ДВАДЦАТИПЯТИРУБЛЕВКА.

ДВАДЦАТИПЯТИРУБЛЕВКА.

(Набросок)

   Дядю Прокошу в поселке знали все. Шебуршной дядька. Где-то в поселке зашумит, например, соседи в меже не сошлись, говорят: прокошино дело. А дядя Прокоша в это время и близко не стоял возле спорной межи, но все равно: прокошино дело, да прокошино.

   В провинциальных поселках, а, может быть, и в русском характере, а, возможно, и не только в русском характере действует принцип: слышат звон, да не знают, откуда он.

   По собственному опыту знаю. После первого семестра я приехал в поселке. И когда я встречался с кем-нибудь из посельчан, он мне говорил.

- Поздравляю, Андреич. С сыном Брежнева учишься.

   Я спрашивал.

- Откуда Вы это взяли?

- Эх, ты. Мы все знаем. Ты же учишься в Москве.

   И все. Я не переубеждал. Батько настаивал на этом. Он на том, что я учусь с сыном Брежнева, сделал «карьеру» в поселке.

   Возвратимся к дяде Прокоше.

   Он любому посельчанину любил рассказывать, как обыграл еврея в карты на Харьковском вокзале.

- Да, нельзя еврея обыграть, - говорили ему. - Брешешь.

   На это дядя Прокоша отвечал.

- Там, где прошел хохол, еврею делать нечего.

   А как он любил петь «Запрягайте, хлопцы, коней». Захватит двумя пальцам кадык, дергает и поет. Мужики в бусугарне даже переставили водку и пиво пить, а буфетчица успевала пиво водой разбавить.

   А как он резал кабана у соседа Слабуна. Вы не знаете, так я вам расскажу. Это же не история, а целое приключение.

   Позвал его как-то Слабун и попросил зарезать кабанчика. А кабанчик хороший. Килограмм под сто пятьдесят. Да, дело же не в том, что кабанчик хороший, а в том, что в кабанчике.

   А что самое главное в кабанчике для хохла. Сало. Это же первая закуска под самогон. А что еще? Можно колбасы из кабанчика наделать: кровяной, гречневой. Печенку пожарить. А печенка так шкворчит на сковороде, и такой запах от нее идет, что голова кружится. Солянку сварить с такими кусками мяса, что они даже в ложку не вмещаются. А можно отрезать кусок сала с закопченной корочкой, натереть ее чесноком, поставить рюмочку. Хоп рюмочку и закуску с салом. Не пробовали, не поймете. А еще можно холодец сварить. Да еще, какой. Вилку воткнешь, а она не хилится (стоит). Мясцо на базар отвезти и грошей заработать.

   Пришел дядя Прокоша к Слабуну и говорит.

- Кабанчика, значит, хочешь зарезать?

- Да пора уже. Таким салом оброс.

- А сало много?

- Достаточно. Он из-за этого сала и на ноги не встает.

- Щас, встанет. Я могу его задушить, если хочешь, а могу и зарезать. Могу повесить. Каким способом, говори.

- Да лучше зарезать.

- За зарезку два литра самогона и заднюю ногу.

- А если душить?

- В два раза больше.

- А если?

- В три раза больше.

   Помялся, помялся Слабун и согласился на зарезку. Выгнал кабанчика. Дядя Прокоша пощупал его бока ногами, наметил руками место и ударил немецким штыком.

Он с войны его принес. Да как-то не так. Промазал. Немцев с первого раза колол. А с кабанчиком пролетел. Кабан вскочил и начал метаться по двору.

   Дядя Прокоша на забор. Смотрит, что же там во дворе будет? Слабун во дворе остался. Тяжелый был он. Чуть, чуть поменьше весом кабанчика. Поцарапался немного по забору и снова на землю. Потом снова поцарапался, а дядя Прокоша кричит.

- Забор свалишь. Кабан убежит. Беги в хату.

   Слабун метнулся к двери. А дверь жена закрыла. Она боялась, когда режут кабанов.

- А теперь куда?

   Кабан прет прямо на Слабуна.

- В собачью будку.

   Слабун в будку, и кабан туда. Снес.

- В курятник, - кричит дядя Прокоша.

   Слабун в курятник и кабан за ним. Разнес курятник. Куры через забор и к соседу Кулачева. Долго потом доказывал Слабун, что это его куры от кабана метнулись во двор Кулачева.

   Словом, разнес кабан весь двор Слабуна.

   Убытки.

   Слабун подал в суд на дядю Прокошу: мол резать не может.

   Судья оказался справедливым.

- Ты с кабана спрашивай, пусть он тебе убытки восстановит, он же двор разнес, а Прокоша не при чем.

   Тот день ничего плохого не предвещал. Одел дядя Прокоша потрепанную железнодорожную шинельку, обул дедовские подшитые валенки, шапку, которая еще с войны досталась, тетя Рая- жена – приготовила на целый день ему тормозок: два яйца, кусок хлеба, ломтик сала, такой тонкий, что на свет просвечивается и пошел на каракубу.

   Зима. Холодно. А дядя Прокоша привык. После войны попал на каракубу, да там и остался. То шпалы таскал, то рельсы. А то бывало, весь рабочий день кувалдой костыли забивал.

   Начальник депо Ушангович (грузин, его вытурили после Сталина, высокого роста он был, а в то время рост любили укорачивать) говорит ему.

- Сегодня, Прокоша, нужно будет рельсы менять.

   Дело нужное и знакомое. Становятся мужики, поднимают рельсу, а она потяжелее кабанчика Слабуна и сбрасывают с насыпи. Нужно быть только осторожным. А то может концом зацепить, сбить и ноги перебить. А то и на грудь лечь.

   Начали рельсы снимать. Да поскользнулся дядя Прокоша, и рельса на грудь легла. Мужики к нему. А он то ли в памяти, то ли в беспамятстве дергает себя за кадык. Пытается спеть «Запрягайте, хлопцы, коней..».

   Его сразу в больницу и давай раздевать. А он пытается петь. «Распрягайте…». С него пытаются шинельку снять, а он не дается.

   Одной рукой за шинельку держится, а другой карман зажимает в шинельке.

   Пока отрывали его руки, дядя Прокоша и остыл.

   Потом сняли шинельку. Пришла тетя Рая. Жена. Поплакала, стала собирать одежду, а из кармана шинельки двадцатипятирублевка выпала.

   А двадцатипятирублевка составляла четверть зарплаты дяди Прокоши.

   Похоронили его на поселковом кладбище. Написали все, что нужно, а под всем тем, что нужно выбили «Распрягайте, хлопцы, коней…»