Михаил Веллер. Диктатура - это не всегда плохо

Известный писатель - о пользе жёстких решений

95 лет назад, 9-13 сентября (по новому стилю) 1917 г., начался мятеж, который позже войдёт в историю как Корниловский.

Россия тогда всё ещё стояла на распутье, выбирая, по какому пути пойдёт. Куда привело нас это распутье, сегодня мы все хорошо знаем. Но, прояви тогда власти побольше твёрдости, всё могло бы пойти по-другому, полагает писатель Михаил Веллер.

Приступ свободы

- Любая империя существует в динамическом равновесии центробежных и центростремительных сил. То есть сильная рука центра хочет собрать воедино в империю столько земель и народов, до скольких дотянется. А национал-демократическая ручонка каждого народа, включённого в эту империю, стремится оттуда вырваться и стать самостоятельной. Поскольку Россия исторически сложилась как империя, то в первом приступе большой свободы с 1 же марта 1917 года Россия мгновенно испытала все прелести перехода от монархии к демократической форме самоуправления. Государство развалилось в одночасье. Зато тут же пошли в рост разнообразные демократические и социалистические партии. И уже через каких-то полтора месяца после падения царизма большевики устами Ленина объявили, что они будут устраивать социалистическую революцию и т. д. Демократическая общественность насторожилась. Да, тогда в изобилии появились экстремисты - скажем, левые эсеры, или анархо-коммунисты, или анархо-синдикалисты. Но при всём их экстремизме они были совершенно согласны с тезисом о ЗАКОННО избираемом Учредительном собрании, дабы страна честным большинством голосов определила путь своего развития. Большевики же заявили прямо с броневика у Финляндского вокзала в Петрограде: будем брать власть. Они попытались взять эту власть 4 (17) июля 1917 года.

Но всё пошло у кого в лес, у кого по дрова. Путч не состоялся. И вот в конце августа 1917-го, уже после того, как захлебнулось июньское наступление на всех фронтах; уже после того, как были опубликованы документы о деятельности Ленина и компании на деньги Германии; уже после того, как Троцкий явился на суд и сел в тюрьму, а Ленин с Зиновьевым скрылись в Разливе, после этого всего боевые генералы Корнилов и Каледин явились к Керенскому и сказали: «Александр Фёдорович, господин премьер! Ваша демократическая мягкотелость страну и народ погубит. Необходимо держать власть твёрдой рукой, необходимо восстановить смерт­ную казнь в воинских частях - вспомните резню офицеров в Крон­штадте. Примите во внимание многочисленнейшие факты убийства офицеров и комиссаров Временного правительства во фронтовых частях. Партии, которые открыто призывают к свержению нынешнего законного строя, следует объявить вне закона. Враги должны быть судимы трибуналом и публично повешены. В противном случае мы прогадим всё!»

Это был решающий час жизни Керенского. Он стоял перед тяжелейшим выбором. Тот самый Керенский, отец которого был директором гимназии, в которой учился Владимир Ильич Ленин. Тот самый Керенский, который окончил юридический факультет не экстерном, как Ульянов-Ленин, а с отличием и в столичном университете. Этот Керенский был проникнут идеями демократии и прав человека насквозь. После долгих мучений и колебаний он сообщил, что нельзя губить молодую и хрупкую ещё русскую демократическую государственность, нельзя нарушать демократические законы, нельзя к святым целям идти грязными, кровавыми, солдафонскими средствами.

Корнилов и Каледин были люди военные. Вышли достаточно из низов. Плюнули и ушли. После чего Корнилов в начале сентября 1917-го двинул войска к Петрограду. Демократ Керенский, который послушал хороших ораторов, умелых партийных демагогов из РСДРП(б), решил, что нет - лучше дать окорот этим солдафонам. Таким образом, было роздано оружие, в том числе и большевистским дружинам. Корниловский мятеж был отбит.

