Что сказал бы собакофил, если б это была его дочь?

Законопроект депутата Законодательного Собрания Санкт-Петербурга Виталия Милонова о гражданских правах эмбрионов наделал много шума во всех СМИ. Я откликнулся на него шуткой о паспортах для сперматозоидов. Но его новый проект о наказаниях за пропаганду жестокого обращения с животными заслуживает серьёзного разговора.

Речь идёт о наказаниях за призывы к борьбе с бродячими собаками, и даже за одобрительные высказывания по поводу таких призывов. Гражданина за это оштрафуют на 5000 рублей, а сайт, на котором такое написано, предлагается закрывать.

Я не говорю о любимом демократами лозунге свободы слова – давно понятно, что свободы они требуют только для себя любимых, а, всем кто думает иначе, затыкают рот. Кому - штрафом, кому – тюрьмой. Но, пока закон не вступил в силу, и штраф за обсуждение этой темы не грозит, поговорим по существу.

Для меня эта тема особенно болезненна из-за одной трагедии. В бытность мою губернатором, в Петропавловске-Камчатском борцов за права животных развелось больше, чем бродячих собак – модная тогда была тема. В результате, чтобы не связываться с «камчатскими милоновыми», отлов бродячих собак в городе практически прекратили. Поскольку формально это вопрос городских властей, а не губернатора области, я, к сожалению, не вмешивался. Пока стая этих зверей среди бела дня не напала на двенадцатилетнюю девочку, возвращавшуюся из школы. С неё сняли скальп и изуродовали всё лицо. Девочку отбили прохожие, она осталась жива.

Я никому не желаю зла, и упаси Боже накаркать, но мне очень интересно знать, что сказал бы Милонов, если б это была его дочь?

Я тогда принял два решения. Во-первых, подписал распоряжение, что всё лечение девочки, включая косметические операции, сколько бы лет оно ни продолжалось, будет выполняться за счёт средств областного бюджета. И, во-вторых, выделил деньги из резервного фонда губернатора и поручил специализированной организации в кратчайший срок отстрелять всех бродячих собак в городе. Через неделю бездомных животных практически не осталось. И я горжусь этими своими действиями.

Появление в Санкт-Петербурге отравителей собак – это, конечно, экстремизм, но это реакция на оголтелый экстремизм защитников прав животных. С появлением «закона Милонова» количество «догхантеров» несомненно возрастёт: сила действия всегда равна силе противодействия. Кстати, если бы владельцы собак выполняли уже действующий закон – водили своих питомцев на прогулки в намордниках и на поводках – собака просто не смогла бы взять отравленную приманку.

Но ведь что-то делать надо? Надо! Прежде всего - принять закон об очень суровой ответственности владельцев домашних животных за то, что эти владельцы, вдруг разлюбив питомца, выбрасывают его на улицу. Во-вторых, если человеку по каким-то причинам – а таких причин может быть очень много – необходимо с животным расстаться, он должен иметь возможность отвести животное в ветлечебницу и там бесплатно его усыпить.

Идея стерилизовать бездомных собак и выпускать их бегать дальше – идиотизм! Стерилизованная собака ничуть не менее опасна, чем нестерилизованная.

А умереть для неё - гораздо лучший исход, чем до конца жизни мучиться в тесной вонючей клетке благотворительных приютов.

В конце концов, понятие «Coup de grâce» - «удар милосердия» - придумано за много десятилетий до нашего времени. Именно те, кто из ложно понятого милосердия во что бы то ни стало сохраняют кому-то жизнь – настоящие садисты.

Позволю себе в подтверждение этой мысли привести обширную цитату из Бабеля:

«  - Я вот что, -  сказал  Долгушов,  когда  мы  подъехали,  -  кончусь...

Понятно?

   - Понятно, - ответил Грищук, останавливая лошадей.

   - Патрон на меня надо стратить, - сказал Долгушов.

   Он сидел, прислонившись к дереву. Сапоги его торчали врозь. Не  спуская

с меня глаз, он бережно отвернул рубаху. Живот у него  был  вырван,  кишки

ползли на колени, и удары сердца были видны.

   - Наскочит шляхта - насмешку сделает. Вот  документ,  матери  отпишешь,

как и что...

   - Нет, - ответил я и дал коню шпоры.

   Долгушов разложил по земле синие ладони и осмотрел их недоверчиво.

   - Бежишь? - пробормотал он, сползая. - Бежишь, гад...

   Испарина ползла по моему телу.  Пулеметы  отстукивали  все  быстрее,  с

истерическим упрямством. Обведенный нимбом заката, к  нам  скакал  Афонька

Бида.

   - По малости чешем, - закричал он весело. - Что у вас тут за ярмарка?

   Я показал ему на Долгушова и отъехал.

   Они говорили коротко, - я не слышал слов. Долгушов  протянул  взводному

свою книжку. Афонька спрятал ее в сапог и выстрелил Долгушову в рот.

   - Афоня, - сказал я с жалкой улыбкой и подъехал к казаку, - а я вот  не

смог.

   - Уйди, - ответил он, бледнея, - убью!  Жалеете  вы,  очкастые,  нашего

брата, как кошка мышку...

   И взвел курок.

   Грищук нагнал меня у поворота. Афоньки  не  было.  Он  уехал  в  другую

сторону.

   - Вот видишь, Грищук, - сказал я, - сегодня я потерял Афоньку,  первого

моего друга...»

Но, по мнению Милонова, по тексту ещё одного Милоновского законопроекта, принятого, так же как и закон про собак, Законодательным Собранием Санкт-Петербурга 3-го октября, лечить Долгушова нужно было до последней капли его крови. Этот закон запрещает врачам прекращать по просьбе смертельно больного мучительные реанимационные мероприятия.

Эх, Афоньки на Милонова нет!