Три стадии путинской политики: реанимация, прострация, революция

60 лет. Идеальный возраст для политика. Если он государственный деятель. И если он уже состоялся к этому возрасту как государственный деятель. И если перед ним стоит задача состояться еще раз на еще более масштабном уровне задачи и он готов эту задачу решить. Это все, безусловно, относится к Путину В.В. То есть может относиться, если он просто решит задачу. Просто спасет страну от грозящей надвигающейся катастрофы. Во второй раз. Только и всего.

В новейшем периоде истории такие задачи не удавалось решать никому. Подобная задача стояла перед Горбачевым, и мы помним, как он с ней справился. Вообще в современной политике подобные задачи решать не принято. В «цивилизованном мире» считается, что таких задач вообще быть не может. А в «недоцивилизованном» людей, способных решать какие-либо глобальные задачи, считается нужным мочить. Умный американский аналитик Харлан Уллман говорил, что в современном мире (он имел в виду в первую очередь Америку) исчезли политики-визионеры. Доведенный до совершенства механизм либеральной демократии идеально отбраковывает таковых, оставляя наверху политкорректную посредственность: именно «политиков» — в смысле — не государственных деятелей. На горизонте, во всяком случае в «цивилизованном мире», не видно не то что рузвельтов или черчиллей, даже рейганов, тэтчеров и колей. Одни меркели с обамами — идеальные политтехнологические «конструкции» для использования в избирательных шоу-кастингах. Современный политический рынок предлагает потребителю эдакие избирательные матрешки — пародии на национальные архетипы на все вкусы. В рамках окончательно победившего во всемирно-историческом масштабе «вашингтонского консенсуса», пресловутого «конца истории», считалось, что этим матрешкам точно не придется решать никаких судьбоносных задач, только выполнять рутинные представительско-имиджевые функции. А тут кризис, глобальный и системный. И что с этим делать?

И что делать Путину среди этих картонных персонажей? Скучно. Это даже, наверное, развращает, поскольку база сравнения заведомо и намеренно занижена. И не с кем о демократии поговорить. Потому что Ганди-то умер...

Если серьезно, предъявляя претензии к Путину по поводу отсутствия ясной стратегии и четких действий в ситуации надвигающегося глобального кризиса, мы отдаем себе отчет, что таковой стратегии нет ни у кого в мире. И никому в голову не приходит приставать с такими претензиями к кому-либо, кроме Путина. Может быть, потому, что они — идеальные продукты недееспособной и исчерпавшей себя системы. А он — нет. Даже когда хочет таковым казаться. И потому что за ними не стоит ничего, никакого реального масштабного деяния. А за ним стоит.

 

Реанимация

Будучи призванным к власти в первый раз, Путин спас страну, находившуюся в коматозном состоянии. Аккуратненько собрал из останков. Он оказался нужным человеком в нужном месте в нужное время. Идеально нужным. Весь его профессиональный и личностный опыт оказался идеально востребованным для реаниматора с медицинским принципом — «не навреди». Именно тогда, в начале 2000-х, в период реанимации, обнаружились основные его качества. Это полное отсутствие склонности к каким-либо авантюрам и при этом готовность к жестким и решительным действиям в ситуациях крайней необходимости. Но только в них. Чтобы не повторять много раз уже сказанное, вспомним только три примера. Это Чечня. Это Ходорковский. И это, уже позднее, Южная Осетия. Именно тогда Путин проявился как последовательный эволюционер. И все, что можно было выжать из эволюционных методов упорядочения действующей системы, он выжал. И «вертикаль власти» вертикальна и властна настолько, насколько это возможно в рамках действующей системы. А система-то, как мы не раз объясняли, по сути своей, больная, катастрофная.

Тогда на этапе реанимации у Путина не было ни мандата, ни ресурсов как-либо менять эту систему. Иначе реанимация превратилась бы в эвтаназию. Этот этап, можно считать, закончился в тот момент, когда реанимация, по сути, состоялась. И одновременно исчерпались все возможности эволюционного внутрисистемного развития.

 

Прострация

Этот этап наступал постепенно. Еще за несколько лет до кризиса и до формальной медведевской паузы. Кризис, точнее, его прелюдию 2008–2009 годов, страна действительно прошла относительно безболезненно. Потеряв при этом все иллюзии возможности какого-либо качественного восстановления и развития в рамках действующей системы. Кризис показал абсолютную зависимость этой посткатастрофной модели от внешней конъюнктуры. Он оказался, по сути, кризисом суверенитета. Притом что Путин доказал, что суверенитет России является для него первичной базовой ценностью.

