Марины умерла ее мать, а жила она у сына Янчистова Макара. Говорили, что она была колдунья и долго мучилась, не могла умереть. Кто-то сказал, что надо в сенцах прорубить дыру в крыше. Так и сделали. Перенесли ее в сенцы, положили под дырой, и она успокоилась и испустила дух. Я тоже бегала туда, и мне хотелось увидеть эту дыру в крыше. Но там, в том переулке, была моя мама, и она отправила меня домой.

       

 

       Шел страшный 31-й год. Засуха, пожары, неурожай - Страшный год. А весной радовались, ходили на пригорок, смотрели, как « играла» речка «Сухая». А летом – ни одного дождя. За рекой Уралом - равнина. Там села Крючковка (Нахаловка), Ключевка и Рождественка - там дожди шли все лето. А здесь, на взгорье, ни одного. Может, разгневался Господь за то, что разрушили церковь.

       Помню начало лета. Тихое, задумчивое утро. Тихие, в плаче женщины и старухи.… А на колокольне мужики все делают, чтобы снять колокол. И мы, дети, тоже тут, притихшие. Как-то тревожно сердечку, как-то нерадостно.… И, вдруг, страшное громыхание, и жуткий крик и  плач женщин и детей. Это упал колокол.

       Службу в церкви запретили еще раньше. И когда я родилась (в1925 году) поп, по разрешению советской власти, еще крестил детей.

       Летом 1931 года родился мой младший брат-Саша. Я бегала по двору, но увидела, как в землянку (летнюю кухню), входили и выходили женщины, встревоженные, взволнованные.

Мне любопытно и я вбегаю в землянку, а на полу на соломе лежит мама, распростертая на спине. Женщина, повернувшись, увидела меня, стала кричать и прогнала. Мне было шесть лет.

       Подошло время уборки урожая, а его нет. Засуха все сгубила, все сожгло солнце, и лишь по низинам кое-где что-то уродилось. Кругом сушь, взрослые все на уборке. В селе старики и дети. Дети играли в конце двора (на задах), где высокие заросли сухой травы. Они сделали печку и зажгли её. Загорелась сухая трава, потом сарай, потом дом.… До этого было тихо, но тут откуда-то взялся ветер и начало полыхать дом за домом. Прибежали (приехали) с поля люди, но горело уже несколько домов. Вода в колодцах глубоко, а речки почти все пересохли.

       Слава Богу, наш дом уцелел и новорожденный мой братик Саша, что спал в люльке, в сенцах, где было прохладно, не мешал маме спасать добро, переносить в баню за двором, что подальше. А когда пришло молоко, она вспомнила о сыночке и перенесла стресс. Через два или три дома, справа и слева сгорели дома….

       Наступил голод. Кушать было нечего. Погорельцы отвозили детей в Оренбург, подбрасывали в приюты (детдома), чтобы дети не умерли с голода. Мама наша ходила за Урал в те села, упомянутые мною, чтобы поменять добро на пшеницу. Но давали все меньше и     меньше.

        На заработанные родителями 800 трудодней почти ничего не дали. Отца отпустили из колхоза, он  уехал на юг, в Арысь, где жили мамины родные - ее сестра Мария Антоновна (в замужестве - Лазарева) с семьей. Они обещали принять нас. А позже, определив корову  к старшей сестре Татьяне Антоновне (она жила с их мамой – Марией Михайловной, слепой нашей бабушкой) мама собрала кое-какие пожитки, взяла нас, детей и мы поехали к отцу в Арысь.

       Мне шесть лет. Помню вокзал, битком набитый людьми - не протолкнуться, а мы (дети) сидим на узлах в какой-то стеклянной будке. Какой-то мужик залез к нам. Когда пришла мама и увидела его, то, с руганью, прогнала. Потом мы в вагоне, в теплушке, на деревянном полу, я и оба моих брата сидим на одеяле, а мама на остановке ушла за водой. Потом пришла, разломила круглый сдобный пресный хлебушек, а внутри запеченное яйцо.

