ТУПИКИ "АКТУАЛЬНОГГО ИССКУССТВА" НОЛЬ И БЕСКОНЕЧНОСТЬ

НОЛЬ И БЕСКОНЕЧНОСТЬ

От наскальных рисунков до наших дней изобразительное искусство металось между двумя крайностями – попыткой изобразить то, что непосредственно видит глаз, и стремлением создать некий символ, с помощью которого можно отобразить мир высший, глазу недоступный.

Когда пещерный человек рисовал на скале бизона и охотника с копьём, его занимали не столько похожесть формы (хотя выразительности древние люди достигли здесь изумительной) или абстрактная красота, сколько некое сакральное значение рисунка, который его создателем понимался прежде всего как молитва перед его божеством о ниспослании успеха в охоте. Насчет действенности подобной молитвы в плане охоты мы мало что можем сказать, однако красоту и стремительный натиск сохранившейся наскальной живописи оценить вполне в состоянии. При этом мы отчётливо сознаём, что древним художникам удавалось решить двуединую задачу, совместить казалось бы несовместимое – изобразить видимый мир, но так, что сквозь него просвечивает созидательная сила природы (в христианский период искусства мы сказали бы – лик Творца). В этом смысле любой рисунок (от великого до примитивного, от мастерского до наивно-детского) есть метание между землёй и небом, между пылинкой и высшим светом мироздания, между нулём и бесконечностью. Далеко не каждый рисующий это осознаёт, но подсознательное его стремление именно таково. Именно в этом состоит тайна искусства, его магия, его притягательная сила. Не случайно за последние полторы сотни лет так вырос интерес к примитивам и детским рисункам. Ибо там, как и в наскальной живописи, есть главное – борьба бытия и небытия. Не лишне заметить, что порою замылившийся глаз мастера видит меньше и менее остро, чем чистый в своей наивности взгляд ребёнка.

Дети любят ломать игрушки. Им интересно узнать, что там внутри. Со второй половины 19 века эта страсть настигла и художников, достигнув максимума разрушительной силы во времена кубизма и абстрактного экспрессионизма. Художнику тоже интересно, что там внутри вещей, предметов и лиц. Не деформируя привычный взгляду мир, не разрушая его, приблизиться к пониманию этого нельзя. Быть может, это не главное назначение искусства, но что оно в числе первых – несомненно. Страсть эту мы можем увидеть и у многих старых мастеров. В числе наиболее заметных – Босх, Брейгель, Дюрер, Эль Греко, Гойя, Блейк… Любопытно, что похожим путем шла европейская наука от Роджера Бэкона до наших дней. Не случайно   квантовую механику конца 20-х годов остроумно назвали Пикассо-физикой. А какая физика нас ещё ожидает! Но тут стоп! Физика способна деформировать логику научного поиска, может исказить её до неузнаваемости (в особенности, для профанов), но физика никогда не займётся пустым постмодернистским трёпом. Ибо это означало бы конец физики.

А вот искусство, не стесняясь, в пост и даже в пост-постмодернисткую трепаловку рухнуло охотно. Или почти рухнуло. Можно ли в связи с этим говорить о конце искусства? Во всяком случае, о падении его новаторских форм, ибо традиционные стили присутствуют достаточно заметно. Но где граница? Ибо такие фигуры, как упомянутый Пикассо, Стравинский, Мейерхольд или, скажем, Эзра Паунд уже давно кажутся традиционалистами.

Но тут ещё вмешался рынок, инструмент грубый, а порою и фальшивый (чаще от усилий настройщиков, то бишь ангажированных искусствоведов, кураторов, торговцев картинами и прочих менеджеров от искусства). Когда современный рынок искусств просит за унылое тиражирование банок из-под макарон Энди Уорхола вдовое больше, нежели за полотно Тициана, я смеюсь. Сколь же профанов и обманутых дураков, у которых завелись большие деньги, готовы польститься на раскрученную чепуху.

Впрочем, искусство времён революционной ломки тоже не однозначно. Вопросы остаются. Скажем, я не отрицаю некого новаторства Пита Мондриана. Забавно глянуть на его раскрашенные клетки. Но после двух-трёх работ становится всё ясно и остальные смотреть незачем. Мне никогда не хотелось иметь большого альбома Мондриана. Действительно, а зачем? На этом фоне какой-нибудь Магритт выигрывает. Что ни вещь, то какая-то новая выдумка. Однако же и тут устаёшь, внимание притупляется. И понятно, почему. Нет сердечной боли, нет настоящих страстей. А холодной выдумкой и сконструированным парадоксом долго сыт не будешь. Рядом с этим навсегда и неоспоримо выделяются такие творцы, как Модильяни, Шагал или Джакометти...