Политика в смысле стратегии или каких-то попыток нащупать стратегию замерла, застыла. Сначала экономическая, а затем, в президентство Медведева, удачно подвернувшееся, и внешняя. Не считать же таковой пресловутую «перезагрузку». Осталась одна административная рефлексия. Текущее техническое управление, сопровождаемое модернизационным карнавалом. Эта прострация — что-то вроде искусственной комы, в которую вводят больного, пока нет средств и возможностей для его активного лечения. И если таковые средства и возможности будут найдены, можно будет согласиться, что в этом и была какая-то великая сермяжная правда.

 

Революция

Путин на вопрос, в чем он видит задачу своего третьего срока, сухо ответил: «Изменение действующей структуры экономики». Казалось бы, какая банальная прагматичная задача. Выполнить которую в реальное время в реальном месте можно только ценой изменения всей действующей модели не только экономической, управленческой, но и социальной и политической. Проще говоря, надо бы сменить общественно-политический строй. Это революция. Сверху. Желательно. Недаром Путин позднее заметил, что России предстоит совершить рывок, по масштабам сопоставимый с тем, что мы совершили в 30-х годах прошлого века. (Заметьте, по масштабам, а не по формам и методам.)

На самом деле то, чего мы добиваемся от Путина, связано не только с политическими (внутри и внешне) рисками, с конфликтами внутри элит, риском нарушения равновесия и пресловутой стабильности — это, по сути, выход из действующей системы, действующей модели экономики и жизни. Не только российской, компрадорско-паразитической, но и глобальной, мировой, где правила игры и разделение труда и отдыха определены достаточно четко. До сих пор путинская Россия при всех претензиях к ней, нарастающем раздражении со стороны мирового регулятора сохраняла абсолютную лояльность действующему финансово-экономическому порядку. Персонификатором чего всегда был Л. Кудрин, продолжающая существовать после него кудринская модель финансовой политики. По определению не суверенной. Это многое объясняет, и за это многое прощают. Опять же понятно, с какими рисками связан бунт против этого порядка.

На самом деле на сегодняшний момент не существует в разработанном рабочем формате ни идеологии, ни тем более технологии «русского прорыва», которую можно было бы представить Путину как возможную к исполнению. Учитывая вышеизложенное: то, что он совсем не авантюрист, предлагать ему «махнуть не глядя» контрпродуктивно. Другое дело, можно было бы говорить, что он и не делает ничего, для того, чтобы такая идеология и технология была разработана. На сегодня по факту это не так. Осталось ее только разработать и предъявить. В виде и качестве, достаточном для использования за рамками забора психиатрической больницы.

Кстати, в этом контексте хотелось бы уточнить сформулированную нашими авторами формулу «патриотизм минус либерализм». (См. Дугин стр. 11) Это все абсолютно верно, если речь идет о политическом либерализме. Много раз говорилось, что русский политический либерализм — это даже не концепция или мировоззрение, а геополитическая ориентация. Посему в России либеральная партия — это всегда партия национального предательства. Что касается либеральных экономических моделей, то они имеют право и обязанность существовать там, где им место. Поскольку более эффективного экономического механизма чем рынок там, где вмешательства государства не требуется по каким-то особым причинам, человечество не придумало. И одна из задач будущей рабочей модели «русского прорыва» — это отделить конкурентный рынок от финансовых паразитов.

Существующая ныне структура экономики не обеспечивает России минимальных гарантий сохранения суверенитета в случае резкого ухудшения внешней конъюнктуры. Наступление этого «случая» безальтернативно. Исходя из понимания того, что для Путина суверенитет является безусловным приоритетом, то есть мы находимся как раз в ситуации крайней необходимости, когда надо принимать жесткие и чреватые риском решения, мы не имеем никаких оснований сомневаться, что такие решения будут приняты. Для этого просто должна быть готова и технология, и идеология. При этом Путину придется преодолеть в себе идеального эволюционера. Путин сумел спасти страну, когда его политический опыт был исчезающе невелик. Сейчас ему предстоит, опираясь на весь свой уже уникальный политический опыт, сделать то же самое во второй раз. 60 лет — это удобный рубеж, и сейчас очень удобный момент, чтобы такой Путин состоялся. В мире найдется мало политиков, которым доводится спасти свою страну дважды. Это большая человеческая удача. Если получится. Мы желаем юбиляру успеха. Искренне, поскольку являемся явно заинтересованными лицами.