“Мастер и Маргарита”. По ассоциации с “Ироническим парафразом”

Дорогие мои сообщники,

“Иронический парафраз” Евгения Гусаченко навеял мне воспоминания о постановке “Мастера и Маргариты” Романом Виктюком, которую я имела удоволь… в общем, которую я имела случай посмотреть определенное время назад. И мне очень захотелось поделиться с вами несколько сокращенной версией своих впечатлений, уже опубликованных в одном литературном журнале.

 

Ну что сказать, ну что сказать?.. Устроены так люди... И чувства, порывы и поступки их вряд ли отличаются от тех времен, когда “в белом плаще с кровавым подбоем” вершил судьбу странного безобидного бродяги – и свою судьбу, и судьбу человечества – пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат.

Жанр постановки маэстро Виктюка, скорее всего, – политическая cатира... или политический гротеск… или черный юмор, но опять же политический. Единственно, что в этом юморе мне показалось действительно смешным, – это то, что разгромной критике подвергалась раннесоветская политика как главный тормоз прогресса, до сих пор мешающий дать каждому жильцу по мягкому мес... то есть по мягкому и уютному индивидуальному гнездышку; это, очевидно, моментально разрешило бы все конфликты “продвинутой” современности и оставило бы Воланда со товарищи совершенно без работы. Хоть в дворники подавайся крупному специалисту по историям... А еще лучше – в управдомы, о возможности чего говорил еще незабвенный Остап Бендер.

Но вернемся к нашей дьяволиаде. Главными действующими лицами, если говорить об их активности и времени пребывания на сцене, были Иван Бездомный, Воланд (который только раз был назван по имени, и то как бы “от автора”, коим тот же Воланд работал по совместительству) и бюсты, вернее, полые внутри головы Сталина и Ленина – большие, до метра, и много, штук 10 как минимум. (Конечно, муляжик головы Берлиоза, выполненный в натуральную величину, просто терялся среди такой монументалистики.) И “короля играли” именно эти овеществленные исторические аллюзии, больше напоминавшие смутные реминисценции впавшей в окончательный маразм гильотины: они загромождали сцену, о них спотыкались персонажи, их хватали и таскали при каждом удобном и, главное, неудобном случае, использовали как скамеечки, сваливали в подобие металлической сетки, в которой приличные люди держат арбузы для удобства распродажи последних... Кстати, бал у Сатаны выглядел так: “второстепенные” персонажи (то бишь свита Воланда) надели эти муляжи себе на головы, немножко покружились, поразводили ручками и потопали ножками, подражая, очевидно, героям Дисней-Ленда. Даже я, человек в общем-то подготовленный ко всяким художественным фокусам, не догадалась бы, что это и есть бал у Сатаны, если бы после водворения голов (скамеечек) на место Воланд не поблагодарил Маргариту за то, что она была хозяйкой приема (а ее, кстати, на этой дискотеке вообще не стояло – в прямом смысле этого слова).

В самом выгодном положении были те зрители, которые перечитали одноименный роман непосредственно перед кульпоходом; те же, которые знакомились с “Мастером...” несколько раньше и, соответственно, помнили только основные философские и сюжетные линии, пребывали в полной растерянности, не имея “точки отсчета” для начала отслеживания происходящего на сцене. Наиболее альтруистичные и наиболее же просвещенные обитатели зрительного зала (учение, в данном случае чтение, – свет!) периодически драматическим шепотом, прерываемым лишь речью Сталина на сцене и звонками мобильных телефонов в партере, пытались показать заблудшим этот самый свет в конце туннеля, но тут же сами с ужасом обнаруживали, что это совсем даже не туннель... и даже не обжитая относительно психушка... а нечто совсем и совсем иное, чему и название-то подобрать трудно... хотя дежа вю...

Но Маргарита на сцене всё-таки появлялась. И даже Мастер иногда присутствовал. А от Геллы вообще в глазах рябило: мало того, что она изображала сурдоперевод включенных на максимальную громкость фонограмм:

а) знатных работниц 30-х годов, ударным трудом ведущих свою страну в прекрасное далеко;

б) уважаемых домохозяек, благодарящих товарища Сталина за светлое настоящее и просто ослепительное будущее;

в) и даже самого отца народов (не будем показывать пальцем – достаточно, что главная из его голов на сцене показывала очень длинный и достаточно противный язык)... 

Так вот, мало всего этого: ее (не головы, а Геллы) ловкость рук и их количество (то есть их, возможно, было две, но из-за темпа мелькания и высокоакробатических изгибов о точности счета не могло быть и речи) приводили в такой ступор... нет, скорее состояние столь глубокого гипнотического транса, что уже никакого откровенного мошенничества действительно не требовалось...

На протяжении бесперерывного двухчасового спектакля меня мучила “идеа фикс” (а может, и фикус – удивляться ничему не приходилось), что один мой добрый знакомый, прекрасный знаток и оригинальный исследователь “оригинала” сего сценического произведения страшно бы ругался. Но не сам этот, вполне естественный, факт терзал меня, а неразрешимый вопрос: кого, кого именно ругал бы он больше всего? Несуществующий худсовет, который разрешил дать пьесе сплагиатированное у Булгакова название? Самого Михаила Афанасьевича, не оговорившего строжайшим образом свои авторские права? Воланда, который практически вообще забыл о своих прямых обязанностях? Меня, до конца спектакля доверчиво ждущую развертывания сети бесконечного и поэтичнейшего булгаковского сюжета?

Нет ответа...

И все же мистика проявилась. Причем, как ни странно (а что может быть странного в такой истории?), через несоответствие формы содержанию. Несчастное содержание (если вообще считать, что на сцене разыгрывалось нечто родственное великому роману) было искорежено, истерзано и грубо расчленено. Оно истекало кровью, пребывая еще в сознании. Его муки усиливались средневековым антуражем сцены:

- железобетонные... нет, просто металлические конструкции-остовы-скелеты, по которым до положения полного внизголовья карабкались персонажи, не имея к тому никаких логических оснований;

- головы (не отвалившиеся вследствие висения туловищ актеров в неестественном положении, а другие, заранее заготовленные), на каждом шагу попадавшиеся под ноги;

больничные каталки, конструкции которых позавидовал бы даже лучший в своем роде дизайнер спальной мебели Прокруст...

Не хватало только дебелой девицы на выданье, изящно идущей по проволоке под потолком и помахивающей китайским зонтиком. (Впрочем, вездесущая Гелла периодически помахивала лопатой, которую она весьма манерно старалась удержать двумя наманикюренными пальчиками.)

Но играли они... Как они играли! Гротескно, балаганно, ярмарочно, завязываясь в морские узлы (опять же виктюковские происки: не захочешь во всем этом железе ногу сломать или без той же головы, простите за каламбур, остаться – и в Гордиев узел свернешься) – но настолько самозабвенно и с такой выкладкой... И вопреки законам сцены Маргарита так распереживалась после своей и Мастера смерти, что уже и спектакль закончился, и кланялись все минут десять, и Виктюк появился на сцене – а у нее всё слезы текли.

И в них отражался Йешуа...