А если предположить - и мысль эта не оставляла меня никогда, - что тот же Керен­ский и те же демократы рядом с ним сумели бы осознать, что в экстремальных, чрезвычайных военно-революционных обстоятельствах действуют только адекватные чрезвычайные меры.

Если бы они уничтожили голов­ку партии большевиков, если бы открывшееся уже после переворота, в начале 1918 г. Учредительное собрание не было бы разогнано большевиками, то всё могло сложиться иначе. Судьба Керенского - это горестный и поучительный пример того, как абсолютно честный человек последовательных демократических убеждений в судьбоносный момент не смог осознать, что от него требуется. Не смог осознать, что следует за его демократическими шагами либо его демократическим бездействием. А ведь тогда история страны реально могла бы пойти совсем по другому пути. Это было бы реально демократическое государство с прямым, равным, честным представительством всех сословий, со стремительно развивающейся экономикой, с огромными ресурсами. Правда, это была бы Россия примерно в нынешних её размерах, не больше - потому что Туркестан, Закавказье, Украина, Прибалтика всё равно бы отвалились. Ведь целостностью Советского Союза мы были обязаны всецело большевикам, которые на словах поддерживали право всех народов на самоопределение, помогали им в их борьбе против белых, а затем суровой красной рукой взяли за глотку и вволокли в Союз нерушимый республик свободных, который просуществовал ещё почти 70 лет.

Если предположить, что Керенский оказался бы Пиночетом или генералом Франко - то есть человеком решительным, готовым цену давать и эту цену платить, - тогда мы, вероятно, жили бы в другой стране. Но тогда в этой стране должен был бы быть другой народ. И мы с вами, вероятно, были бы другими.

Однако демократическая власть в условиях русской анархии оказалась не просто слаба - она оказалась во многом недее­способна. Солдатская масса тогда не хотела гибнуть неизвестно за что. Крестьяне не хотели ломать горб и наблюдать процветание землевладельцев-помещиков - и их можно понять. Рабочие не хотели влачить трудности военного быта. И весь народ в целом не хотел смотреть, как спекулянты и поставщики всех мастей грабят бюджет страны и население, стремительно жирея на военных заказах и поставках. Разумеется, большевики смогли взять власть только потому, что власть была уже полуразрушена и демократическими средствами укрепить её было невозможно. Возможно было сделать лишь то, что предлагали Керенскому Каледин и Корнилов: введение жёстких элементов военной диктатуры на переходный период. Переходный период - это пока не будут обеспечены свободные, честные выборы, пока не будет избрано всенародное Учредительное собрание, сформировано законно избранное правительство и создана внятная программа развития страны. После этого Пиночет (или Каледин, или Керенский) может поднести два пальца к козырьку и сказать «большое спасибо» - и удалиться. Но подобного шага демократ Керенский сделать был неспособен.

Демократы не мы?

С годами приходишь к выводу, который удивляет своей, казалось бы, очевидностью: западноевропейские нормы демократии и устройства государства не подходят для России, история которой складывалась иначе, религия которой выглядит иначе, этнический состав которой совершенно иной и ментальность народа тоже во многом иная. Это как Либерии нисколько не помогли американская конституция и американские институты. Она всё равно осталась нищей страной людоедов и коррупционеров. Видимо, западная демократическая модель в России прижиться не может! Потому что сочетание азиатской деспотии со славянской покорностью и терпением дало тот необыкновенный эффект, который часто называется российской самобытностью. Истинная российская демократия - это казачий круг или крестьян­ская община. Когда люди сами и по уму решают свои вопросы и сами несут ответственность за принятые решения. Такой опыт у России есть. И, кстати, порядок на территории казачьих округов был своеобразный, но - совершенный! Никакая станица Кущёвская там была просто невозможна! Западная же демократия у нас не может получиться. Единственный возможный вариант, повторю, - как произошло это в Чили и Испании: через период осмысленной диктатуры прийти к нынешней демократии. К сожалению, у нас диктатура ассоциируется только с самодурством, произволом и абсолютной безнаказанностью.