Ум как джазовая импровизация

Интервью - Татьяна Черниговская. Ум как джазовая импровизация.

— Кажется, Нильс Бор сказал, что ум — это быстрота…

— …Тогда из чистого человеколюбия я решила доставить это удовольствие своим друзьям. Среди которых, признаюсь, весь набор интеллектуальной элиты. Кто-то тест прошел, но очень значительный процент людей, в интеллекте которых я абсолютно не сомневаюсь, тех, кого мы называем нехорошим словом «креативные», провалились дружно; зато их дети, ученики пятых-шестых классов, получили заоблачные результаты.

Помните «Человек дождя»? Есть люди, которые в уме производят фантастические вычисления; один американец, почти даун, знает календарь за всю историю человечества, возводит в степень шестизначные числа. О чем нам это говорит? О гипертрофии гипоталамуса. Что нам показывает этот «ай-кью»? Отвечаю: ничего не показывает. В лучшем случае хорошо ли мы умеем считать. Думаете, Моцарт прошел бы ай-кью? Или Пушкин, который тройки в Лицее получал?

В начале было Слово

— Про вас говорили: если кто и способен расшифровать язык дельфинов, то только Черниговская.

— Язык дельфинов никогда не будет расшифрован, я в этом уверена. Просто в лаборатории биоакустики Института эволюционной физиологии им. Сеченова РАН много лет назад, когда я ушла с филфака в биологию, кроме меня не было лингвистов и фонетистов. Язык — не словарь. Язык — это набор единиц плюс правила. У нас в голове есть списки чего-то (мы, кстати говоря, не знаем, чего, каких именно единиц) и многочисленные списки правил, по которым с этими единицами нечто происходит. Эти списки выглядят не так, как в словарях, а правила не так, как в учебниках. Это мы знаем точно.

И здесь у нас нет никакого ключа, нет отмычки. Это не вопрос техники. Это вопрос какого-то другого хода, не количества фактов, а того, что с ними делать. Здесь должен произойти некий философский или методологический прорыв. Про людей мы по крайней мере знаем, что в их языке есть слова, морфемы, фонемы, синтаксис, что есть тексты…

— А знаем мы, как они возникли — морфемы, фонемы и синтаксис?

— Очень мало. Здесь конкурирует ряд точек зрения. Одни считают, что первым был жестовый язык, не звуковой. У приматов голос не подчиняется коре. Мне рассказывал приятель, который работает с обезьянами, как обезьяненок бежал куда-то и нашел еду, и у него хватило мозгов понять, что орать об этом не надо, потому что сбегутся и отнимут, но не кричать он не мог — так устроен: непроизвольные звуки они не способны регулировать. И он лапой зажимал себе рот, чтобы не так громко орать, пытаясь спасти еду! Так вот по этой теории наш язык — не наследник звуковой коммуникации предыдущих видов, а появился из жестов. Однако большинство ученых считают все же, что и первый человеческий язык был звуковым. Есть и более экзотические идеи, например, пение человека возникло из пения птиц.

Но вопрос не в том, было изначально слово звуковым или жестовым. Вопрос в том, что откуда-то явилась идея (не иначе Господь подключился), что объекты должны быть обозначены.

Не важно, как — звуком, жестом, картинкой, но дело в том, что почему-то возникла потребность все назвать.

— Эта потребность – праматерь сознания?

— Думаю, да. Это называется фигура-фон. Назвать — значит выделить из всего остального, и тогда мир перестает быть аморфным. Происходит его категоризация.

И вот Хомский (один из крупнейших лингвистов двадцатого века) и его школа говорят следующее: у нас в мозгу есть модуль (не кусочек мозга, как многие думают, нет, виртуальный модуль), который достался нам генетически (они на этом настаивают) и который работает только с языком, не с классификацией или категорией вообще, а именно и только с языком, так вот он знает, как обращаться с морфемами, со смыслами и прочее. Они утверждают, что это врожденная вещь — и точка.

Мозг морочит нам голову

— Итак, с одной стороны, идет, по Лотману, возрастание смысла, но с другой — исследования мозга, языка и сознания не столько проясняют картину, сколько ставят нас в тупик?

— Скажу цинично: чем более усовершенствованную технику мы получаем, тем нам хуже.

Я на лекции привожу пример: если мы ставим точку на бумаге, для нас она точка. Если мы возьмем лупу и на нее посмотрим, она будет корявая, если возьмем лупу сильней, будет уже не понятно, одна там точка или много-много. А если — электронный микроскоп — все распадется. Именно это сейчас происходит с наукой.

Я недавно писала статью и наткнулась на работы, из которых следует: картирование мозга показывает: мозг принимает решение примерно за 30 секунд до того, как вы об этом узнаете. Как в этом контексте обстоит вопрос со свободой воли, например?

У разных функций мозга есть свои адреса. Зрительные лежат в затылке, запахи отдельно, звуки тоже. Но для выполнения своей задачи эти нейронные ансамбли приезжают из разных квартир в некое определенное место и начинают играть определенное произведение. Почему я говорю про джаз? Потому что у них нет нот, нет дирижера, они импровизируют, не зная, что будут играть.

Важно одно — играть хорошо.