        Нас встретили хорошо, радовались, устроили встречу. Потом стали «шутить». За стенкой соседи очень боялись землетрясения. Так вот, посадили меня в деревянную колясочку и стали катать с криком, шумом и стуком по деревянному полу. Женщина прибежала с переполоха, испуганная,…сколько было им смеха!

       Не повезло со мной моему двоюродному брату Мите (Дмитрию), лет на десять старше меня. Я так надоедала ему, как тень ходила за ним следом, он в чулан, что-то мастерит, и я туда же. Запомнила, как он взмолился:- « ну что ты ходишь за мной, как привидение? Не отвяжешься никак….» Если бы только он знал, что вскоре останется без мамы, а потом, по совету моей мамы я, школьница уже, стану писать ему письма, а он отвечал мне. Всю войну мы переписывались. Он служил шофером на трассе Хорог - Ош, перевозил грузы из Афганистана. По его просьбе я послала ему фотокарточку. Мои взрослые письма стали ему нужны и дороги. А, демобилизовавшись, он приехал за мной в Ташкент (я была студентка) и хотел меня увести, что бы мы поженились. Ах, если бы он знал, что готовила нам судьба! Тогда весь вечер я проплакала. А  наутро проводила до вокзала и на прощание он меня поцеловал.

       А вот еще случай, тогда же, в Арыси. Светлой памяти тети Маши. Сказали ей, что на вокзале дают (то есть – продают) компот. Тетя схватила большую кастрюлю и деньги и побежала, а там – сухофрукты. Её спрашивают, почему с кастрюлей пришла, а она отвечала, что это то, что первое подвернулось ей под руку. А потом говорила нашей маме, что ей было так неловко тогда.

        Я уже запомнила дорогу на вокзал. Помню, бегу босая через садик, вот уже на перроне, сбегала в туалет, опять на перроне, почему-то везде зажглись огни. Спешащие меня толкнули, я упала, сижу на земле, вокруг много спешащих людей. Мужчина высокий, стройный, сильный наклоняется ко мне и в удивлении: « Ты что тут делаешь? Как ты оказалась здесь? Ты с кем пришла? Беги скорее, чтоб я тебя здесь не видел!» Это был дядя Никифор, Митин отец.

       Там, в Арыси отец работал плотником в детском доме, с его то - характером! Как он жалел детей-сирот. Отцу дали место в общежитии. В большом помещении (разрушенной церкви), посредине, фанерой отгорожены клетушки на каждую семью (без потолка, конечно). Отец приходил с работы уставший, ложился на кровать, на груди четырехмесячный сынок младшенький, сбоку я, а за младшеньким -  средний сынок. Мама готовит на общей кухне поесть. А мы, я и отец поем песни. Да так с удовольствием распеваем: «По Дону гуляет казак молодой. Кукувала зозулынка в саду на помости…» У меня хороший слух, я пою правильно и с удовольствием. Отец - тоже. Но приходит мама и стыдит нас: - Люды прышлы, з работы, усталы, а вы нэ даете покою. Но из-за стенки фанерной слышны голоса: - «Пусть, пусть поют! Не запрещай, Наташа. Мы с удовольствием слушаем».

       Однажды мамы не было дома. Мы с братиком Васей захотели есть. Я зала, что у мамы была манка и вот я налила в чугунок воды, поставила на огонь (чугунок был, наверное, чужой, но мне не стали мешать) и насыпала в воду манку. Сколько смогла. Взрослые женщины переглядываются, ухмыляются, а я поняла - что-то неладное делаю, и ушла к себе, в наш закуток. Пришла мама, а женщины ей: -  Иди, иди скорей, твоя дочка уже обед приготовила. Не помню, ругала меня мама или нет, но помню, что мне было не по себе. Мне шел седьмой год…