ЧТО ТАКОЕ ТАЛАНТ?

ЧТО ТАКОЕ ТАЛАНТ?

   Попал я как-то в Измайловский парк. Прогуляться решил. Иду, а навстречу мне мужик лет пятьдесят с огромной бородой. С бородой он похож на Маркса. Бороду сбреет лицом вылитый Достоевский.

   В руках он тащил собаку. Небольшую. Беспородную. Если вы спросите, а на кого он был похож с собакой, скажу, но только далее.

- Купи собаку.

   Я, конечно, в недоумении. Зачем она мне. Мужик не стал объяснять, а показал руки. Сразу стало ясно. С крепкой выпивки. Руки ходуном ходили. Он даже прикурить не мог.

   Я не понимаю тех людей, которые, видя такого человека, начинают либо ругаться, это еще можно как-то понять, мешает жить, да и поругаться хочется, ведь это так приятно, кого-то облаять, когда сам на привязи сидишь, но как понять тех, которые начинают учить. Приводить нравоучения – не стану. Мне как-то неприятно становится от них. Пробегу лишь отрывочно по ним. В них присутствуют слова о воли, о силе духа, о том, что ты человек, что плохо ты кончишь свою жизнь, что нужно любить жизнь, детей и жить ради них и так далее.. Ворох слов. И какое не возьми – правильное. Но ведь ситуации порой бывают разные. В иных ситуациях такие слова должны иметь место, в иных нет. Но, на мой взгляд, не нужно читать нравоучения, когда у человека от передозы водки клацают зубы, и он не может даже попасть зуб на зуб. Дайте похмелиться. Только нравоучители не кричите, вы не попадали в такие обстоятельства и не можете почувствовать, как это тяжело. Дайте человеку похмелиться. Не будь похож на человека, который сидит возле оазиса и когда к нему подоходит человек, умирающий от жажды,  он начинает рассказывать. какая хорошая вода. Дай ему напиться, и если можешь, то спроси, как он попал в пустыню и укажи ему путь из пустыни.

   Что вы ответите: дам похмелиться, а он похмелиться и снова начнет пить. Да, так и бывает. Хотите ему помочь, не уходите в сторону, только не читайте нравоучения, это, на мой взгляд, самое жестокое.

   Насколько я понимаю жизнь, настолько и сужу о ней, и о людях. Есть как бы две основные категории людей. Одни, падая в пропасть, смотрят в зеркало и поправляют галстуки. Любуются собой. Не понимают, что нужно бояться не падения с высоты, а удара о землю. А другие, падая в пропасть, цепляется за уступы, кустарники. Так вот нравоучители относятся к первой категории. Не думаю, что преувеличил.

   Купил я тогда бутылку водку. Не потому, что я сочувствующий, а потому что самому хотелось выпить и с кем – ни будь поговорить.

   Он пригласил меня в гости.

   Выпили. Разговорились.

- Пошли в другую комнату, - сказал он. - Покажу тебе мою боль.

   Зашли. На столе пишущая машинка.

- Машинка, как машинка, - говорю я.

   Поспешил, конечно. Мы же редко любим думать, присматриваться, а все с ходу решаем.

- Ты посмотри клавиатуру.

   Клавиатура оказалась непривычной.

Расположение букв было иное. Такой клавиатуры я еще не видел.

- Печатать можешь, - спросил он.

   Печатать я мог и при том быстро. А быстро не потому, что я тренировался. Я окончил школу по классу баяна и аккордеона и пальцы были натренированные.

   Пропечатал я раз, потом два. Действительно, на такой клавиатуре печатать можно было быстрее.

   Потом он дал мне журнал. Сейчас не помню название. На одной страничке мужик этот. Молодой. Глаза блестят. Улыбка. Прочитал. Самые похвальные отзывы о нем, обещания: скоро приступим к массовому производству.

- Я десять лет работал над этой клавиатурой. Изучил движение пальцев. Какой палец работает быстрее. Какие буквы чаще всего встречаются. Много чего пришлось изучить. Это была моя жизнь. Я ночью вскакивал. Я жил этим. Я был человеком.

   Не буду распространяться, что он еще говорил. Сейчас в его душу уже не заглянешь. Поздно. Опоздал.

- Запатентовал. А потом отказ. Не пойдет Ваша клавиатура. Это же, сколько нужно переучить, создать твои, а старые выбросить и так далее. Сначала надули пузырь, а потом он лопнул. Вот, когда я вижу, как моя машинка стоит в углу, так и напиваюсь. Мне кажется, что она даже кричит: зачем родил меня, а в дело не пустил. А вон там видишь шкаф, открой его.

   А в шкафу кипы бумаг. Все забито.

- Это сонеты, - пояснил он мне. – Шекспира люблю. Как-то раз написал один сонет. И пошло.

   Участь сонетов была такой же, что и у пишущей машинки.

   Стал я с ним встречаться. В то время я уже начинал писать стихи.

   Как-то раз читаю ему стихи. Он встает и идет, приношу извинения, в туалетную комнату, потом возвращается и спрашивает меня.

- Ты что – ни будь понял? – спрашивает он.

   Запомнил я его слова.

- Ты должен писать так, что вот мне страшно хочется в туалет или мне страшно хочется выпить, но твой стих должен действовать на меня, как гипноз, чтобы мне ни выпить не захотелось ни… Ты читал Гаршина? Прочитай. В одном из своих рассказов он пишет о войне и есть там упоминание о брошенном ржавом штыке. Как он описал этот ржавый штык. Да я с тех пор ненавижу войны. Ни священные, ни патриотические…Считаю их безумством.

   Года через три после нашего знакомства он попал в больницу. Инсульт. Последние его слова были.

- Обидно, Валер, обидно.

   Я так и не смог ему помочь. Лежат его сонеты у меня в гараже. Пожелтели листки, расплылись буквы от сырости. Не прочитать. А куда пишущая машинка пропала – не знаю.

   В советские времена в наших кругах говорили: талант за границей – вещь вредная. И в тоже время гнали таланты, опустошали Россию. А сейчас нет таланта у нашей власти, да и у нас с вами беречь таланты. А беречь таланты – это самый высокий талант.