В этом смысле интересно исследовать художественные зигзаги первой половины прошлого столетия, времени наиболее яркого. А художнику интересно и кое-что повторить – но не в эпигонском ракурсе, а в плане возможного творческого развития.

В этом отношении современные «кубисты», «абстракционисты» и даже «супрематисты» мне ближе и интереснее, нежели деятели, бегающие по выставочным залам голышом или орущие петухом. Впрочем и те, кому ближе классика и кто воюет с модерном ХХ века, мне ближе, если они делают это с помощью холста, красок или каких-то новых невообразимых материалов, но делают это со страстью пониманием ремесла, а не с помощью шутовских выходок.

Я, каюсь, в процессе поиска своего стиля немало брал на вооружение приёмов из уже казалось бы ушедших «измов». Меня всегда волновали Сезанн, Ван Гог, Кандинский, Малевич, Матисс, Дерен, Ван Донген, Мунк, лучшие представители «Бубнового валета»... Меня заметно шатало, но я не жалею. Я был в своих поисках абсолютно свободен, ибо на жизнь зарабатывал не живописью. Я никогда не был связан с советским Союзом художников, с заказами, худсоветами и неизбежной цензурой и самоцензурой. У меня бывало немало заблуждений, даже ошибок, но бывали и просветы. Из них я потихоньку выстроил некое своё поле, некий свой почерк, не столько в формальном смысле (хотя и тут, как мне кажется были находки, сколько в плане содержательном, поскольку не в силах был почувствовать себя свободным от страстей века. При этом я посчитал возможным оставить на этом поле и кое-что и з своих прошлых «ошибок». Я не тороплюсь обнажать их «ошибочность», пусть зритель разбирается сам.

По поводу так называемой самобытности и целостности художественной натуры. Целостность, верность самому себе – это прекрасно. Но у нас часто за целостность выдают унылое однообразие. Залез художник на какого-то своего конька и не слезает с него всю оставшуюся жизнь. Это оборотная сторона той же самоцензуры. Художник и хотел бы слезть с однообразного, смертельно надоевшего конька, но он боится, что его обвинят во всеядности, в том, что он не верен своему самобытному таланту. Я против подобных страхов. Мне ближе мастера «отважного поиска», которые не стесняются интересоваться всем, что есть на свете, в глубине души которых не умирает противоречие между «нулём» и «бесконечностью». И отражают этот интерес в своём разнообразном творчестве. Мне ближе фигуры типа Пикассо, который после сумасшедших изломов вернулся на время к т.н. неоклассицизму, а потом впал в творческое «повторение» Веласкеса, мне дороже фигуры типа Стравинского, который после сумасшедших звуков и скрежета посчитал нужным вернуться к музыкальной неоклассике. В этом смысле интересны и Прокофьев, и Шостакович, и Шнитке. В живописи почему-то меньше таких примеров. Я боюсь, что это связано с давлением рынка. Музыка в силу своей специфики, как, впрочем, и поэзия, всегда были от него заметно дальше, чуть более свободны. Не случайно в своё время Хлебников воскликнул:

                                   Сегодня снова я пойду

                                   Туда – на жизнь, на торг, на рынок,

                                   И войско песен поведу

                                   С прибоем рынка в поединок.

«Войско песен» – хорошо сказано! И довольно точно по смыслу (песни нашей нынешней попсы – не в счёт). Сейчас, в дни разброда и шатаний, в дни очевидных тупиков не только политических, но и эстетических, подобные искатели разнообразия, как мне думается, должны быть особо востребованы – как люди, пытающиеся вновь связать в некое сложное единство распавшуюся цепь времён.

ПРИГЛАШАЮ НА ВЫСТАВКУ МОИХ РАБОТ В ГАЛЕРЕЮ "НА ЧИСТЫХ ПРУДАХ" (ЧИСТОПРУДНЫЙ БУЛЬВАР, 5\10, З МИНУТЫ ОТ МЕТРО, ОТ ГРИБОЕДОВА ПО ЛЕВОЙ СТОРОНЕ БУЛЬВАРА, ВХОД В ЗДАНИЕ С ТЫЛА). ВЫСТАВКА РАБОТАЕТ ДО 25 ОКТЯБРЯ, а в субботу 20-го, в 16.00 я затеваю дискуссию о судьбах искусства. ПРИХОДИТЕ!